Библиотека
Произведения Сергея Салтыкова и его друзей!
Дорогие друзья!
Рад приветствовать Вас на странице "Библиотека". Здесь вы познакомитесь не только с моими уже опубликованными книгам, новыми статьями и рассказами, но с и произведениями моих друзей в стихах и прозе!
Вернуться в каталог
Атавизм
Около трёх лет назад на действующей железнодорожной ветке в полукилометре от нашего микрорайона соорудили временную платформу для остановки пригородных электричек. Деревянная, неказистая и короткая, она изначально была рассчитана на небольшой пассажиропоток пенсионеров и людей без личного автотранспорта. Я в числе десятка пенсионеров нашего квартала в летние месяцы пользовался ею для поездок на дачу. Платформа размещалась рядом с густой, неширокой лесополосой, зажатой с одной стороны насыпью железной дороги, с другой - обочиной асфальтированной дороги местного значения. В образованной ими ложбине после весеннего паводка ежегодно возникала солидная болотистая лужа. За последние годы по её срединной продольной оси выросла густая, непролазная полоса довольно высокого кустарника. Таким образом, в центре лужи даже в период её полноводия располагался продолговатый остров, заросший непролазными зарослями. Несмотря на две дороги, место оказалось довольно диким и безлюдным. Это, наверное, и послужило главной причиной того, что в зарослях кустарника который сезон подряд гнездилась и выводила потомство дикая утка. Такому необычному выбору способствовала также, и хорошая кормовая база - всё лето болотистая лужа была покрыта плотным ковром ряски. Периодически утка с шестью утятами покидала своё укрытие в кустарнике и на радость ожидающим электричку дачникам вольготно кормилась на открытых участках лужи.
В это утро, ещё на подходе к платформе, понял, что на луже происходит что-то необычное и явно неприятное. Всегда спокойно и молчаливо сидящие на лавочке дачники, в этот раз, как по команде выстроившись вдоль ограждения, смотрели в сторону лужи, периодически что-то комментируя взволнованными голосами и жестами вытянутых рук. Поднявшись на платформу, быстро понял и оценил происходящее. Весь просматриваемый периметр лужи был «окружен» стаей собак. По свободной от ряски полоске воды вдоль островка с тревожным криком полуплыла-полулетела хлопая крыльями, утка-мать. За ней, жалобно попискивая, тоже взмахивая неокрепшими, едва начавшими оперяться крыльями - трое утят. Отставая на 3-4 метра, за ними, мощными прыжками выбрасывая сильное тело над поверхностью воды, гналась довольно крупная собака грязно-коричневой масти. В быстром движении, с мокрой шерстью и с довольно приличного расстояния трудно было точно определить ее породу. Больше всего походила на дворнягу, переводка восточно-европейской овчарки.
В это же самое время, метрах в 20-ти по ходу их движения из зарослей островка с таким же писком выскочили и шумно плюхнулись в воду еще два утёнка. Один из них направился в сторону матери, а другой- в перпендикулярном направлении от островка, к ближнему от платформы берегу. Буквально через считанные секунды, по их следам из кустарника с шумом и рычанием выскочил ещё один крупный пес. Растерянно повертев мордой, словно решая трудную задачу по выбору цели преследования, такими же крупными прыжками кинулся за утёнком, плывущим навстречу матери. Плывший в нашу сторону утёнок был уже в двух метрах от берега лужи, когда ему навстречу из прибрежных кустов бросилось мохнатое белое подобие болонки. В охотничьем азарте вскочив по брюхо в воду, эта декоративная пародия на хищника быстро опомнилась и так же быстро вернулась на берег. Утёнок круто развернулся и поплыл назад к острову. Он явно видел, как его мать-утка с четырьмя утятами, буквально в метре от двух рычащих пастей успела скрыться в непролазных зарослях острова. Взяв правее, смельчак последовал их примеру и быстро исчез почти в том же месте, из которого появился несколько минут назад.
Два здоровых пса, упустив утку с выводком, на какое-то мгновение застыли друг перед другом. Потом резко бросились в разные стороны. Один рванул в обход, другой - через заросли, вглубь островка. Через несколько секунд с той стороны донесся разноголосый возбужденный лай, как минимум, еще 2-3 собак.
Уже из вагона отправляющейся электрички, когда изменившийся угол обзора приоткрыл часть противоположного берега лужи, заметил еще двух собак среднего размера. Одна поднятым кверху бубликом хвоста чем-то напоминала лайку, другая, поменьше, с обвислыми ушами - спаниеля. На расстоянии 10-15 метров друг от друга обе гарцевали по кромке берега и азартно лаяли в сторону острова. Поднявшийся в вагон вместе со мной пожилой дачник, прибывший на платформу немного раньше, в разговоре уточнил, что насчитал в этой хищной стае восемь беспородных особей.
Всю дорогу до своей дачи осмысливал впечатление от увиденного. Ещё с медицинского института хорошо помнил звучный и загадочный медико-биологический термин - «атавизм». Его смысловое значение охватывало широкий круг анатомических и физиологических изменений, переданных потомству по наследству родителями, лишёнными этих признаком уже на протяжении многих поколений предков. И в отношении человека, и в отношении животных этот термин в основном употреблялся по поводу анатомических изменений организма, но по своей сути был также применим и к явным изменениям привычного и адекватного поведения. Я понимал, что меня взволновала и озадачила не теоретическая возможность возврата охотничьего инстинкта у разных пород одомашненных собак, а именно увиденный механизм его практической реализации. Когда, где и при каких обстоятельствах соорганизовалась данная стая, где она обитает!? Каким образом они узнали об утином выводке? Как сложилось такое взаимопонимание и координация действий между членами стаи!? Если наблюдавшаяся с платформы охота окажется удачной, в чём не стоило сомневаться, как это отразится на самой стае, доступных им диких и домашних животных? Отсутствие однозначных и убедительных ответов на эти первоочередные вопросы влекло за собой целый каскад второстепенных вопросов и размышлений. Правильна ли в стратегическом плане политика властей и зоозащитников, ограничивших решение вопроса бродячих, бесхозяйных собак в городах лишь их учетом, стерилизацией и чипированием!? Как предотвратить нападение подобных стай на людей, особенно малолетних детей!? Как изменится численность популяции бездомных собак в случае существенного снижения жизненного уровня населения страны? Возможно ли вмешательство в данную проблему более подготовленных специалистов, включая генетиков с последними достижениями генной инженерии!?
Возвращаясь через день обратно, ещё на подъезде к той платформе, снова вернулся мыслями к происшедшему. Теперь оно уже не казалось таким драматично-пессимистичным. Конечно, утят было искренне жаль! Но ведь кроме собак есть еще лисы, куницы, хорьки и масса других традиционных обитателей нашего лесистого региона, для которых подрастающая дичь служит естественной повседневной пищей. А наблюдаемый мною накануне хищный азарт, охотничий блеск глаз, возбужденное рычание и разноголосый лай - не повод и причина для резкой смены моего отношения к собакам.
Не поленившись, уступая всё нараставшему интересу, сойдя с платформы отправился на берег лужи. Отсутствие полосок чистой воды в сплошном ковре из ряски указывало на то, что сегодня здесь никто не плавал и не кормился. Метров через десять увидел в траве ворох серо-коричневых перьев. Дальше идти не хотелось. Было ясно, что в этот раз атавизм взял верх над эволюцией одомашнивания. Даже если кроме взрослой утки уцелел кто-то из утят, они покинули это место при первой же возможности и вряд ли когда ни будь вернутся сюда в будущем.
В это утро, ещё на подходе к платформе, понял, что на луже происходит что-то необычное и явно неприятное. Всегда спокойно и молчаливо сидящие на лавочке дачники, в этот раз, как по команде выстроившись вдоль ограждения, смотрели в сторону лужи, периодически что-то комментируя взволнованными голосами и жестами вытянутых рук. Поднявшись на платформу, быстро понял и оценил происходящее. Весь просматриваемый периметр лужи был «окружен» стаей собак. По свободной от ряски полоске воды вдоль островка с тревожным криком полуплыла-полулетела хлопая крыльями, утка-мать. За ней, жалобно попискивая, тоже взмахивая неокрепшими, едва начавшими оперяться крыльями - трое утят. Отставая на 3-4 метра, за ними, мощными прыжками выбрасывая сильное тело над поверхностью воды, гналась довольно крупная собака грязно-коричневой масти. В быстром движении, с мокрой шерстью и с довольно приличного расстояния трудно было точно определить ее породу. Больше всего походила на дворнягу, переводка восточно-европейской овчарки.
В это же самое время, метрах в 20-ти по ходу их движения из зарослей островка с таким же писком выскочили и шумно плюхнулись в воду еще два утёнка. Один из них направился в сторону матери, а другой- в перпендикулярном направлении от островка, к ближнему от платформы берегу. Буквально через считанные секунды, по их следам из кустарника с шумом и рычанием выскочил ещё один крупный пес. Растерянно повертев мордой, словно решая трудную задачу по выбору цели преследования, такими же крупными прыжками кинулся за утёнком, плывущим навстречу матери. Плывший в нашу сторону утёнок был уже в двух метрах от берега лужи, когда ему навстречу из прибрежных кустов бросилось мохнатое белое подобие болонки. В охотничьем азарте вскочив по брюхо в воду, эта декоративная пародия на хищника быстро опомнилась и так же быстро вернулась на берег. Утёнок круто развернулся и поплыл назад к острову. Он явно видел, как его мать-утка с четырьмя утятами, буквально в метре от двух рычащих пастей успела скрыться в непролазных зарослях острова. Взяв правее, смельчак последовал их примеру и быстро исчез почти в том же месте, из которого появился несколько минут назад.
Два здоровых пса, упустив утку с выводком, на какое-то мгновение застыли друг перед другом. Потом резко бросились в разные стороны. Один рванул в обход, другой - через заросли, вглубь островка. Через несколько секунд с той стороны донесся разноголосый возбужденный лай, как минимум, еще 2-3 собак.
Уже из вагона отправляющейся электрички, когда изменившийся угол обзора приоткрыл часть противоположного берега лужи, заметил еще двух собак среднего размера. Одна поднятым кверху бубликом хвоста чем-то напоминала лайку, другая, поменьше, с обвислыми ушами - спаниеля. На расстоянии 10-15 метров друг от друга обе гарцевали по кромке берега и азартно лаяли в сторону острова. Поднявшийся в вагон вместе со мной пожилой дачник, прибывший на платформу немного раньше, в разговоре уточнил, что насчитал в этой хищной стае восемь беспородных особей.
Всю дорогу до своей дачи осмысливал впечатление от увиденного. Ещё с медицинского института хорошо помнил звучный и загадочный медико-биологический термин - «атавизм». Его смысловое значение охватывало широкий круг анатомических и физиологических изменений, переданных потомству по наследству родителями, лишёнными этих признаком уже на протяжении многих поколений предков. И в отношении человека, и в отношении животных этот термин в основном употреблялся по поводу анатомических изменений организма, но по своей сути был также применим и к явным изменениям привычного и адекватного поведения. Я понимал, что меня взволновала и озадачила не теоретическая возможность возврата охотничьего инстинкта у разных пород одомашненных собак, а именно увиденный механизм его практической реализации. Когда, где и при каких обстоятельствах соорганизовалась данная стая, где она обитает!? Каким образом они узнали об утином выводке? Как сложилось такое взаимопонимание и координация действий между членами стаи!? Если наблюдавшаяся с платформы охота окажется удачной, в чём не стоило сомневаться, как это отразится на самой стае, доступных им диких и домашних животных? Отсутствие однозначных и убедительных ответов на эти первоочередные вопросы влекло за собой целый каскад второстепенных вопросов и размышлений. Правильна ли в стратегическом плане политика властей и зоозащитников, ограничивших решение вопроса бродячих, бесхозяйных собак в городах лишь их учетом, стерилизацией и чипированием!? Как предотвратить нападение подобных стай на людей, особенно малолетних детей!? Как изменится численность популяции бездомных собак в случае существенного снижения жизненного уровня населения страны? Возможно ли вмешательство в данную проблему более подготовленных специалистов, включая генетиков с последними достижениями генной инженерии!?
Возвращаясь через день обратно, ещё на подъезде к той платформе, снова вернулся мыслями к происшедшему. Теперь оно уже не казалось таким драматично-пессимистичным. Конечно, утят было искренне жаль! Но ведь кроме собак есть еще лисы, куницы, хорьки и масса других традиционных обитателей нашего лесистого региона, для которых подрастающая дичь служит естественной повседневной пищей. А наблюдаемый мною накануне хищный азарт, охотничий блеск глаз, возбужденное рычание и разноголосый лай - не повод и причина для резкой смены моего отношения к собакам.
Не поленившись, уступая всё нараставшему интересу, сойдя с платформы отправился на берег лужи. Отсутствие полосок чистой воды в сплошном ковре из ряски указывало на то, что сегодня здесь никто не плавал и не кормился. Метров через десять увидел в траве ворох серо-коричневых перьев. Дальше идти не хотелось. Было ясно, что в этот раз атавизм взял верх над эволюцией одомашнивания. Даже если кроме взрослой утки уцелел кто-то из утят, они покинули это место при первой же возможности и вряд ли когда ни будь вернутся сюда в будущем.
Удачи тебе, Егор!
Стоя на автобусной остановке в ожидании рейса до автовокзала, издалека обратил внимание на приближающегося к ней молодого человека с внушительным рюкзаком за плечами. В его внешнем виде и походке было что-то необычное, непроизвольно заставившее задержать на нём взгляд и присмотреться повнимательнее. Первое скоропалительное впечатление распознало в нем бывалого туриста-альпиниста. Светлый, почти песочных тонов камуфляж, крепкие ботинки в тон, на добротной подошве с высокой шнуровкой до середины голени, спортивная вязаная шапочка, ну и конечно же - туго набитый рюкзак, верхний край которого на несколько сантиметров возвышался над макушкой головы. Он приближался не спеша, какой-то напряжённой, сдержанной походкой человека, глубоко погруженного в собственные мысли. Не дойдя до остановочного павильона метров 15, остановился, повернувшись к нему спиной. Я неоднократно встречал похожих парней в предгорьях Эльбруса, в одиночку, неторопливо добирающихся к подножию этой знаменитой горы, чтобы, объединившись с себе подобными, ранним утром, небольшой, но надёжной группой начать восхождение к её вершинам. Уже отвернувшись от парня, оторопел от внезапного прозрения: «Какой Эльбрус, какой туризм-альпинизм!? В стране уже несколько дней идёт мобилизация на фронт! Сам очнись и вернись в реальность!»Поборов сомнения и неловкость, решил подойти. Трудно объяснить, что мной двигало в эти минуты. Я, как и любой нормальный человек, очень не люблю, когда в самый неподходящий момент к тебе на улице пристают с пустыми разговорами неизвестные люди. Вероятнее всего, сработал один немаловажный фактор. Буквально накануне я волевым решением закончил долгую и упорную борьбу между собственной совестью и своей же принципиальностью. В течение нескольких лет я как мог уходил от окончательных ответов на неразрешимые вопросы по поводу русско-украинского конфликта. Убеждал себя в том, что способен превознестись над этой неоднозначной ситуацией и остаться искренне и правдиво нейтральным к обеим сторонам. Честно сказать, это у меня плохо получалось. Назойливые мысли и неразрешимые сомнения отравляли и разрушали сознание, беспощадно и методично угнетали общее настроение. Рожденный и 17 лет проживший в Донбассе, отучившийся и отслуживший непростую службу в угро и УБОП, женившийся на этнической украинке и воспитавший с ней двух прекрасных дочерей, я в итоге, почувствовав себя лишним и нежелательным элементом в Украине, незадолго до кровавого Майдана и государственного переворота 2014 года переехал из Запорожья в Россию. Это обернулось для меня потерей семьи, многих друзей-товарищей и бывших сослуживцев, всех нажитых материальных благ, душевного спокойствия и равновесия. С полной уверенностью я мог считать себя в этом конфликте пострадавшим от украинской стороны. Но когда в феврале месяце началась специальная военная операция, и я получил душераздирающее СМС от младшей дочери, в шокированной толпе беженцев, добирающейся из Ирпеня к польской границе; массу сообщений по всем каналам связи от украинских друзей, знакомых, просто неизвестных подписчиков и читателей, частью с проклятиями, частью с призывами и мольбой сделать хоть что–то для прекращения этого кошмара; я понял, что нейтральным в данной ситуации оставаться больше невозможно. Хочешь-не хочешь, а придется определяться! В той, прошлой жизни, я неоднократно бывал в Мариуполе, учился в Харькове, посетил большинство чистых, уютных и красивых городков-спутников Киева, поэтому, когда весной и летом смотрел хроникально-документальные кадры с последствиями прошедших там боевых действий, сердце сжималось в комок до боли, а на глаза наворачивались слезы.
Я в тысячный раз возвращался к вопросам без ответов: когда и почему это всё началось, кто виноват в происходящем и что теперь делать? Остановился на том, что началось это все ещё в 1991 году, когда в обмен на обещание дармовой, бескровной независимости, Л. Кравчук поддержал вместе с С. Шушкевичем эгоистичную борьбу Б. Ельцина против КПСС и лично против М. Горбачёва. Результатом этой борьбы стали роспуск КПСС, уничтожение СССР и прекращение статуса Москвы, как влиятельного центра биполярного мира. Потом была вяло текущая стадия противостояния двух идеологий, двух взглядов на прошлое и будущее, крайне непрозрачный и непонятный делёж общих активов и пассивов. Вопреки воле народа и результатам соответствующего референдума, киевские власти проигнорировали идею СНГ и взяли курс на безальтернативное сближение с Евросоюзом и США. Российские власти, дипломаты и спецслужбы, будучи занятыми собственными проблемами, пропустили эти важные начальные моменты и среагировали уже только на госпереворот 2014 года, когда возможность кардинального влияния на политику Украины была уже безвозвратно утрачена. События стали развиваться по классическим сценариям и лекалам управляемых спецслужбами США цветных революций и госпереворотов. Очень быстро наши западные недруги превратили бывшую союзную республику в антироссию, опасное и весьма эффективное орудие против всего русского мира. Осознание того, что дружелюбная и приветливая в недалёком прошлом братская Украина стала опасной и для меня лично, безвозвратно покинувшего её столько лет назад, приходило очень медленно и болезненно. Пришлось признать, что именно тогда я и сделал свой главный, определяющий выбор, не допускающий никаких половинчатых толкований и интерпретаций.
Все эти мысли стремительным вихрем взбудоражили и без того напряжённое и возбуждённое сознание. Я прекрасно представлял себе, в каком настроении находится человек, отправляющийся в зону боевых действий, поэтому ещё на подходе к нему категорично приказал себе спрятать поглубже все минорные и пессимистичные мысли и эмоции и провести наш разговор, каким бы по длительности и взаимопониманию он не оказался, только в мажорных, оптимистических и поддерживающих тонах.
Я напрасно переживал и перестраховывался. Парень, представившись в ответ на моё приветствие Егором, и не пытался скрывать, что даже обрадовался случайному собеседнику, оторвавшему его от тяжёлых и мрачных раздумий. Он действительно направлялся на сборный пункт районного военкомата для дальнейшей отправки на фронт. Видя, что мой новый знакомый настроен дружелюбно и позитивно, не стал ходить вокруг да около, а сразу же перешёл к интересовавшим меня вопросам. Оказалось, что он едет на фронт добровольцем, а не по мобилизационному предписанию, как я предположил ранее. Причём, сегодня - уже третья попытка пройти этап районного военкомата и направления в окружной сборно-распределительный центр. Добровольцев в военкомат ежедневно приходит 5-6 человек. По мнению военкома, этого количества недостаточно, чтобы выделять для их перевозки стандартный автобус. Других вариантов доставки в указанный центр, находящийся на расстоянии 50 километров, уставами и приказами не предусмотрено. Два предыдущих дня, промариновав с утра до вечера во дворе военкомата вместе с разношерстной толпой принудительно мобилизуемых по повесткам, ночевать добровольцев отпускали по домам под устное обещание прибыть утром следующего дня. Помня установку на оптимизм, не стал акцентировать внимание на нерасторопности и формализме военных чиновников, а в максимально возможной деликатной и тактичной форме поинтересовался о личном отношении к происходящему и реакции близких на его смелое решение. Ответ снова удивил спокойным и уверенным оптимизмом: «Я уже был там, в Донбассе, в 2015 году. Служил по контракту. Понимаю, что за это время ситуация сильно ухудшилась. Кто-то должен давать отпор этим нацикам. Я - опытный артиллерист, морально и физически готов исполнять свой долг. За эти два дня я насмотрелся на мобилизованных по повесткам. Многие из них не готовы к таким серьезным испытаниям. Короткая переподготовка перед отправкой на фронт не спасёт. В бою у них и тех, кто окажется рядом, будут проблемы. Вся надежда на опытных, уже обстрелянных и понюхавших пороху добровольцев. Я не женат, живу с мамой. Она плачет, но не запрещает и не отговаривает».
Кратко изложил ему свое понимание ситуации, вскользь упомянув о жизни в Донбассе и об оставшихся там родственниках, причинах переезда из Украины в Россию. С этого места наш разговор автоматически перешел на тему беженцев и вынужденных переселенцев. Оказалось, что мы с Егором живем в смежных кварталах нашего нового микрорайона и у каждого из нас в соседях - по доброму десятку приезжих из ДНР И ЛНР.С каждой минутой разговора этот русый симпатичный парень, которому ещё нет и тридцати, вызывал во мне все большее чувство симпатии, выглядел более взрослым, опытным и надежным. А когда он вскользь упомянул о том, что уже имея личный опыт и хорошо зная, в каком снаряжении отправляют на фронт мобилизованных, за личные деньги купил всё необходимое, вплоть до средств первой медицинской помощи, в военторге и других специализированных магазинах, симпатия переросла в уважение и восхищение.
До автовокзала нужно было ехать всего несколько остановок. Я впервые пожалел о таком коротком расстоянии. Дальше наши маршруты не совпадали. Я уже понимал, что Егор - целеустремлённый и самодостаточный реалист. До начала разговора я надеялся поддержать и как-то приободрить его. А к его завершению вдруг почувствовал, что всё получилось с точностью «до наоборот». Это он добавил мне оптимизма и уверенности в успешном преодолении нагрянувшей на всех нас беды. Это чувство влекло за собой ощущение сопричастности, небезразличности к его судьбе и желание как-то отблагодарить за эту встречу и состоявшуюся беседу Уже выйдя из автобуса, сообщил ему, что без преувеличения считаю всех отправляющихся на фронт и уже воюющих с нашей стороны, защитниками русского мира не только там, на юго-востоке Украины. Они защищают также живущих здесь, в самой России, в том числе и меня лично. Мне очень приятно от того, что мы познакомились и поговорили.
Перед самым расставанием задал последний вопрос: «А как насчёт веры в бога? Некоторые философы утверждают, что в окопах атеистов нет!». Ответ не только подтвердил мою интуицию, но и где-то в глубине души порадовал: «Не верующий! Признаю и верю в дружбу, в взаимную поддержку, удачу! Убивая в сражении других, должен признавать возможность и собственной гибели». После этих слов я укрепился в уместности и моральности непроизвольно зародившегося во время нашей беседы желания. Уже держа в своей руке его крепкую, жилистую ладонь, искренне и дружественно произнес: «Я тоже не верующий. Но я увлекаюсь философией, и кое-что понимаю в процессах формирования реальной действительности. Я хочу, чтобы ты знал, что кроме твоей матери, родственников и друзей, тебя также будут ждать и постоянно помнить о тебе и другие, малознакомые и совсем незнакомые люди! Ты обязательно вернёшься живым! Удачи тебе, Егор!»
Облака
«Облака-белогривые лошадки-…..».Эти изумительные по красоте, смыслу и мелодичности слова известной детской песни во второй половине июля звучали в моем сознании почти ежедневно. После нескольких дождливых дней установилась поистине летняя, знойная и почти безветренная погода. Практически всю площадь небосвода весь световой день заполняло палящее солнце. Лишь временами по его краям, ближе к горизонту, неторопливо проплывали редкие цепочки белых кучевых облаков.
Сегодня утренняя прогулка с сыном не состоялась по уважительной причине, поэтому на вечернюю вышли немного раньше обычного. Следуя указаниям нашей требовательной мамочки, я как дисциплинированный и исполнительный папочка всегда засекал время ее начала и завершения. В 16-40, в самом начале прогулки, на восточной окраине небосклона мое подслеповатое зрение зафиксировало привычную картинку: почти над самым горизонтом тремя неторопливыми потоками в северном направлении плыли белые кучерявые облака. Перед ними, ближе к нам, по экватору небосвода почти неподвижно парило одинокое, неестественно правильной круглой формы, с четко очерченными границами, средней величины белоснежное облако. Увиденное сразу же вызвало ассоциацию с большим табуном лошадей белой масти, пасущихся за богатой белоснежной юртой где-то в бескрайних просторах центрально-азиатской степи.
Наш традиционный прогулочный маршрут в этот момент поворачивал на запад, по асфальтовой дорожке вдоль кованной ограды новой школы. Несколько минут я был занят сыном и не отвлекался на обзор окрестностей, восточный небосклон все это время оставался за спиной. Когда оглянулся назад и заметил изменения в порядках дальних облаков, непроизвольно отметил и тот факт, что одинокое круглое облако не сдвинулось со своего предыдущего места ни на градус.
Только после этого в памяти начали всплывать отрывки досужих разговоров с разными мало знакомыми людьми и фрагменты собственных наблюдений последних лет. Дело в том, что буквально в паре километров на восток от нашего дома, за трассой и небольшим лесом виднелась верхняя часть странной металлической конструкции. Она представляла собой правильный круг диаметром в несколько сотен метров, образованный металлическими ажурными столбами-вышками высотой метров по 25-30. В центре круга находилось малоприметное одноэтажное здание с возвышающейся над ним мачтой-опорой высотой метров 40-45. От этой центральной мачты ко всем окружающим ее столбам-вышкам были протянуты слегка провисающие радиусы проводов. Все мои новые соседи и знакомые на вопрос о назначении данной конструкции с загадочной улыбкой наигранным шепотом сообщали, что это-особо секретный и охраняемый военный объект, обеспечивающий по всему Мировому океану непрерывную связь с нашими стратегическими подводными лодками. С самого начала я мало верил в эту конспирологическую версию. За четыре года проживания в этом районе, мне ни разу не довелось приблизиться к данному объекту на расстояние, позволявшее точно определить если не его предназначение, то хотя бы используемость и обитаемость. Как истинный гуманитарий, я абсолютно не занимался военной тематикой и мой интерес к этому объекту пропадал сразу же после очередного такого разговора.
16-55. Сынишка безмятежно уснул в коляске, освободив все мое внимание и встревоженную память для погружения в воспоминания и созерцание необычной небесной картины. Еще три года назад я неоднократно наблюдал в небе над загадочным объектом своеобразные локальные природные аномалии. Если весь небосвод был затянут плотными облаками или тучами, над этими вышками мог какое-то время наблюдаться круглый участок чистого синего неба. И наоборот, при чистом и ясном небосводе именно над этим местом могли длительное время зависать пара-тройка небольших кучевых облаков. Позже я прочитал в какой-то научной статье о том, что подобные аномалии регулярно наблюдаются над высоковольтными ЛЭП. Ученые и экологи связывали их появление с повышенным уровнем ионизирующего излучения и подозревали в существенном влиянии на процесс формирования атмосферных фронтов, образование и движение облаков, а в итоге - на изменение привычного климата на прилегающей территории. Тогда эта информация меня нисколько не взволновала и не обеспокоила. Проблемы экологов и «зеленых» активистов меня мало интересовали. Наоборот, я даже где-то внутренне гордился тем, что наши военные и ученые все успешнее овладевали методами управления локальными атмосферными процессами. С помощью авиации и химических реагентов они могли рассеять дождевые тучи на время проведения парадов в Москве и Санкт- Петербурге, или наоборот- образовать тучи и вызвать спасительный дождь над горящими лесами в Сибири.
Два последних года мне некогда было отвлекаться на подобные природные аномалии. В моей жизни произошли грандиозные перемены, заставившие по-новому смотреть на весь окружающий мир. Я женился, с головой погрузился в семейную жизнь и неожиданно вспомнил об облаках и вышках лишь во время сегодняшней прогулки с десятимесячным сыном в коляске. Через несколько минут активных воспоминаний я отчетливо уловил резкую перемену настроения. Еще не задумываясь о причинах происходящего, ясно ощутил, что меняется оно явно не в лучшую сторону. Если несколько предыдущих дней подряд наблюдение за плывущими по летнему небу облаками неизменно уносило меня в беззаботное детство, расслабляло и настраивало на лирический лад, как минимум до конца текущего дня, то сегодняшняя картинка в восточной части небосвода стремительно напрягала и начинала заметно тревожить.
17-15. Выбрав удобную позицию, остановился в безлюдном месте и в оба глаза начал внимательно наблюдать за ситуацией на восточном небосклоне. Прикинув в уме траекторию своего движения и угол возможного отклонения от начальной оси наблюдения, снова убедился, что круглое облако все это время продолжало стоять на одном и том же месте, проецируясь на поверхность земли примерно в центре круга из вышек. Только теперь заметил, что нижняя его полусфера с несколько смазанными границами слегка расплющилась в районе своего полюса. Создавалось отчетливое и реалистичное впечатление, что облако неподвижно покоится на какой-то невидимой или прозрачной опоре. Также отметил изменения в порядках проплывающих за ним облаков обычных форм и размеров. Все они несколько побледнели и уменьшились, края их начали таять и размываться, расстояния между соседними облаками неуклонно возрастали. Спустя еще несколько минут круглое облако осталось в гордом одиночестве, а о подвижных белокрылых лошадках напоминали лишь светлые нечеткие туманности, медленно уходящие за линию горизонта в северном направлении.
17-30. Непрерывно возрастающее напряжение достигло своего апогея в тот момент, когда над горизонтом с южной стороны показалось еще одно одиноко плывущее облако. С поправкой на значительное расстояние оно все равно выглядело несколько крупнее и темнее неподвижного круглого. К тому же, по мере приближения все явственнее проявлялась и его вытянутая, эллипсоидная форма, а появившиеся серые оттенки в нижней части делали его все более похожим на растущую и набирающую силу дождевую тучу. Оценив траекторию его движения, я, ни секунды не сомневаясь, решил, что через несколько минут эти облака должны встретиться и столкнуться. Сразу после этого вывода в моем сознании с взрывной скоростью начал проявляться особый по ощущениям и последствиям психоэмоциональный процесс, который в своей взрослой жизни я ранее испытывал всего лишь несколько раз. В зависимости от преобладания в нем разных качественных компонентов, я называл эти состояния по-разному: момент истины, внутренний акт, чувство обостренного сознания, объемно-динамический способ мышления. Это состояние очень трудно, практически невозможно, выразить и передать словами. Ни письменно, ни устно. Суть его, по моему мнению, заключается в следующем: после случайного восприятия какого-либо весьма незначительного по силе и длительности воздействия раздражителя (зрительный образ, звук, запах, тактильное ощущение…), в сознании внезапно и резко активируются, синхронизируются и создают небывалый резонанс все его компоненты - память, речь, логика, ориентация в пространстве и стратегическое целеполагание. Шквал мыслей и эмоций за доли секунды вырастает до уровня критической массы, вызывающей в перевозбужденном мозге сначала подобие цепной реакции, а потом-настоящего взрыва сознания. Причем, мысли воспроизводятся не последовательно, не в виде длинной цепочки фактов и аргументов, связанных причинно-следственными взаимодействиями, а воспринимаются чувственно-эмоционально, одномоментно и все сразу. В порядке образной аналогии последующий анализ такого конгломерата мыслей и чувств можно сравнить с разматыванием клубка пряжи, многометровая нить которого разбита на короткие сегменты разных цветов с написанными на них отдельными словами и короткими словосочетаниями. В размотанном и расправленном, линейном состоянии нить не вызывает никаких зрительных образов и ощущений, сочетания ближайших слов не формируют ни мыслей, ни смыслов, ни эмоций.
Только через некоторое время, когда снова обрел способность рассуждать спокойно и бесстрастно, я попытался выразить и зафиксировать малую часть этого клубка, этого необычного конгломерата чувств, мыслей и образов в бессвязной словесной форме:
Облака, белокрылые лошадки, стреноженное и привязанное облако, кони апокалипсиса, медный всадник, новые цари Востока и Запада, битва Добра и Зла, воина Запада с Россией до последнего украинца, брат на брата, невосполнимые потери, разбомбленный Ирпень с высоты птичьего полета, моя Надежда в толпе украинских беженцев на территории Польши, сынишка, спящий в коляске, коляска, катящаяся вниз по Потемкинской лестнице в Одессе, отвернувшиеся и страдающие друзья, беспомощные родственники, гибель бывших подчиненных в АТО, упорство беглого миллионера, уважительная причина, бездеятельное созерцание, агрессивный псевдопатриотизм, мораль, совесть, мудрость, просветление, новое решение.
Постороннему человеку будет очень трудно понять общий смысл этого бессвязного набора слов и почувствовать весь трагизм скрывающейся за ним жизненной ситуации.
В силу многих объективных и субъективных причин рождение сына было для меня и жены не только безграничным, ни с чем не сравнимым счастьем, но и очень трудным и ответственным испытанием. Еще на стадии беременности моей главной задачей, ежедневной, ежечасной и ежеминутной заботой стало ограждение их обоих от любых тревог, стрессов и вредных воздействий окружающего мира. Информацию об ожидании наследника я тщательно скрывал от всех своих родственников, друзей, бывших и настоящих коллег по работе во всех регионах моего бывшего и настоящего проживания - Донбассе, Украине и России. Даже родителям и родственникам жены, коренным украинцам, живущим недалеко от границы с ДНР, вынужденно сообщили об этом только потому, что скрывать ее нахождение в стационарах больниц, куда она регулярно попадала для сохранения беременности, было практически невозможно. В это время я еще регулярно общался с друзьями, родственниками и многочисленными знакомыми, разбросанными жизнью по всем уголкам Земли с помощью интернета, телефона, а иногда и традиционной почтовой связи. Непонимание или искаженное понимание причин и механизмов украино-российского кризиса все чаще и ярче проявлялись в эмоциональных спорах, доходящих до взаимных упреков и оскорблений. Очень скоро я понял, что для многих своих украиноцентричных знакомых, оставшихся на своей родине, или эмигрировавших за ее пределы, я становлюсь единственным открытым каналом, единственным доступным объектом, на который они могут реально излить всю свою обиду, неприязнь, злость и агрессию, накопившуюся у них за последнее время в отношении России и русских людей. Один из бывших сокурсников по мединституту, правдой и неправдой заработавший в 90-е миллионы долларов в аптечном бизнесе, в результате чего позже закономерно попавший под пресс украинского государственно-криминального рэкета и в итоге скрывшийся от неминуемой расправы на территории Великобритании, во время каждого сеанса связи упорно и настойчиво требовал от меня признания Крыма и Донбасса украинской территорией. Он был моим давним хорошим товарищем, знавшим мою биографию и читавшим мои книги, успешным бизнесменом и разносторонне развитым, талантливым человеком. Но даже он не воспринимал мои терпеливые и аргументированные разъяснения, даже он не понимал неприемлемость для меня выдвинутых им требований, комизм и абсурдность своего лжепатриотизма, особенно в свете его бизнесового прошлого и эмигрантского настоящего и будущего. Другой мой хороший друг, талантливый художник, живущий в небольшом приазовском городке на юго-востоке Запорожской области, каждый новый наш разговор начинал с одного и того же вопроса: «Когда вы уже на нас нападете?! Наши власти, чтоб их черти забрали, сутками напролет пугают, что ваши войска вторгнутся на Украину со дня на день!» Я знал его анархистско-нигилистические наклонности и привычку шутить подобным образом. По дружеской наивности пытался переубедить и успокоить. Я не исключал силового варианта разрешения кризиса на юго-востоке Украины, но не допускал, что это случится так скоро и именно таким образом. Художник оказался более проницательным и предусмотрительным. На словах соглашаясь со мной, чтобы предотвратить мобилизацию и принудительное участие в боевых действиях своего единственного сына, тихонечко организовал его выезд за границу. Но больнее всего били по нервам сообщения о жертвах обстрелов среди мирного населения родных Донбасских городов (особенно малолетних детей и беременных женщин), и гибель знакомых военнослужащих по обе стороны линии разграничения. Некоторые из них были моими коллегами и даже непосредственными подчиненными во время службы в системе МВД.
Мощный поток подобного негатива угнетал, утомлял и критично снижал настроение. Переживая, что все это отразится на здоровье беременной жены и еще не рожденного сына, к лету 2021 года принял категоричное решение о кардинальном снижении уровня общения с большинством своих знакомых. Исключение сделал лишь для самого близкого круга родственников и самых надежных и проверенных друзей. Причину никому не объяснял. Просто перестал звонить сам и отвечать всем подряд. В соцсетях кратко и односложно отвечал только самым близким и самым настойчивым. Единственное послабление такой жесткой системы коммуникации случилось после рождения сына. Резкая смена беспрецедентного нервно-психического напряжения на эйфорию неконтролируемой радости, привела к острой потребности самому позвонить и поделиться невероятным счастьем с несколькими друзьями и родственниками. Но даже и в тех разговорах я готовил себе алиби на будущее - заранее предупреждал и просил не обижаться за то, что все ближайшее время по соображениям охраны здоровья матери и ребенка, моей постоянной, круглосуточной занятости связаться и пообщаться со мной будет практически невозможно.
Когда сыну было всего лишь полгода, началась специальная военная операция по освобождению ДНР и ЛНР, денацификации и демилитаризации Украины. Примолкшие было номера телефонов, телеграммканалов, мои персональные страницы в соцсетях снова наполнились потоками гнева, боли и ненависти. Не только знакомые, но и незнакомые читатели репостили ужасные (порой явно фейковые) новости с бездоказательным описанием зверств российских солдат, проклинали армию и руководство нашей страны, требовали от меня публичного раскаяния и осуждения вторжения наших войск в Украину. Изменились риторика и отношение ко мне даже родственников и самых близких украинских друзей. Все мои оправдания и аргументы о том, что я всецело занят сыном грудного возраста, далек от политики и не слежу за новостями, только подливали масла в огонь. Напуганных и озлобленных людей чужое счастье и благополучие в момент всеобщего горя только раздражало и озлобляло и еще сильнее. Насчет новостей я слегка лукавил. После первых сообщений об обстреле Ирпеня и Бучи, прекратилось общение с моими взрослыми дочерями от первого брака. Особенно переживал за меньшую, жившую на верхнем этаже высотки в Ирпене. Сюжет о хаотичной пешей эвакуации жителей города под обстрелами и бомбежками по разрушенному мосту мимо сгоревших автомашин, в буквальном смысле разрывал сердце. Я набирал номера их телефонов, несколько раз отправлял СМСки, регулярно мониторил телевизионные и интернетрепортажи, но никакой информации об их участи раздобыть не смог. Лишь через несколько дней наш общий друг из Израиля сообщил, что, судя по некоторым постам в Инстаграмме, обеим моим дочерям все-таки удалось с общим потоком беженцев сначала выбраться в западную Украину, а потом - и в Польшу. Села родителей и родственников супруги оказались на линии фронта. Без пощады и без разбора в течение нескольких дней гатили и с той, и с другой стороны. Насмерть перепуганные люди, наспех собрав самые необходимые пожитки, выпустив из хлевов и сараев домашний скот в поля и огороды, с трудом выбрались в областной центр. Кто-то из них «догадался» переслать жене фото и видео рабомбленного родительского дома, в котором прошла ее юность.
17-50. Это действительно был момент истины, внутренний акт и чувство обостренного сознания одновременно. За считанные секунды я не только разобрался с ворохом тяжелых, неприятных, противоречивых мыслей и переживаний, мучивших меня почти год, но и принял единственно правильное решение на будущее. Это решение не основывалось на традиционных русских вопросах «Кто виноват и что делать?». За все это время никто открыто не обвинил меня в том, что вместо пустопорожних разглагольствований о мире во всем мире, справедливости, безопасности, свободе и счастье всех без исключения людей на планете я выбрал заботу о самом маленьком и беззащитном человечке-моем долгожданном сыне и его матери-своей любимой жене. Тем не менее, в течение последних месяцев, под защитной броней неиссякающего и безграничного счастья я стал ощущать слабые и невнятные признаки морального дискомфорта. В наступившем моменте истины все прояснилось и встало на свои места. Мое решение о созерцательном бездеянии было обоснованным, оправданным и абсолютно справедливым. Но…. Вот это возрастающее в подсознании «но» скрытно и невнятно тревожило меня все последнее время и открыто проявилось всего лишь несколько минут назад. Я признался себе, что принятое около года назад решение, при всей его правильности и справедливости, по сути было все-таки аморальным. Как страус в минуты опасности прячет голову в песок, так и я во время всей этой страшной беды пытался спрятаться за своего новорожденного сына! Я не собираюсь винить себя в ошибке, посыпать голову пеплом и просить у кого-либо прощения. Я просто отменяю свое предыдущее решение в связи с отпадением надобности в нем, и принимаю новое. Сыну скоро исполняется год. Он здоров, активен, растет и развивается нормально. Это позволяет надеяться на успешное совмещение его воспитания с возможностью реализации нового решения. Что это за решение и как оно будет реализовываться на практике, это - уже совершенно другая история. Однозначно ясно только одно-период созерцательного бездеяния безвозвратно окончен.
17-50. Когда дистанция между круглым облаком и эллипсоидной тучей сократилась до 4-5 горизонтальных размеров последней, меня осенила запоздалая мысль о том, что было бы неплохо заснять предстоящее событие их столкновения. Как назло, в этот раз я взял на прогулку запасной кнопочный мобильный телефон старой модели, не имеющий функции видеосъемки. Решил быстро сходить домой за смартфоном. Благо, сынишка засопел и стал ворочаться в коляске. Это был явный признак скорого пробуждения. Дорога домой, передача сына супруге, краткое объяснение ей причины неожиданного ухода и возвращение к точке предполагаемой съемки заняли 8 минут. Когда прибыл на место, был удивлен и огорчен! На месте былого расположения круглого облака отмечалась лишь невнятна белесоватая туманность значительно меньшего размера. Серой тучи вообще и след простыл. Весь небосвод был удивительно чист и прозрачен.
Минуту погоревав о том, что не увидел, как произошла встреча облака с тучей, кто кого «победил или поглотил», решил, что может оно и к лучшему. О пережитом моменте истины и новом принятом решении я вряд ли захочу кому- либо рассказывать. О редкой атмосферной аномалии без видео доказательств тоже никому подробно рассказывать не стоит. Лишь подросшему сыну в свое время обязательно расскажу сказку о том, как в самой лучшей на свете волшебной стране на службе в самой сильной и справедливой армии состояло самое смелое и бесстрашное облако. Оно часами стояло на своем посту и оберегало маленькие белые облака, гуляющие по небосводу и к вечеру уплывающие спать за горизонт. Однажды злая серая туча захотела напасть на эти облака и проглотить их. Белое круглое облако встало на их защиту. В страшной схватке с серой тучей оно уничтожило врага, но и погибло само. А все уцелевшие белые маленькие облака помня об этом и проплывая мимо места небесной схватки выстраиваются в стройные ряды, отдавая честь геройски погибшему защитнику. Безусловно, сын поверит моему рассказу!
Сегодня утренняя прогулка с сыном не состоялась по уважительной причине, поэтому на вечернюю вышли немного раньше обычного. Следуя указаниям нашей требовательной мамочки, я как дисциплинированный и исполнительный папочка всегда засекал время ее начала и завершения. В 16-40, в самом начале прогулки, на восточной окраине небосклона мое подслеповатое зрение зафиксировало привычную картинку: почти над самым горизонтом тремя неторопливыми потоками в северном направлении плыли белые кучерявые облака. Перед ними, ближе к нам, по экватору небосвода почти неподвижно парило одинокое, неестественно правильной круглой формы, с четко очерченными границами, средней величины белоснежное облако. Увиденное сразу же вызвало ассоциацию с большим табуном лошадей белой масти, пасущихся за богатой белоснежной юртой где-то в бескрайних просторах центрально-азиатской степи.
Наш традиционный прогулочный маршрут в этот момент поворачивал на запад, по асфальтовой дорожке вдоль кованной ограды новой школы. Несколько минут я был занят сыном и не отвлекался на обзор окрестностей, восточный небосклон все это время оставался за спиной. Когда оглянулся назад и заметил изменения в порядках дальних облаков, непроизвольно отметил и тот факт, что одинокое круглое облако не сдвинулось со своего предыдущего места ни на градус.
Только после этого в памяти начали всплывать отрывки досужих разговоров с разными мало знакомыми людьми и фрагменты собственных наблюдений последних лет. Дело в том, что буквально в паре километров на восток от нашего дома, за трассой и небольшим лесом виднелась верхняя часть странной металлической конструкции. Она представляла собой правильный круг диаметром в несколько сотен метров, образованный металлическими ажурными столбами-вышками высотой метров по 25-30. В центре круга находилось малоприметное одноэтажное здание с возвышающейся над ним мачтой-опорой высотой метров 40-45. От этой центральной мачты ко всем окружающим ее столбам-вышкам были протянуты слегка провисающие радиусы проводов. Все мои новые соседи и знакомые на вопрос о назначении данной конструкции с загадочной улыбкой наигранным шепотом сообщали, что это-особо секретный и охраняемый военный объект, обеспечивающий по всему Мировому океану непрерывную связь с нашими стратегическими подводными лодками. С самого начала я мало верил в эту конспирологическую версию. За четыре года проживания в этом районе, мне ни разу не довелось приблизиться к данному объекту на расстояние, позволявшее точно определить если не его предназначение, то хотя бы используемость и обитаемость. Как истинный гуманитарий, я абсолютно не занимался военной тематикой и мой интерес к этому объекту пропадал сразу же после очередного такого разговора.
16-55. Сынишка безмятежно уснул в коляске, освободив все мое внимание и встревоженную память для погружения в воспоминания и созерцание необычной небесной картины. Еще три года назад я неоднократно наблюдал в небе над загадочным объектом своеобразные локальные природные аномалии. Если весь небосвод был затянут плотными облаками или тучами, над этими вышками мог какое-то время наблюдаться круглый участок чистого синего неба. И наоборот, при чистом и ясном небосводе именно над этим местом могли длительное время зависать пара-тройка небольших кучевых облаков. Позже я прочитал в какой-то научной статье о том, что подобные аномалии регулярно наблюдаются над высоковольтными ЛЭП. Ученые и экологи связывали их появление с повышенным уровнем ионизирующего излучения и подозревали в существенном влиянии на процесс формирования атмосферных фронтов, образование и движение облаков, а в итоге - на изменение привычного климата на прилегающей территории. Тогда эта информация меня нисколько не взволновала и не обеспокоила. Проблемы экологов и «зеленых» активистов меня мало интересовали. Наоборот, я даже где-то внутренне гордился тем, что наши военные и ученые все успешнее овладевали методами управления локальными атмосферными процессами. С помощью авиации и химических реагентов они могли рассеять дождевые тучи на время проведения парадов в Москве и Санкт- Петербурге, или наоборот- образовать тучи и вызвать спасительный дождь над горящими лесами в Сибири.
Два последних года мне некогда было отвлекаться на подобные природные аномалии. В моей жизни произошли грандиозные перемены, заставившие по-новому смотреть на весь окружающий мир. Я женился, с головой погрузился в семейную жизнь и неожиданно вспомнил об облаках и вышках лишь во время сегодняшней прогулки с десятимесячным сыном в коляске. Через несколько минут активных воспоминаний я отчетливо уловил резкую перемену настроения. Еще не задумываясь о причинах происходящего, ясно ощутил, что меняется оно явно не в лучшую сторону. Если несколько предыдущих дней подряд наблюдение за плывущими по летнему небу облаками неизменно уносило меня в беззаботное детство, расслабляло и настраивало на лирический лад, как минимум до конца текущего дня, то сегодняшняя картинка в восточной части небосвода стремительно напрягала и начинала заметно тревожить.
17-15. Выбрав удобную позицию, остановился в безлюдном месте и в оба глаза начал внимательно наблюдать за ситуацией на восточном небосклоне. Прикинув в уме траекторию своего движения и угол возможного отклонения от начальной оси наблюдения, снова убедился, что круглое облако все это время продолжало стоять на одном и том же месте, проецируясь на поверхность земли примерно в центре круга из вышек. Только теперь заметил, что нижняя его полусфера с несколько смазанными границами слегка расплющилась в районе своего полюса. Создавалось отчетливое и реалистичное впечатление, что облако неподвижно покоится на какой-то невидимой или прозрачной опоре. Также отметил изменения в порядках проплывающих за ним облаков обычных форм и размеров. Все они несколько побледнели и уменьшились, края их начали таять и размываться, расстояния между соседними облаками неуклонно возрастали. Спустя еще несколько минут круглое облако осталось в гордом одиночестве, а о подвижных белокрылых лошадках напоминали лишь светлые нечеткие туманности, медленно уходящие за линию горизонта в северном направлении.
17-30. Непрерывно возрастающее напряжение достигло своего апогея в тот момент, когда над горизонтом с южной стороны показалось еще одно одиноко плывущее облако. С поправкой на значительное расстояние оно все равно выглядело несколько крупнее и темнее неподвижного круглого. К тому же, по мере приближения все явственнее проявлялась и его вытянутая, эллипсоидная форма, а появившиеся серые оттенки в нижней части делали его все более похожим на растущую и набирающую силу дождевую тучу. Оценив траекторию его движения, я, ни секунды не сомневаясь, решил, что через несколько минут эти облака должны встретиться и столкнуться. Сразу после этого вывода в моем сознании с взрывной скоростью начал проявляться особый по ощущениям и последствиям психоэмоциональный процесс, который в своей взрослой жизни я ранее испытывал всего лишь несколько раз. В зависимости от преобладания в нем разных качественных компонентов, я называл эти состояния по-разному: момент истины, внутренний акт, чувство обостренного сознания, объемно-динамический способ мышления. Это состояние очень трудно, практически невозможно, выразить и передать словами. Ни письменно, ни устно. Суть его, по моему мнению, заключается в следующем: после случайного восприятия какого-либо весьма незначительного по силе и длительности воздействия раздражителя (зрительный образ, звук, запах, тактильное ощущение…), в сознании внезапно и резко активируются, синхронизируются и создают небывалый резонанс все его компоненты - память, речь, логика, ориентация в пространстве и стратегическое целеполагание. Шквал мыслей и эмоций за доли секунды вырастает до уровня критической массы, вызывающей в перевозбужденном мозге сначала подобие цепной реакции, а потом-настоящего взрыва сознания. Причем, мысли воспроизводятся не последовательно, не в виде длинной цепочки фактов и аргументов, связанных причинно-следственными взаимодействиями, а воспринимаются чувственно-эмоционально, одномоментно и все сразу. В порядке образной аналогии последующий анализ такого конгломерата мыслей и чувств можно сравнить с разматыванием клубка пряжи, многометровая нить которого разбита на короткие сегменты разных цветов с написанными на них отдельными словами и короткими словосочетаниями. В размотанном и расправленном, линейном состоянии нить не вызывает никаких зрительных образов и ощущений, сочетания ближайших слов не формируют ни мыслей, ни смыслов, ни эмоций.
Только через некоторое время, когда снова обрел способность рассуждать спокойно и бесстрастно, я попытался выразить и зафиксировать малую часть этого клубка, этого необычного конгломерата чувств, мыслей и образов в бессвязной словесной форме:
Облака, белокрылые лошадки, стреноженное и привязанное облако, кони апокалипсиса, медный всадник, новые цари Востока и Запада, битва Добра и Зла, воина Запада с Россией до последнего украинца, брат на брата, невосполнимые потери, разбомбленный Ирпень с высоты птичьего полета, моя Надежда в толпе украинских беженцев на территории Польши, сынишка, спящий в коляске, коляска, катящаяся вниз по Потемкинской лестнице в Одессе, отвернувшиеся и страдающие друзья, беспомощные родственники, гибель бывших подчиненных в АТО, упорство беглого миллионера, уважительная причина, бездеятельное созерцание, агрессивный псевдопатриотизм, мораль, совесть, мудрость, просветление, новое решение.
Постороннему человеку будет очень трудно понять общий смысл этого бессвязного набора слов и почувствовать весь трагизм скрывающейся за ним жизненной ситуации.
В силу многих объективных и субъективных причин рождение сына было для меня и жены не только безграничным, ни с чем не сравнимым счастьем, но и очень трудным и ответственным испытанием. Еще на стадии беременности моей главной задачей, ежедневной, ежечасной и ежеминутной заботой стало ограждение их обоих от любых тревог, стрессов и вредных воздействий окружающего мира. Информацию об ожидании наследника я тщательно скрывал от всех своих родственников, друзей, бывших и настоящих коллег по работе во всех регионах моего бывшего и настоящего проживания - Донбассе, Украине и России. Даже родителям и родственникам жены, коренным украинцам, живущим недалеко от границы с ДНР, вынужденно сообщили об этом только потому, что скрывать ее нахождение в стационарах больниц, куда она регулярно попадала для сохранения беременности, было практически невозможно. В это время я еще регулярно общался с друзьями, родственниками и многочисленными знакомыми, разбросанными жизнью по всем уголкам Земли с помощью интернета, телефона, а иногда и традиционной почтовой связи. Непонимание или искаженное понимание причин и механизмов украино-российского кризиса все чаще и ярче проявлялись в эмоциональных спорах, доходящих до взаимных упреков и оскорблений. Очень скоро я понял, что для многих своих украиноцентричных знакомых, оставшихся на своей родине, или эмигрировавших за ее пределы, я становлюсь единственным открытым каналом, единственным доступным объектом, на который они могут реально излить всю свою обиду, неприязнь, злость и агрессию, накопившуюся у них за последнее время в отношении России и русских людей. Один из бывших сокурсников по мединституту, правдой и неправдой заработавший в 90-е миллионы долларов в аптечном бизнесе, в результате чего позже закономерно попавший под пресс украинского государственно-криминального рэкета и в итоге скрывшийся от неминуемой расправы на территории Великобритании, во время каждого сеанса связи упорно и настойчиво требовал от меня признания Крыма и Донбасса украинской территорией. Он был моим давним хорошим товарищем, знавшим мою биографию и читавшим мои книги, успешным бизнесменом и разносторонне развитым, талантливым человеком. Но даже он не воспринимал мои терпеливые и аргументированные разъяснения, даже он не понимал неприемлемость для меня выдвинутых им требований, комизм и абсурдность своего лжепатриотизма, особенно в свете его бизнесового прошлого и эмигрантского настоящего и будущего. Другой мой хороший друг, талантливый художник, живущий в небольшом приазовском городке на юго-востоке Запорожской области, каждый новый наш разговор начинал с одного и того же вопроса: «Когда вы уже на нас нападете?! Наши власти, чтоб их черти забрали, сутками напролет пугают, что ваши войска вторгнутся на Украину со дня на день!» Я знал его анархистско-нигилистические наклонности и привычку шутить подобным образом. По дружеской наивности пытался переубедить и успокоить. Я не исключал силового варианта разрешения кризиса на юго-востоке Украины, но не допускал, что это случится так скоро и именно таким образом. Художник оказался более проницательным и предусмотрительным. На словах соглашаясь со мной, чтобы предотвратить мобилизацию и принудительное участие в боевых действиях своего единственного сына, тихонечко организовал его выезд за границу. Но больнее всего били по нервам сообщения о жертвах обстрелов среди мирного населения родных Донбасских городов (особенно малолетних детей и беременных женщин), и гибель знакомых военнослужащих по обе стороны линии разграничения. Некоторые из них были моими коллегами и даже непосредственными подчиненными во время службы в системе МВД.
Мощный поток подобного негатива угнетал, утомлял и критично снижал настроение. Переживая, что все это отразится на здоровье беременной жены и еще не рожденного сына, к лету 2021 года принял категоричное решение о кардинальном снижении уровня общения с большинством своих знакомых. Исключение сделал лишь для самого близкого круга родственников и самых надежных и проверенных друзей. Причину никому не объяснял. Просто перестал звонить сам и отвечать всем подряд. В соцсетях кратко и односложно отвечал только самым близким и самым настойчивым. Единственное послабление такой жесткой системы коммуникации случилось после рождения сына. Резкая смена беспрецедентного нервно-психического напряжения на эйфорию неконтролируемой радости, привела к острой потребности самому позвонить и поделиться невероятным счастьем с несколькими друзьями и родственниками. Но даже и в тех разговорах я готовил себе алиби на будущее - заранее предупреждал и просил не обижаться за то, что все ближайшее время по соображениям охраны здоровья матери и ребенка, моей постоянной, круглосуточной занятости связаться и пообщаться со мной будет практически невозможно.
Когда сыну было всего лишь полгода, началась специальная военная операция по освобождению ДНР и ЛНР, денацификации и демилитаризации Украины. Примолкшие было номера телефонов, телеграммканалов, мои персональные страницы в соцсетях снова наполнились потоками гнева, боли и ненависти. Не только знакомые, но и незнакомые читатели репостили ужасные (порой явно фейковые) новости с бездоказательным описанием зверств российских солдат, проклинали армию и руководство нашей страны, требовали от меня публичного раскаяния и осуждения вторжения наших войск в Украину. Изменились риторика и отношение ко мне даже родственников и самых близких украинских друзей. Все мои оправдания и аргументы о том, что я всецело занят сыном грудного возраста, далек от политики и не слежу за новостями, только подливали масла в огонь. Напуганных и озлобленных людей чужое счастье и благополучие в момент всеобщего горя только раздражало и озлобляло и еще сильнее. Насчет новостей я слегка лукавил. После первых сообщений об обстреле Ирпеня и Бучи, прекратилось общение с моими взрослыми дочерями от первого брака. Особенно переживал за меньшую, жившую на верхнем этаже высотки в Ирпене. Сюжет о хаотичной пешей эвакуации жителей города под обстрелами и бомбежками по разрушенному мосту мимо сгоревших автомашин, в буквальном смысле разрывал сердце. Я набирал номера их телефонов, несколько раз отправлял СМСки, регулярно мониторил телевизионные и интернетрепортажи, но никакой информации об их участи раздобыть не смог. Лишь через несколько дней наш общий друг из Израиля сообщил, что, судя по некоторым постам в Инстаграмме, обеим моим дочерям все-таки удалось с общим потоком беженцев сначала выбраться в западную Украину, а потом - и в Польшу. Села родителей и родственников супруги оказались на линии фронта. Без пощады и без разбора в течение нескольких дней гатили и с той, и с другой стороны. Насмерть перепуганные люди, наспех собрав самые необходимые пожитки, выпустив из хлевов и сараев домашний скот в поля и огороды, с трудом выбрались в областной центр. Кто-то из них «догадался» переслать жене фото и видео рабомбленного родительского дома, в котором прошла ее юность.
17-50. Это действительно был момент истины, внутренний акт и чувство обостренного сознания одновременно. За считанные секунды я не только разобрался с ворохом тяжелых, неприятных, противоречивых мыслей и переживаний, мучивших меня почти год, но и принял единственно правильное решение на будущее. Это решение не основывалось на традиционных русских вопросах «Кто виноват и что делать?». За все это время никто открыто не обвинил меня в том, что вместо пустопорожних разглагольствований о мире во всем мире, справедливости, безопасности, свободе и счастье всех без исключения людей на планете я выбрал заботу о самом маленьком и беззащитном человечке-моем долгожданном сыне и его матери-своей любимой жене. Тем не менее, в течение последних месяцев, под защитной броней неиссякающего и безграничного счастья я стал ощущать слабые и невнятные признаки морального дискомфорта. В наступившем моменте истины все прояснилось и встало на свои места. Мое решение о созерцательном бездеянии было обоснованным, оправданным и абсолютно справедливым. Но…. Вот это возрастающее в подсознании «но» скрытно и невнятно тревожило меня все последнее время и открыто проявилось всего лишь несколько минут назад. Я признался себе, что принятое около года назад решение, при всей его правильности и справедливости, по сути было все-таки аморальным. Как страус в минуты опасности прячет голову в песок, так и я во время всей этой страшной беды пытался спрятаться за своего новорожденного сына! Я не собираюсь винить себя в ошибке, посыпать голову пеплом и просить у кого-либо прощения. Я просто отменяю свое предыдущее решение в связи с отпадением надобности в нем, и принимаю новое. Сыну скоро исполняется год. Он здоров, активен, растет и развивается нормально. Это позволяет надеяться на успешное совмещение его воспитания с возможностью реализации нового решения. Что это за решение и как оно будет реализовываться на практике, это - уже совершенно другая история. Однозначно ясно только одно-период созерцательного бездеяния безвозвратно окончен.
17-50. Когда дистанция между круглым облаком и эллипсоидной тучей сократилась до 4-5 горизонтальных размеров последней, меня осенила запоздалая мысль о том, что было бы неплохо заснять предстоящее событие их столкновения. Как назло, в этот раз я взял на прогулку запасной кнопочный мобильный телефон старой модели, не имеющий функции видеосъемки. Решил быстро сходить домой за смартфоном. Благо, сынишка засопел и стал ворочаться в коляске. Это был явный признак скорого пробуждения. Дорога домой, передача сына супруге, краткое объяснение ей причины неожиданного ухода и возвращение к точке предполагаемой съемки заняли 8 минут. Когда прибыл на место, был удивлен и огорчен! На месте былого расположения круглого облака отмечалась лишь невнятна белесоватая туманность значительно меньшего размера. Серой тучи вообще и след простыл. Весь небосвод был удивительно чист и прозрачен.
Минуту погоревав о том, что не увидел, как произошла встреча облака с тучей, кто кого «победил или поглотил», решил, что может оно и к лучшему. О пережитом моменте истины и новом принятом решении я вряд ли захочу кому- либо рассказывать. О редкой атмосферной аномалии без видео доказательств тоже никому подробно рассказывать не стоит. Лишь подросшему сыну в свое время обязательно расскажу сказку о том, как в самой лучшей на свете волшебной стране на службе в самой сильной и справедливой армии состояло самое смелое и бесстрашное облако. Оно часами стояло на своем посту и оберегало маленькие белые облака, гуляющие по небосводу и к вечеру уплывающие спать за горизонт. Однажды злая серая туча захотела напасть на эти облака и проглотить их. Белое круглое облако встало на их защиту. В страшной схватке с серой тучей оно уничтожило врага, но и погибло само. А все уцелевшие белые маленькие облака помня об этом и проплывая мимо места небесной схватки выстраиваются в стройные ряды, отдавая честь геройски погибшему защитнику. Безусловно, сын поверит моему рассказу!
Убийственная красота
Утром выходил из дома в хорошем, приподнятом настроении. Полуторагодовалый сынишка успешно справлялся с простудой, почти не кашлял и весело носился по квартире. Провожая меня у двери и копируя мои действия, помахал ручкой и четко и ясно повторил: «Пока, пока!»
Выйдя из подъезда и машинально взглянув на северо-западный небосклон, с удовлетворением отметил явное улучшение погоды. Вчерашняя хмурая облачность бесследно исчезла, небо радовало прозрачной синевой и обещанием ясного, солнечного дня. Повернув за угол дома и вовсе оторопел от неописуемой красоты. Ночной мороз покрыл все вокруг толстым слоем пушистого инея. Деревья, кусты и трава превратились в волшебные декорации зимней сказки. Эпицентром невероятно красивой картины, безусловно, стал сияющий солнечный диск, только что появившийся в полную величину над восточным горизонтом. Какое-то время любовался этой восхитительной картиной, совсем не обращая внимание на самый необычный ее элемент. Оттуда же, с востока, мимо солнечного диска, через весь небосвод тянулись почти параллельные белые полосы. На ярко-голубом фоне они тоже казались какими-то сказочными, покрытыми белоснежным инеем дорогами в бесконечность. Эта яркая, торжественная, неописуемая словами красота своей непреодолимой силой остановила меня и какое-то время заставляла стоять неподвижно, устремив восхищенный взгляд в небесную высь.
Не сразу ощутил и начал понимать, что неожиданная эйфория, достигнув своего апогея, не закрепилась на нем надолго, а стремительно начала таять и падать вниз. Сначала в объятия смутного, едва уловимого беспокойства, а чуть позже - до ясно ощутимого и все усиливающегося внутреннего протеста. И уже потом неудержимым гейзером зафонтанировали еще плохо осознаваемые мысли.
В расслабленное сказочной картиной сознание медленно проникал истинный ужасный смысл увиденного: «Это- не просто красота. Это- убийственная красота!» Сознание как могло сопротивлялось и не хотело признавать этот алогичный оксюморон, твердило, что такого не бывает, красота не может быть убийственной и порождать смерь! Трезвеющий рассудок начал приводить свои неопровержимые аргументы:
- никто не будет отрицать завораживающую красоту пламени. Именно она влечет к себе мотыльков и прочую неразумную ночную живность, обрекая их на верную смерть:
- красота ярких цветов, многократно усиленная сладким дурманящим ароматом также эффективно убивает насекомых, являющихся пищей для многочисленных растений из семейства плотоядных хищников;
- и, наконец, множество безрассудных мужчин, соблазнившись яркой, демонстративной красотой «роковых» женщин, даже не успев толком осознать и осудить свою ошибку, становились их трагическими жертвами.
Когда я осознал, что белоснежные сказочные дорожки высоко в небе - инверсивные следы двигателей тяжелых стратегических бомбардировщиков, вылетевших с наших военных аэродромов с целью поражения военных объектов в зоне проведения СВО на Украине, сознание, уже несколько успокоившись и согласившись с доводами холодного рассудка, в качестве основного аргумента добавило и свою собственную аналогию.
Начало этой немыслимой трагедии много лет назад мне довелось наблюдать еще живя на Украине и будучи ее гражданином. Идея быстро и бесплатно стать настоящими европейцами показалась определенной части украинцев не просто красивой и привлекательной, а прекрасной и восхитительной. Эти всепоглощающие чувства и эмоции затмили разум и парализовали рассудок. Еще бы - красивая и сытая жизнь в обществе красивых, умных, справедливых и гуманных европейцев, безвизовые путешествия по красивым и ухоженным городам с отдыхом на великолепных курортах, изобилие брендовых товаров, в том числе и ставших уже мэмом «кружевных трусиков»! Никто из них тогда ни думать, ни слышать не хотел о том, что «дешевый и красивый сыр» в наши дни бывает только в мышеловке, и эта мышеловка уже подготовлена для них теми, кто их и приглашает в Эвропу. Эйфория от ожидаемой красоты будущей жизни проникла даже на генетический уровень, притупив и отключив у многих инстинкт самосохранения. Они просто не хотели рассуждать о том, чем обернется назначенная для них коллективным Западом роль «антиРоссии». Когда ожидание красивой жизни вылилось на улицы в виде майданов, неонацистских факельных шествий, агрессивной русофобии с призывами уничтожения всего русского, я понял, что эта «красота» будет для меня убийственной и навсегда покинул Украину.
Творение и обладание красотой основано на силе. Для природной красоты, это - сила естественного отбора и приспособления к постоянно меняющимся условиям окружающей среды. Для рукотворной - сила государства и гражданского общества, заложенная в истории, традициях, культуре народов и проявляющаяся в расширенном толковании права, как совокупности осознанного права, реальных возможностей и способностей поступать по своей собственной воле и своему усмотрению. Если ты слаб, у тебя не будет права на свое видение красоты. Если у тебя оно было прежде, его просто отберут, не дадут реализовать более сильные партнеры, а тем более - конкуренты и соперники.
Красота, это - постоянный процесс, а не воплощенный в материале обездвиженный результат. Даже если этот результат гениален по своему изяществу и совершенству. Жизнь конкретных проявлений красоты, особенно убийственных ее вариаций, хотя и яркая, но очень быстротечная. Огонь в конце концов угасает, цветы - вянут и усыхают, «роковые женщины» - стареют, дурнеют и тоже умирают естественной, или скоропостижной смертью. Все конфликты, какими бы острыми, кровавыми или затяжными они не были, в итоге заканчиваются миром. Победа добавляет прав, силы и красоты в жизнь победившей стороны, поражение - опыта, ума и новых возможностей для перемен - проигравшей.
Вернувшись к вечеру домой, пытался активными играми с сыном выдавить из сознания остатки назойливых мыслей, преследовавших меня весь этот день. Уже ночью, уложив малыша спать, не выдержал и погрузился в пучину интернета за последними новостями. Действительно, согласно сообщениям отечественных и зарубежных новостных агентств, объекты военной и энергетической инфраструктуры Украины подверглись очередному массированному ракетному обстрелу. Все совпадало. Только на этот раз, почему-то, красота и правильность собственных рассуждений меня не радовали…
Декабрь 2022г.
Выйдя из подъезда и машинально взглянув на северо-западный небосклон, с удовлетворением отметил явное улучшение погоды. Вчерашняя хмурая облачность бесследно исчезла, небо радовало прозрачной синевой и обещанием ясного, солнечного дня. Повернув за угол дома и вовсе оторопел от неописуемой красоты. Ночной мороз покрыл все вокруг толстым слоем пушистого инея. Деревья, кусты и трава превратились в волшебные декорации зимней сказки. Эпицентром невероятно красивой картины, безусловно, стал сияющий солнечный диск, только что появившийся в полную величину над восточным горизонтом. Какое-то время любовался этой восхитительной картиной, совсем не обращая внимание на самый необычный ее элемент. Оттуда же, с востока, мимо солнечного диска, через весь небосвод тянулись почти параллельные белые полосы. На ярко-голубом фоне они тоже казались какими-то сказочными, покрытыми белоснежным инеем дорогами в бесконечность. Эта яркая, торжественная, неописуемая словами красота своей непреодолимой силой остановила меня и какое-то время заставляла стоять неподвижно, устремив восхищенный взгляд в небесную высь.
Не сразу ощутил и начал понимать, что неожиданная эйфория, достигнув своего апогея, не закрепилась на нем надолго, а стремительно начала таять и падать вниз. Сначала в объятия смутного, едва уловимого беспокойства, а чуть позже - до ясно ощутимого и все усиливающегося внутреннего протеста. И уже потом неудержимым гейзером зафонтанировали еще плохо осознаваемые мысли.
В расслабленное сказочной картиной сознание медленно проникал истинный ужасный смысл увиденного: «Это- не просто красота. Это- убийственная красота!» Сознание как могло сопротивлялось и не хотело признавать этот алогичный оксюморон, твердило, что такого не бывает, красота не может быть убийственной и порождать смерь! Трезвеющий рассудок начал приводить свои неопровержимые аргументы:
- никто не будет отрицать завораживающую красоту пламени. Именно она влечет к себе мотыльков и прочую неразумную ночную живность, обрекая их на верную смерть:
- красота ярких цветов, многократно усиленная сладким дурманящим ароматом также эффективно убивает насекомых, являющихся пищей для многочисленных растений из семейства плотоядных хищников;
- и, наконец, множество безрассудных мужчин, соблазнившись яркой, демонстративной красотой «роковых» женщин, даже не успев толком осознать и осудить свою ошибку, становились их трагическими жертвами.
Когда я осознал, что белоснежные сказочные дорожки высоко в небе - инверсивные следы двигателей тяжелых стратегических бомбардировщиков, вылетевших с наших военных аэродромов с целью поражения военных объектов в зоне проведения СВО на Украине, сознание, уже несколько успокоившись и согласившись с доводами холодного рассудка, в качестве основного аргумента добавило и свою собственную аналогию.
Начало этой немыслимой трагедии много лет назад мне довелось наблюдать еще живя на Украине и будучи ее гражданином. Идея быстро и бесплатно стать настоящими европейцами показалась определенной части украинцев не просто красивой и привлекательной, а прекрасной и восхитительной. Эти всепоглощающие чувства и эмоции затмили разум и парализовали рассудок. Еще бы - красивая и сытая жизнь в обществе красивых, умных, справедливых и гуманных европейцев, безвизовые путешествия по красивым и ухоженным городам с отдыхом на великолепных курортах, изобилие брендовых товаров, в том числе и ставших уже мэмом «кружевных трусиков»! Никто из них тогда ни думать, ни слышать не хотел о том, что «дешевый и красивый сыр» в наши дни бывает только в мышеловке, и эта мышеловка уже подготовлена для них теми, кто их и приглашает в Эвропу. Эйфория от ожидаемой красоты будущей жизни проникла даже на генетический уровень, притупив и отключив у многих инстинкт самосохранения. Они просто не хотели рассуждать о том, чем обернется назначенная для них коллективным Западом роль «антиРоссии». Когда ожидание красивой жизни вылилось на улицы в виде майданов, неонацистских факельных шествий, агрессивной русофобии с призывами уничтожения всего русского, я понял, что эта «красота» будет для меня убийственной и навсегда покинул Украину.
Творение и обладание красотой основано на силе. Для природной красоты, это - сила естественного отбора и приспособления к постоянно меняющимся условиям окружающей среды. Для рукотворной - сила государства и гражданского общества, заложенная в истории, традициях, культуре народов и проявляющаяся в расширенном толковании права, как совокупности осознанного права, реальных возможностей и способностей поступать по своей собственной воле и своему усмотрению. Если ты слаб, у тебя не будет права на свое видение красоты. Если у тебя оно было прежде, его просто отберут, не дадут реализовать более сильные партнеры, а тем более - конкуренты и соперники.
Красота, это - постоянный процесс, а не воплощенный в материале обездвиженный результат. Даже если этот результат гениален по своему изяществу и совершенству. Жизнь конкретных проявлений красоты, особенно убийственных ее вариаций, хотя и яркая, но очень быстротечная. Огонь в конце концов угасает, цветы - вянут и усыхают, «роковые женщины» - стареют, дурнеют и тоже умирают естественной, или скоропостижной смертью. Все конфликты, какими бы острыми, кровавыми или затяжными они не были, в итоге заканчиваются миром. Победа добавляет прав, силы и красоты в жизнь победившей стороны, поражение - опыта, ума и новых возможностей для перемен - проигравшей.
Вернувшись к вечеру домой, пытался активными играми с сыном выдавить из сознания остатки назойливых мыслей, преследовавших меня весь этот день. Уже ночью, уложив малыша спать, не выдержал и погрузился в пучину интернета за последними новостями. Действительно, согласно сообщениям отечественных и зарубежных новостных агентств, объекты военной и энергетической инфраструктуры Украины подверглись очередному массированному ракетному обстрелу. Все совпадало. Только на этот раз, почему-то, красота и правильность собственных рассуждений меня не радовали…
Декабрь 2022г.
Мирон. Доживём до понедельника.
У всех мужчин рано или поздно наступает в жизни период, когда они эту самую жизнь начинают оценивать ретроспективно, с позиций прожитых лет и накопленного жизненного опыта. И, как ни странно, вопросов к самому себе в это время становится все больше и больше. Почему жизнь сложилась именно так, а не как-то иначе? Был ли вообще какой-то реальный выбор жизненного пути? Если был, то когда именно он состоялся, кто или что на него повлияло?
И раньше, и теперь, разменяв седьмой десяток лет, я все больше и больше убеждаюсь, что в моем личном случае главный, определяющий поворот на важном жизненном перекрестке произошел в школе ровно полвека назад. И благодарить, что все в моей жизни сложилось именно так, а не иначе, я обязан конкретного учителя поселковой восьмилетки.
Я родился в Донбассе, в большом рабочем поселке, раскинувшемся между тремя угольными шахтами. Его территория, хотя и находилась всего в 15 минутах езды от центра крупного промышленного города с полумиллионным населением, представляла собой довольно обособленный во всех отношениях анклав. Его границами в основном были склоны высоких терриконов и многочисленные ветки железнодорожных путей, соединявших шахты между собой, с обогатительной фабрикой и грузовым станционным узлом. Единственным двухэтажным зданием в нем была небольшая восьмилетняя школа довоенной постройки. Все остальные- разнокалиберные частные подворья, от новых кирпичных домов, до старых мазаных и беленых хат.
Население поселка по своему составу, социальному статусу и материальному достатку было еще более пестрым и разнообразным, чем его архитектура. Кроме небольшого ядра коренных жителей старой части под названием Постбудка, основную часть населения новых кварталов с новым названием поселок Осипенко, составляли приезжие из всех регионов необъятной страны. Большинство из них, соблазненные высокими и стабильными заработками, приехали добровольно, какая-то часть была переселена принудительно.
Мои родители принадлежали к первой категории приезжих. Спасаясь от безнадеги прозябания в вымирающей сельской глубинке Горьковской области, молодые супруги переехали в Донбасс за четыре года до моего рождения. Я был вторым ребенком в семье, до и после родились две сестры. Отец, естественно, стал горнорабочим очистного забоя на шахте «Капитальная», мать-разнорабочей на грузовой станции. Работа у обоих-крайне тяжелая, опасная и вредная для здоровья. Тем не менее они не скрывали своей гордости и удовлетворения. При их образовании (пять классов деревенской школы на двоих) и в сравнении с изнурительной работой в колхозе за трудодни, по их меркам, это был безусловный успех и прогресс. Две зарплаты и доход от содержания огорода и домашней скотины позволили в течение нескольких лет построить своими силами новый просторный дом, а старую хату оставить во дворе для проживания бабушки-матери отца.
Детского сада, при том, что большинство семей имели по два-три ребенка, в поселке никогда не было. У многих работающих родителей, даже при наличии бабушек-дедушек, большую часть дня дети были предоставлены самим себе. Вернее, не себе, а улице. На нашей, как впрочем и на всех остальных, по каким-то неведомым законам, сами по себе сложились три возрастные группы- дошкольники, учащиеся начальных классов, и старшеклассники от 6-8 классов, учащиеся ПТУ и техникумов. Последние из перечисленных, большие подростковые группы, складывались по экстерриториальному принципу, включали в себя ребят со всех соседних улиц и проводили время досуга в разных частях поселка и его окрестностей.
Родители наивно полагали, что находясь целыми днями на улице, младшие дети постоянно были под присмотром более старших. В действительности, все в некотором роде было с точностью до наоборот. Это младшие дети постоянно присматривались к старшим и как эстафету перенимали у них самое худшее, что можно было перенять. Когда они вырастали из колготок и штанишек без карманов, им быстро надоедали игры в машинки и мячики, в войнушки и прятки под окнами собственных и соседских домов. Их начинало тянуть на территорию шахт и железнодорожных путей, в ничейные балки, посадки и окрестности дальних ставков. Легкие шалости и безобидное непослушание переходили в показное и бесшабашное игнорирование родительских и учительских запретов, бессмысленный риск и нарушение не только моральных норм и правил, но и уголовных законов.
Времяпровождение и игры подростков становились все более рисковыми, безрассудными и опасными. Несколько километров до ближайших ставков предпочитали преодолевать не пешком или на велосипедах, а на подножках медленно катящихся в попутном направлении грузовых вагонов с углем и крепежным лесом. По ходу дела успевали еще положить на рельсы несколько больших гвоздей и сточенных напильников. Из них, расплющенных многотонным весом вагонов, получались отличные заготовки для ножей и пик.
Тяга к оружию усиливалась пропорционально взрослению. От самодельных и магазинных игрушечных пистолетиков, деревянных и пластмассовых мечей, луков с присосками на стрелах, как-то естественно и незаметно переходили к рогаткам и стрелам с острыми жестяными наконечниками. Вместо бумажных мишеней в обиход входили бутылки, банки, птицы и лягушки. К 10-12 годам каждый «правильный пацан» постоянно носил в кармане раскладной ножичек. К 13-14-и летнему возрасту подходила очередь самопалов и бомбочек. Все необходимое для их изготовления доставали на шахтах. Набеги на них были связаны с опасностью преодоления «чужой» или ничейной территории. У самого подножья терриконов располагались «нахаловки»- небольшие, самовольно возведенные поселения из лачуг, в которых ютились цыгане, бывшие зэки, беспросветные алкаши, бомжи и прочие маргинальные элементы. Местные подростки были намного нахальнее, сплоченнее и криминальнее наших. Именно они всегда выступали инициаторами и зачинщиками регулярных групповых избиений и грабежей посторонних, случайно оказавшихся на их територии . Однажды эти стычки закономерно переросли в настоящую войну между поселками, в которую постепенно втянулись не только все подростки и взрослые, но и местные власти с правоохранителями. Большие группы пьяных парней из упомянутых «нахаловок» стали вечерами осуществлять свои набеги на наш поселок, вселяя неподдельный страх и ужас на его жителей. Во время одного из таких набегов подросток из параллельного класса серьезно ранил в живот из своего самопала криминального цыганского авторитета. В ответ на отказ выдать стрелявшего, «нахаловцы» пытались установить в поселке «комендантский час», добиться выплаты большой разовой денежной компенсации и последующей регулярной «дани» от жителей поселка. Конфликт в итоге был погашен лишь благодаря серьезным усилиям формальных и неформальных лидеров и авторитетов городского и областного уровня.
Большинство других, мирных и немилитаризированных игр и занятий также требовали походов за необходимыми деталями на шахты, автобазы и прочие доступные предприятия. Разбирали, курочили и тащили в укромные места все, что можно было утащить- цветные стекла с поворотных и тормозных фонарей автотранспорта (использовались в самодельных цветомузыкальных установках); масляную паклю из колесных пар вагонов (хорошо горела и в виде ярких комет с шумом летела при метании палками на импровизированных «днях пожарника» в ближайшей балке; электропроводку, лампы и радиодетали (для радиохулиганства с самодельных передатчиков-«шарманок», проводных переговорных устройств между соседними домами...
Отдельно следует сказать о похождениях, связанных со сбором металлолома. Однажды нашей классной компании удалось среди бела дня укатить с трубного завода и сдать в школьную металлоприемку бронзовый круг весом более 150 кг. По приемочной цене это было во много раз дороже, чем десятки метров силового медно-свинцового кабеля, украденного накануне с одной из шахт. В результате этого пионерского «трудового подвига» на несколько дней было приостановлено строительство нового заводского цеха. Оказалось, что этот круг был доставлен на завод для замены вышедшей из строя аналогичной детали на мощном подъемном кране. По уголовному кодексу наши действия могли быть квалифицированы не только как хищение госимущества в особо крупных размерах, но и как диверсия или вредительство.
Как к подобным выходкам относились наши родители? По-разному! Сначала объясняли и уговаривали. Потом пытались контролировать, препятствовать, пресекать и наказывать. Самым строгим наказанием считались не порки или материальные ограничения, а банальный запрет выходить на улицу. Больше всего отцы и матери переживали не по поводу воровства, а по поводу безрассудного показушного геройства и бессмысленного риска, опасного для жизни и здоровья. Для противодействия катанию на подножках грузовых вагонов между родителями и сцепщиками был заключен негласный договор. Первые разрешали вторым, при поимке таких лихих наездников с поличным, мазать им головы и руки трудно смываемой черной масляной отработкой, чтобы родители, заметив эти условные метки, сами уже наказывали своих чад по собственному усмотрению. А родители Алика, жившего через несколько домов от меня выше по улице, поступали еще более жестоко и наглядно. В возрасте 11 лет он случайно сам себя ранил в голову из собственного самопала. Жизнь ему врачам удалось спасти. Только назвать жизнью все его последующие годы, было невозможно. Он почти перестал расти, ослеп, потерял способность внятно и осмысленно разговаривать и самостоятельно передвигаться. Родители ежедневно на несколько часов выносили его на улицу и усаживали в глубокое кресло рядом с калиткой. Соседям и всем любопытным объясняли, что это- предписание врачей. Наши же родители считали происходящее самым действенным напоминанием своим непутевым детям.
Как реагировали наши учителя? Большинство делали вид, что все, что происходит вне школьных стен и за пределами школьного двора-их не касается. Учительский коллектив на девять десятых состоял из женщин пенсионного возраста. За проступки во время занятий и на переменах «читали мораль», писали замечания в дневниках и ставили двойки по поведению. В крайних случаях-вызывали на беседу родителей. Даже за «ЧП районного масштаба», связанного с тем самым злополучным бронзовым кругом, никто из участников не понес никакого реального наказания. Да, нас вычислили через неделю, вещдок изъяли. Но мы оказались «не субъектами уголовного процесса», т.к. не достигли необходимого для привлечения к уголовной ответственности возраста. Нас даже защитили от отправки в спецшколу для «трудных» подростков, так как большинство из участников этого правонарушения были неплохо успевающими учениками, а в выполнении и перевыполнении планов по сдаче металлолома в первую очередь была заинтересована сама школа.
Как известно, не бывает правил без исключений. Таким исключением в школьном коллективе был учитель географии и черчения Мирослав Сергеевич Иваницкий. Для школьников-просто Мирон. Сорок с небольшим лет, выше среднего роста, с благородным, слегка вытянутым аристократическим лицом, спокойной и уверенной походкой и вечной эбонитовой указкой метровой длины с грубым кожаным шнурком на верхнем ее конце. Это был единственный из всех учителей, о котором младшие дети поселка узнавали от своих старших братьев и сестер еще до начала учебы в восьмилетке. Самый уважаемый и часто вспоминаемый во взрослой жизни всеми без исключения выпускниками разных лет обучения.
На переменах он не сидел в учительской, а спокойным неторопливым шагом прогуливался по коридорам школы, часто выходя и на территорию школьного двора. Там, где он появлялся, моментально устанавливалась робкая тишина и идеальный порядок. Лишь легким ветерком проносился предупредительный шепот: «Тихо! Мирон идет!» Вовремя не сориентировавшихся хулиганов, сквернословов-матершинников, забияк, а тем более- курильщиков, тайно покуривавших в укромных закоулках школьного двора, ожидало неотвратимое наказание. Прямо на месте совершения и обнаружения правонарушения. Мирон останавливался за несколько метров от провинившегося, манил указательным пальцем и в зависимости от возраста ученика, спокойным голосом просил: «Малышонок! (или Иванов, Петров, Сидоров…), иди сюда!». Всех старшеклассников школы он знал пофамильно. Потом спокойным голосом объяснял провинившемуся недопустимость подобного поведения. Дальше следовало наказание. В зависимости от возраста нарушителя и тяжести правонарушения, оно могло заключаться в публичном раскаянии и громком обещании больше не повторять совершенного. В этом случае физическое воздействие ограничивалось лишь отеческим поглаживанием ладонью по голове, с символическим, безобидным и безболезненным финальным шлепком по затылку. В отношении злостных «рецидивистов» из числа старшеклассников, как правило, применялась упомянутая указка. Причем, по причинам, известным только самому Мирону, он мог хлестать провинившегося или тонким ее концом, или толстым, с грубым кожаным шнурком. И в том и в другом случае, удерживаемый свободной рукой нарушитель, громко визжал и резво приплясывал на радость и нескрываемое одобрение окружающих.
В конце 1973 года наш класс был признан победителем внутришкольного соревнования по сдаче металлолома и поощрен 10-и дневным коллективным отдыхом в палаточном городке под городом Славяногорском. Место-прекрасное! Реликтовый сосновый лес, меловые горы с монастырями и монашескими печерами, чистая и спокойная река Северский Донец! Ответственным за жизнь и здоровье трех десятков подростков администрация школы, естественно, назначила Мирона. Само собой разумеется, и перед выездом, и по прибытии на место, было несколько подробных инструктажей о правилах поведения в лагере, в походах и, особенно, на реке. Мы все обещали вести себя благоразумно и прилично.
Одно дело-обещать, совсем другое- выполнить обещанное. Природа окружающая и природа подростковая брали свое. Уже на второй день, я без всякого злого умысла, случайно (вернее бравируя и куражась) во время купания в реке, чуть было не перевернул деревянную весельную лодку, на которой Мирон катал девчонок по самому ее фарватеру. Наказание было традиционным. Только в этот раз по моей мокрой спине «погуляла» не указка, а гибкая хворостина от прибрежной плакучей ивы.
Но самое ужасное произошло на пятый день. В пятницу, после обеда, снова во время купания в реке, мне захотелось пошутить (покрасоваться) перед тройкой одноклассниц, сидевших на берегу у кромки воды, лицом к реке. Я решил удивить и поволновать их своим «коронным» прыжком в воду. Задумка была проста и одновременно- оригинальна. С разгона, за их спинами я высоко выпрыгивал вверх и вперед, перегруппировываясь в воздухе, почти вертикально уходил вниз, в воду. Там, под водой, с помощью мощных гребков руками и попутного течения, уплывал далеко вниз по реке и украдкой выходил на берег уже за прибрежными кустами. Ошарашенные девчонки, по этому замыслу, не должны были понять, кто именно нырял, но придя в себя должны были точно понимать, что дерзкий ныряльщик так и не всплыл, а значит.-утонул!
Почти все удалось, за исключением самой малости- я, действительно, чуть было не погиб! Или плохо рассчитал длину прыжка, или попал на необычайно мелкий участок реки, или вошел в воду слишком вертикально. Руки лишь частично смягчили удар головой о твердое дно. Ноги по инерции закинуло вперед чуть ли не до затылка. Страшный хруст в пояснице и взрывная, острейшая боль внизу живота. Меня, как сломанную куклу, тащило под водой на глубину и вниз по течению. Кончался воздух, начал захлебываться водой.
Спасло меня только то, что два моих друга, два Сергея, жившие со мной в одной палатке, внимательно наблюдали за прыжком и успели вытащить меня из реки в метрах пятидесяти ниже по течению. Они же незаметно, под руки, дотащили меня до палатки. Благо, она находилась с той же стороны лагеря и надежно закрывалась от посторонних взоров густым лесом.
До вечера пластом лежал на твердом полу закрытой палатки. Разговаривал с трудом, из последних сил сдерживая непроизвольные стоны. Ужасная боль в спине и внизу живота не уменьшалась, а наоборот, только усиливалась. Не на шутку испугавшиеся друзья уговаривали не упрямиться, «сдаться» Мирону и вызвать Скорую помощь. Я наотрез отказывался. Сошлись на том, что впереди-выходные, в больницах-только дежурные врачи. Я буду терпеть, они-молчать. Доживем до понедельника, а там-определимся. Если станет еще хуже-обратимся за помощью.
На вечернем обходе лагеря, остановившись у нашей палатки, Мирон поинтересовался, почему меня не было за общим столом на ужине. Собрав все силы, насколько смог бодро и беззаботно ответил, что слегка подвернул ногу и « потянул» мышцу, перекусил в палатке, уже все нормально и повода для беспокойства нет. Учитель ничего уточнять не стал.
Сколько всего было передумано за эту бессонную ночь! С детства проводя все летние дни на шахтных ставках, большинство из нас не понаслышке знали, что из себя представляет опасная и тяжелая «травма ныряльщик» и каковы ее реальные последствия. Мне было очень больно и обидно! Но еще в большей степени-стыдно! Стыдно за свое легкомысленное и безответственное поведение! Стыдно перед одноклассниками за испорченный и досрочно прекращенный отдых! Стыдно перед родителями, которым из больницы могут выдать на руки безнадежного, недееспособного калеку! Но больше всего было стыдно перед Мирославом Сергеевичем. Происшедшее со мной не только могло стать концом его педагогической карьеры, но и сломать ему жизнь. Я чувствовал себя предателем и лжецом! Уже под утро решил, что если и на этот раз «пронесет», обойдется без самых тяжелых из возможных последствий, раз и навсегда, кардинально и бесповоротно, изменю свою безалаберную жизнь!
К вечеру воскресенья мне стало получше. Критический барьер был преодолен.
Я закончил восьмилетку на отлично, с похвальным листом и множеством грамот за успехи в городских и областных олимпиадах. Мирослав Сергеевич постоянно и внимательно интересовался моей судьбой. Сначала, через младшую сестру, закончившую восьмилетку шестью годами позже меня. Потом-через мать. Лишь он один понял и одобрил мое решение в разгар Андроповского призыва по укреплению офицерского состава МВД сменить врачебный халат на милицейский китель и посвятить лучшие годы своей жизни борьбе с преступностью. Понял и, как мог, пытался объяснить это моей матери, перед пенсией пришедшей в школу работать убощицей.
И раньше, и теперь, разменяв седьмой десяток лет, я все больше и больше убеждаюсь, что в моем личном случае главный, определяющий поворот на важном жизненном перекрестке произошел в школе ровно полвека назад. И благодарить, что все в моей жизни сложилось именно так, а не иначе, я обязан конкретного учителя поселковой восьмилетки.
Я родился в Донбассе, в большом рабочем поселке, раскинувшемся между тремя угольными шахтами. Его территория, хотя и находилась всего в 15 минутах езды от центра крупного промышленного города с полумиллионным населением, представляла собой довольно обособленный во всех отношениях анклав. Его границами в основном были склоны высоких терриконов и многочисленные ветки железнодорожных путей, соединявших шахты между собой, с обогатительной фабрикой и грузовым станционным узлом. Единственным двухэтажным зданием в нем была небольшая восьмилетняя школа довоенной постройки. Все остальные- разнокалиберные частные подворья, от новых кирпичных домов, до старых мазаных и беленых хат.
Население поселка по своему составу, социальному статусу и материальному достатку было еще более пестрым и разнообразным, чем его архитектура. Кроме небольшого ядра коренных жителей старой части под названием Постбудка, основную часть населения новых кварталов с новым названием поселок Осипенко, составляли приезжие из всех регионов необъятной страны. Большинство из них, соблазненные высокими и стабильными заработками, приехали добровольно, какая-то часть была переселена принудительно.
Мои родители принадлежали к первой категории приезжих. Спасаясь от безнадеги прозябания в вымирающей сельской глубинке Горьковской области, молодые супруги переехали в Донбасс за четыре года до моего рождения. Я был вторым ребенком в семье, до и после родились две сестры. Отец, естественно, стал горнорабочим очистного забоя на шахте «Капитальная», мать-разнорабочей на грузовой станции. Работа у обоих-крайне тяжелая, опасная и вредная для здоровья. Тем не менее они не скрывали своей гордости и удовлетворения. При их образовании (пять классов деревенской школы на двоих) и в сравнении с изнурительной работой в колхозе за трудодни, по их меркам, это был безусловный успех и прогресс. Две зарплаты и доход от содержания огорода и домашней скотины позволили в течение нескольких лет построить своими силами новый просторный дом, а старую хату оставить во дворе для проживания бабушки-матери отца.
Детского сада, при том, что большинство семей имели по два-три ребенка, в поселке никогда не было. У многих работающих родителей, даже при наличии бабушек-дедушек, большую часть дня дети были предоставлены самим себе. Вернее, не себе, а улице. На нашей, как впрочем и на всех остальных, по каким-то неведомым законам, сами по себе сложились три возрастные группы- дошкольники, учащиеся начальных классов, и старшеклассники от 6-8 классов, учащиеся ПТУ и техникумов. Последние из перечисленных, большие подростковые группы, складывались по экстерриториальному принципу, включали в себя ребят со всех соседних улиц и проводили время досуга в разных частях поселка и его окрестностей.
Родители наивно полагали, что находясь целыми днями на улице, младшие дети постоянно были под присмотром более старших. В действительности, все в некотором роде было с точностью до наоборот. Это младшие дети постоянно присматривались к старшим и как эстафету перенимали у них самое худшее, что можно было перенять. Когда они вырастали из колготок и штанишек без карманов, им быстро надоедали игры в машинки и мячики, в войнушки и прятки под окнами собственных и соседских домов. Их начинало тянуть на территорию шахт и железнодорожных путей, в ничейные балки, посадки и окрестности дальних ставков. Легкие шалости и безобидное непослушание переходили в показное и бесшабашное игнорирование родительских и учительских запретов, бессмысленный риск и нарушение не только моральных норм и правил, но и уголовных законов.
Времяпровождение и игры подростков становились все более рисковыми, безрассудными и опасными. Несколько километров до ближайших ставков предпочитали преодолевать не пешком или на велосипедах, а на подножках медленно катящихся в попутном направлении грузовых вагонов с углем и крепежным лесом. По ходу дела успевали еще положить на рельсы несколько больших гвоздей и сточенных напильников. Из них, расплющенных многотонным весом вагонов, получались отличные заготовки для ножей и пик.
Тяга к оружию усиливалась пропорционально взрослению. От самодельных и магазинных игрушечных пистолетиков, деревянных и пластмассовых мечей, луков с присосками на стрелах, как-то естественно и незаметно переходили к рогаткам и стрелам с острыми жестяными наконечниками. Вместо бумажных мишеней в обиход входили бутылки, банки, птицы и лягушки. К 10-12 годам каждый «правильный пацан» постоянно носил в кармане раскладной ножичек. К 13-14-и летнему возрасту подходила очередь самопалов и бомбочек. Все необходимое для их изготовления доставали на шахтах. Набеги на них были связаны с опасностью преодоления «чужой» или ничейной территории. У самого подножья терриконов располагались «нахаловки»- небольшие, самовольно возведенные поселения из лачуг, в которых ютились цыгане, бывшие зэки, беспросветные алкаши, бомжи и прочие маргинальные элементы. Местные подростки были намного нахальнее, сплоченнее и криминальнее наших. Именно они всегда выступали инициаторами и зачинщиками регулярных групповых избиений и грабежей посторонних, случайно оказавшихся на их територии . Однажды эти стычки закономерно переросли в настоящую войну между поселками, в которую постепенно втянулись не только все подростки и взрослые, но и местные власти с правоохранителями. Большие группы пьяных парней из упомянутых «нахаловок» стали вечерами осуществлять свои набеги на наш поселок, вселяя неподдельный страх и ужас на его жителей. Во время одного из таких набегов подросток из параллельного класса серьезно ранил в живот из своего самопала криминального цыганского авторитета. В ответ на отказ выдать стрелявшего, «нахаловцы» пытались установить в поселке «комендантский час», добиться выплаты большой разовой денежной компенсации и последующей регулярной «дани» от жителей поселка. Конфликт в итоге был погашен лишь благодаря серьезным усилиям формальных и неформальных лидеров и авторитетов городского и областного уровня.
Большинство других, мирных и немилитаризированных игр и занятий также требовали походов за необходимыми деталями на шахты, автобазы и прочие доступные предприятия. Разбирали, курочили и тащили в укромные места все, что можно было утащить- цветные стекла с поворотных и тормозных фонарей автотранспорта (использовались в самодельных цветомузыкальных установках); масляную паклю из колесных пар вагонов (хорошо горела и в виде ярких комет с шумом летела при метании палками на импровизированных «днях пожарника» в ближайшей балке; электропроводку, лампы и радиодетали (для радиохулиганства с самодельных передатчиков-«шарманок», проводных переговорных устройств между соседними домами...
Отдельно следует сказать о похождениях, связанных со сбором металлолома. Однажды нашей классной компании удалось среди бела дня укатить с трубного завода и сдать в школьную металлоприемку бронзовый круг весом более 150 кг. По приемочной цене это было во много раз дороже, чем десятки метров силового медно-свинцового кабеля, украденного накануне с одной из шахт. В результате этого пионерского «трудового подвига» на несколько дней было приостановлено строительство нового заводского цеха. Оказалось, что этот круг был доставлен на завод для замены вышедшей из строя аналогичной детали на мощном подъемном кране. По уголовному кодексу наши действия могли быть квалифицированы не только как хищение госимущества в особо крупных размерах, но и как диверсия или вредительство.
Как к подобным выходкам относились наши родители? По-разному! Сначала объясняли и уговаривали. Потом пытались контролировать, препятствовать, пресекать и наказывать. Самым строгим наказанием считались не порки или материальные ограничения, а банальный запрет выходить на улицу. Больше всего отцы и матери переживали не по поводу воровства, а по поводу безрассудного показушного геройства и бессмысленного риска, опасного для жизни и здоровья. Для противодействия катанию на подножках грузовых вагонов между родителями и сцепщиками был заключен негласный договор. Первые разрешали вторым, при поимке таких лихих наездников с поличным, мазать им головы и руки трудно смываемой черной масляной отработкой, чтобы родители, заметив эти условные метки, сами уже наказывали своих чад по собственному усмотрению. А родители Алика, жившего через несколько домов от меня выше по улице, поступали еще более жестоко и наглядно. В возрасте 11 лет он случайно сам себя ранил в голову из собственного самопала. Жизнь ему врачам удалось спасти. Только назвать жизнью все его последующие годы, было невозможно. Он почти перестал расти, ослеп, потерял способность внятно и осмысленно разговаривать и самостоятельно передвигаться. Родители ежедневно на несколько часов выносили его на улицу и усаживали в глубокое кресло рядом с калиткой. Соседям и всем любопытным объясняли, что это- предписание врачей. Наши же родители считали происходящее самым действенным напоминанием своим непутевым детям.
Как реагировали наши учителя? Большинство делали вид, что все, что происходит вне школьных стен и за пределами школьного двора-их не касается. Учительский коллектив на девять десятых состоял из женщин пенсионного возраста. За проступки во время занятий и на переменах «читали мораль», писали замечания в дневниках и ставили двойки по поведению. В крайних случаях-вызывали на беседу родителей. Даже за «ЧП районного масштаба», связанного с тем самым злополучным бронзовым кругом, никто из участников не понес никакого реального наказания. Да, нас вычислили через неделю, вещдок изъяли. Но мы оказались «не субъектами уголовного процесса», т.к. не достигли необходимого для привлечения к уголовной ответственности возраста. Нас даже защитили от отправки в спецшколу для «трудных» подростков, так как большинство из участников этого правонарушения были неплохо успевающими учениками, а в выполнении и перевыполнении планов по сдаче металлолома в первую очередь была заинтересована сама школа.
Как известно, не бывает правил без исключений. Таким исключением в школьном коллективе был учитель географии и черчения Мирослав Сергеевич Иваницкий. Для школьников-просто Мирон. Сорок с небольшим лет, выше среднего роста, с благородным, слегка вытянутым аристократическим лицом, спокойной и уверенной походкой и вечной эбонитовой указкой метровой длины с грубым кожаным шнурком на верхнем ее конце. Это был единственный из всех учителей, о котором младшие дети поселка узнавали от своих старших братьев и сестер еще до начала учебы в восьмилетке. Самый уважаемый и часто вспоминаемый во взрослой жизни всеми без исключения выпускниками разных лет обучения.
На переменах он не сидел в учительской, а спокойным неторопливым шагом прогуливался по коридорам школы, часто выходя и на территорию школьного двора. Там, где он появлялся, моментально устанавливалась робкая тишина и идеальный порядок. Лишь легким ветерком проносился предупредительный шепот: «Тихо! Мирон идет!» Вовремя не сориентировавшихся хулиганов, сквернословов-матершинников, забияк, а тем более- курильщиков, тайно покуривавших в укромных закоулках школьного двора, ожидало неотвратимое наказание. Прямо на месте совершения и обнаружения правонарушения. Мирон останавливался за несколько метров от провинившегося, манил указательным пальцем и в зависимости от возраста ученика, спокойным голосом просил: «Малышонок! (или Иванов, Петров, Сидоров…), иди сюда!». Всех старшеклассников школы он знал пофамильно. Потом спокойным голосом объяснял провинившемуся недопустимость подобного поведения. Дальше следовало наказание. В зависимости от возраста нарушителя и тяжести правонарушения, оно могло заключаться в публичном раскаянии и громком обещании больше не повторять совершенного. В этом случае физическое воздействие ограничивалось лишь отеческим поглаживанием ладонью по голове, с символическим, безобидным и безболезненным финальным шлепком по затылку. В отношении злостных «рецидивистов» из числа старшеклассников, как правило, применялась упомянутая указка. Причем, по причинам, известным только самому Мирону, он мог хлестать провинившегося или тонким ее концом, или толстым, с грубым кожаным шнурком. И в том и в другом случае, удерживаемый свободной рукой нарушитель, громко визжал и резво приплясывал на радость и нескрываемое одобрение окружающих.
В конце 1973 года наш класс был признан победителем внутришкольного соревнования по сдаче металлолома и поощрен 10-и дневным коллективным отдыхом в палаточном городке под городом Славяногорском. Место-прекрасное! Реликтовый сосновый лес, меловые горы с монастырями и монашескими печерами, чистая и спокойная река Северский Донец! Ответственным за жизнь и здоровье трех десятков подростков администрация школы, естественно, назначила Мирона. Само собой разумеется, и перед выездом, и по прибытии на место, было несколько подробных инструктажей о правилах поведения в лагере, в походах и, особенно, на реке. Мы все обещали вести себя благоразумно и прилично.
Одно дело-обещать, совсем другое- выполнить обещанное. Природа окружающая и природа подростковая брали свое. Уже на второй день, я без всякого злого умысла, случайно (вернее бравируя и куражась) во время купания в реке, чуть было не перевернул деревянную весельную лодку, на которой Мирон катал девчонок по самому ее фарватеру. Наказание было традиционным. Только в этот раз по моей мокрой спине «погуляла» не указка, а гибкая хворостина от прибрежной плакучей ивы.
Но самое ужасное произошло на пятый день. В пятницу, после обеда, снова во время купания в реке, мне захотелось пошутить (покрасоваться) перед тройкой одноклассниц, сидевших на берегу у кромки воды, лицом к реке. Я решил удивить и поволновать их своим «коронным» прыжком в воду. Задумка была проста и одновременно- оригинальна. С разгона, за их спинами я высоко выпрыгивал вверх и вперед, перегруппировываясь в воздухе, почти вертикально уходил вниз, в воду. Там, под водой, с помощью мощных гребков руками и попутного течения, уплывал далеко вниз по реке и украдкой выходил на берег уже за прибрежными кустами. Ошарашенные девчонки, по этому замыслу, не должны были понять, кто именно нырял, но придя в себя должны были точно понимать, что дерзкий ныряльщик так и не всплыл, а значит.-утонул!
Почти все удалось, за исключением самой малости- я, действительно, чуть было не погиб! Или плохо рассчитал длину прыжка, или попал на необычайно мелкий участок реки, или вошел в воду слишком вертикально. Руки лишь частично смягчили удар головой о твердое дно. Ноги по инерции закинуло вперед чуть ли не до затылка. Страшный хруст в пояснице и взрывная, острейшая боль внизу живота. Меня, как сломанную куклу, тащило под водой на глубину и вниз по течению. Кончался воздух, начал захлебываться водой.
Спасло меня только то, что два моих друга, два Сергея, жившие со мной в одной палатке, внимательно наблюдали за прыжком и успели вытащить меня из реки в метрах пятидесяти ниже по течению. Они же незаметно, под руки, дотащили меня до палатки. Благо, она находилась с той же стороны лагеря и надежно закрывалась от посторонних взоров густым лесом.
До вечера пластом лежал на твердом полу закрытой палатки. Разговаривал с трудом, из последних сил сдерживая непроизвольные стоны. Ужасная боль в спине и внизу живота не уменьшалась, а наоборот, только усиливалась. Не на шутку испугавшиеся друзья уговаривали не упрямиться, «сдаться» Мирону и вызвать Скорую помощь. Я наотрез отказывался. Сошлись на том, что впереди-выходные, в больницах-только дежурные врачи. Я буду терпеть, они-молчать. Доживем до понедельника, а там-определимся. Если станет еще хуже-обратимся за помощью.
На вечернем обходе лагеря, остановившись у нашей палатки, Мирон поинтересовался, почему меня не было за общим столом на ужине. Собрав все силы, насколько смог бодро и беззаботно ответил, что слегка подвернул ногу и « потянул» мышцу, перекусил в палатке, уже все нормально и повода для беспокойства нет. Учитель ничего уточнять не стал.
Сколько всего было передумано за эту бессонную ночь! С детства проводя все летние дни на шахтных ставках, большинство из нас не понаслышке знали, что из себя представляет опасная и тяжелая «травма ныряльщик» и каковы ее реальные последствия. Мне было очень больно и обидно! Но еще в большей степени-стыдно! Стыдно за свое легкомысленное и безответственное поведение! Стыдно перед одноклассниками за испорченный и досрочно прекращенный отдых! Стыдно перед родителями, которым из больницы могут выдать на руки безнадежного, недееспособного калеку! Но больше всего было стыдно перед Мирославом Сергеевичем. Происшедшее со мной не только могло стать концом его педагогической карьеры, но и сломать ему жизнь. Я чувствовал себя предателем и лжецом! Уже под утро решил, что если и на этот раз «пронесет», обойдется без самых тяжелых из возможных последствий, раз и навсегда, кардинально и бесповоротно, изменю свою безалаберную жизнь!
К вечеру воскресенья мне стало получше. Критический барьер был преодолен.
Я закончил восьмилетку на отлично, с похвальным листом и множеством грамот за успехи в городских и областных олимпиадах. Мирослав Сергеевич постоянно и внимательно интересовался моей судьбой. Сначала, через младшую сестру, закончившую восьмилетку шестью годами позже меня. Потом-через мать. Лишь он один понял и одобрил мое решение в разгар Андроповского призыва по укреплению офицерского состава МВД сменить врачебный халат на милицейский китель и посвятить лучшие годы своей жизни борьбе с преступностью. Понял и, как мог, пытался объяснить это моей матери, перед пенсией пришедшей в школу работать убощицей.
Много ли воруют в России?
Наивный до глупости вопрос, ответит большинство обывателей! Естественно-много! В доказательство своей правоты приведут множество фактов из собственной жизни, рассказов друзей и знакомых, сообщений новостных каналов СМИ и интернета. Самые начитанные продемонстрируют глубокое знание российской истории и для пущей убедительности обязательно процитируют крылатые слова талантливых предшественников. Наверняка кто-то вспомнит знаменитую фразу известного классика русской литературы девятнадцатого века, пошутившего однажды примерно такими словами: если его поднимут из могилы лет этак через 200, воскресят и спросят чем живут современные россияне, он не задумываясь ответит: «Пьют и воруют!»
И вот, по прошествии указанного срока, являясь одним из тех самых современных россиян, автор этой статьи собрался с духом и решил возразить и литературному классику, и миллионам обывателей, что имеет на этот счет свое личное, аргументированное и не столь категоричное мнение. А для придания этому мнению необходимой значимости и достоверности, посчитал необходимым также сообщить читателям о том, что имеет высшее юридическое образование и около тридцати лет правоохранительной практики.
Согласно нормам международного права и статьям российского уголовного кодекса, кражей называют умышленное, тайное, противоправное и корыстное завладение чужим имуществом, ценностями или денежными средствами. Это - основные условия и признаки состава указанного преступления. Вместе с дополнительными - достижение определенного возраста, психическая вменяемость и пр. - они составляют смысл виновности и после подтверждения их приговором суда позволяют назвать человека преступником (преступившим закон). Только в результате соблюдения и выполнения множества прописанных в законах формальностей у общества появляется объективный повод на моральное осуждение этого человека.
Давайте, хотя бы бегло и поверхностно, мысленно прикинем, соответствуют ли нормам права и канонам морали те люди, которых упомянутые авторитеты и рядовые обыватели считали преступниками и ворами в те далекие времена и их современные потомки продолжают считать таковыми в наш просвещенный двадцать первый век.
Естественно, что первыми в данную категорию этими добровольными обвинителями будут отнесены чиновники и управленцы высших рангов, губернаторы и министры, генералы армии, полиции и спецслужб, директора крупных и не очень крупных казенных предприятий и учреждений. Словом, все те, кто имеет непосредственный доступ к благам и ценностям в связи со своей служебной, административной или производственно-хозяйственной деятельностью. Все они имеют шикарную, баснословно дорогую недвижимость в родном отечестве и за ее пределами, самолеты, яхты, парки престижных иномарок, коллекции бесценных картин и драгоценных украшений, миллионные и даже миллиардные счета в офшорах и банках стран западной демократии, и т.д. и т.п. Доказать их виновность можно даже по одним лишь декларациям о доходах и расходах… Убедительно? Вполне! Но только лишь для дилетантов и завистливых обывателей. Для них и особенно тех, кто кичился своим знанием истории, в опровержение приведу следующие аргументы. С незапамятных времен в России для большинства упомянутых чиновников действует непонятная иностранцам и русским простолюдинам привилегия под условным названием «кормление». Ее тайный смысл и неписанные правила подразумевают, что при каждом новом назначении чиновники данного уровня вместе с креслом и официальным содержанием получают негласное право использования любых ресурсов опекаемой отрасли или территории в собственных корыстных интересах. Главные сдерживающие требования и условия - личная преданность правителю, пожаловавшую данную должность, обеспечение управляемости и покорности подчиненных и соблюдение никем не установленной и никак не определяемой меры алчности и показных приличий. Они берут все, что захотят в любых количествах, пользуются и распоряжаются любыми доступными благами. И, как бы это парадоксально ни звучало, по духу и букве закона не являются преступниками - ворами, и как следствие - не подлежат наказанию и моральному осуждению. Почему? Да потому, что их деяния не подпадают под официальное толкование состава исследуемого нами преступления. Они действуют не тайно, а открыто, с молчаливого благословения верховного суверена. У них нет осознания противоправности, запретности и виновности своих действий. Они убеждены в доминировании вековых традиций над временным и конъюнктурным писаным законодательством, в том числе и всем известной аксиомы о том, что излишняя строгость российских законов компенсируется необязательностью их исполнения. Конечно же, не для всех, а только избранных, вернее отобранных на самом «верху».
Вся российская история наглядно демонстрирует живучесть, а значит –правоспособность и дееспособность такого подхода. После октябрьской революции он пополнился яркими и убедительными новациями – принципами революционной целесообразности и легальности экспроприации экспроприаторов. Неподсудными и моральными наряду с кражами, стали десятки более тяжких и социально опасных составов преступлений. Разумеется, опять же, если только они были совершены «своими» и ради победы светлых и гуманных революционных идеалов!
Периоды развитого социализма и построения коммунистического общества добавили в общую копилку упомянутых традиций свои новшества, идеи и практики их воплощения. Принцип «от каждого - по способностям, каждому - по труду!», не мог ужиться с диаметрально противоположной практикой социальной уравниловки. Уже не только чиновники высших рангов, но и начальники среднего звена власти и управления искренне считали, что их персональный вклад в общее дело намного весомее и требует дополнительного вознаграждения. Несуны и расхитители всех мастей и всех рангов также искренне верили, что имеют на это полное законное и моральное право. Коммунистический принцип «от каждого - по способностям, каждому – по потребностям!» не только авансом, наперед декриминализовал в незрячих глазах советской Фемиды действия «избранных», но и впервые в российской истории привнес в эти традиции едва заметные проявления диссидентства и криминально-идеологического протеста. Красть - значит вредить коммунистам и советской власти. Дальнозоркие и предусмотрительные люди рангом пониже потихоньку стали готовиться к очередной волне эмиграции. Надо же было что-то собрать на дорогу и обустройство на новом месте.
Хитросплетение воровской и революционной идеологий за годы строительства коммунизма дошло до абсурда. Для более эффективной борьбы с контрреволюцией ЧК и партактив не смогли придумать ничего лучше, чем задействовать воровскую элиту, именуемую ворами в законе. Это было взаимовыгодное сотрудничество криминалитета и власти: первые получали неприкосновенность и неподсудность, существенные послабления режима содержания в колониях, вторые - безоплатных и подконтрольных борцов с политической оппозицией. Такой симбиоз сохранялся вплоть до развала СССР. В лихие 90-е воровская элита попыталась нарушить паритет и взять под контроль идейно и морально ослабевшую власть. Но с удивлением обнаружила, что опоздала и проиграла. Один кандидат на статус вора в законе рассказал автору забавную историю. Однажды, вполне легально, в кабинет одного из заместителей главы обладминистрации, ведавшего вопросами приватизации госпредприятий, прибыла представительная делегация уголовных авторитетов во главе с известным вором в законе. Они предлагали по-джентельменски обсудить возможные формы и методы своего участия в приватизации привлекательных объектов госсобственности. Несмотря на выдержку и опыт, матерые уголовники были обескуражены дерзким ответом чиновника. Нисколько не стесняясь и не боясь, он ответил им следующее: «Вы - не воры, и авторитеты разве что для шпаны! Украдете на 100 рублей, понтов - на 1000, а садитесь за эти копейки на долгие годы. Воры - это мы! Воруем заводами, пароходами, банками! И никогда за это не сядем! Знайте свое место! Иначе, мы вас уничтожим, как ненужный хлам!»
Думается, что это была единственная правда, честно высказанная посетителям кабинета его хозяином. Автор оценил ее за счет богатого личного опыта борьбы с ворами разных мастей и квалификаций. Сразу же в памяти всплыла история начала 80-х годов. В переполненном городском автобусе им с поличным был задержан пожилой карманник. В тот раз его подвело возрастное ухудшение «пальцевого зрения». Вор наощупь не смог определить объект кражи в чужой сумке. Вместо тугого кошелька он вытащил и не глядя, машинально спрятал в собственном кармане записную книжку в обложке из тисненого кожзаменителя. Молодой опер обоснованно сомневался в судебной перспективе этого дела и уже готов был отпустить незадачливого вора, но его судьбу решила бойкая и принципиальная потерпевшая. Похоже, что у нее были свои собственные счеты с карманниками. В РОВД быстро выяснилось, что за плечами у старичка – больше десятка судимостей по воровским статьям, и около сорока лет арестантского стажа. Мало того, несколько сроков тому назад, он судом был официально признан особо опасным рецидивистом. Это последнее обстоятельство являлось серьезным отягощением вины и в корне меняло ситуацию. Со слов потерпевшей следователь оценил остаточную стоимость записной книжки в двадцать копеек. При этом и в обвинительном заключении, и в приговоре суда причиненный ущерб для нее был признан значительным. В итоге рецидивист получил десять лет лишения свободы в колонии особого режима. Чиновник из обладминистрации знал, что говорил!
Традиции «кормления» распространялись и на правоохранительные ведомства. Но в них ко всему прочему, требовалось регулярно отчитываться и в цифрах показывать, что государев хлеб (конечно же с икоркой и маслицем) естся не напрасно и огромные народные деньги тратятся именно на борьбу с преступностью и поддержание должного общественного порядка. Всю начальствующую вертикаль, от начальника райотдела до министра внутренних дел постоянно донимал неразрешимый парадокс. Каким образом совместить в одном отчете укрепление правопорядка, снижение показателей общей преступности с обязательным ростом процента раскрываемости и количества обезвреженных и изобличенных преступников?! Очень просто! Как всегда, выручала палочная система. Речь не идет о выбивании показаний из упрямых подозреваемых и о применении резиновых палок спецназом и патрульно-постовыми милиционерами в процессе пресечения хулиганств, пьяных дебошей и массовых беспорядков. Речь идет о заранее заложенных в отчетности возможностях ее фальсификации и манипулирования цифрами в любую необходимую сторону. И опять же, воровская элита в этом плане сама себе выкопала глубокую яму. По старой «дружбе» с милицейскими властями, за небольшие бытовые поблажки и послабления (более уютная камера в ИВС и СИЗО, табак и чай, свидания в кабинете следователя и пр.), особо опасные рецидивисты с готовностью соглашались «вешать» на себя целые серии своих и чужих нераскрытых преступлений по приостановленным уголовным делам, отказным материалам и даже скрытым от регистрации малозначительным заявлениям. На срок отсидки это уже никак не влияло, а указанную в приговоре огромную сумму совокупного материального ущерба, они изначально выплачивать не собирались. Как того и требовал пресловутый воровской закон. Такая покладистость рецидивистов существенно искажала криминальную статистику, порождала мифы и иллюзии о профессионализации и специализации преступного контингента, ложные представления либерального запада о криминализации всего российского общества.
Масла в огонь периодически подливали не только правоохранители, но и законодатели. Когда настоящих, традиционных воров в силу ряда естественных причин значительно поубавилось, а освободившиеся места стали в прямом смысле покупаться разного рода проходимцами, «фраерами и барыгами», мезальянс воров и властей стал распадаться. Чтобы обелить свои капиталы, новые социальные статусы и весьма подпорченную репутацию, как можно дальше дистанцироваться от породившей их криминальной среды, власть имущие возродили уже подзабытый в современных правовых государствах анахронизм - лишение свободы не за совершенные преступления, а только лишь за бессмысленный и спорный во всех отношениях статус «вора в законе». Вопрос был поставлен ребром: или публичное раскаяние с отказом от пресловутого статуса, или изоляция с лишением свободы на длительный срок. Большинство нуворишей, особенно прибывших в РФ из бывших союзных республик, выбрали третий вариант -срочное бегство из страны.
После краткого и поверхностного рассмотрения обстановки на правом фланге воровского фронта, было бы несправедливым обойти вниманием его левый фланг. Криминальное законодательство большинства развитых стран имеет в своем арсенале инструмент правового регулирования под названием «декриминализация деяний, совершенных под воздействием непреодолимой силы». Его смысл сводится к признанию того обстоятельства, что деяния, формально подпадающие под признаки преступления, совершенные ради спасения жизни, выживания в условиях стихийных бедствий, техногенных катастроф, мощных социальных потрясений, уголовному преследованию не подлежат. Все помнят законы «О трех колосках», принятые в 30-е годы прошлого века. Умиравших от голода людей судили за колоски и горсть зерен, найденных на полях после уборки колхозного урожая. Так вот, в свете рассматриваемого нами положения о действии непреодолимой силы, все эти люди были осуждены и лишены свободы на 10-15 лет явно неправомерно. Во все исторические периоды развития российского государства в нем существовала и существует прослойка бедных и нищих людей. По большому счету, все они находятся под воздействием упомянутой непреодолимой силы. Если к ним прибавить людей с алкогольной, наркотической, игровой и прочими видами патологической зависимости, удельный вес данной категории псевдоворов станет весьма заметным в общей уголовной статистике. Весь мир идет по пути медико-социальной реабилитации этого контингента, и лишь наше законодательство трактует эти болезненные пристрастия в виде отягчающих вину обстоятельств. Ну как, скажите, можно считать вором и вменяемым преступником бедолагу, в состоянии страшного похмельного синдрома проникшего в закрытый магазин, дорвавшегося до первой попавшейся бутылки спиртного, осушившего ее одним залпом и безмятежно уснувшего тут же, на полу подсобки?!
Даже только эти, лежащие на поверхности уникальной российской действительности примеры, заставляют усомниться в истинности утверждений о повальном воровстве в России. От кого бы, и в какие бы времена такие утверждения не исходили. Реальная статистика воровства не является настолько безнадежной. А главное - имеет все шансы и резервы для существенного улучшения без особых материальных затрат. Конечно же, национальные традиции - устойчивые и живучие атрибуты культуры любого народа. Но с некоторыми, наподобие нашего «кормления на госслужбе», необходимо вовремя расставаться. Иначе, они могут стать своеобразными триггерами, способными в одночасье разрушить хрупкий баланс согласия и терпимости, существующий во взаимоотношениях власти и народа. Все последующие шаги – намного проще и легче. Привести в строгое соответствие с духом и буквой закона трактовку самых расхожих статей УК, упорядочить правоохранительную и судебную практику, убрать палочную отчетность - и получим вполне современное правовое государство! И тогда в этом государстве навсегда исчезнет абсурдное понятие «вор в законе» и пессимистичная уверенность большинства людей в том, что «от сумы и от тюрьмы» в нем никто не застрахован. И незачем будет нарушать вечный покой уважаемого классика и приставать к нему с наивными, риторическими вопросами!
И вот, по прошествии указанного срока, являясь одним из тех самых современных россиян, автор этой статьи собрался с духом и решил возразить и литературному классику, и миллионам обывателей, что имеет на этот счет свое личное, аргументированное и не столь категоричное мнение. А для придания этому мнению необходимой значимости и достоверности, посчитал необходимым также сообщить читателям о том, что имеет высшее юридическое образование и около тридцати лет правоохранительной практики.
Согласно нормам международного права и статьям российского уголовного кодекса, кражей называют умышленное, тайное, противоправное и корыстное завладение чужим имуществом, ценностями или денежными средствами. Это - основные условия и признаки состава указанного преступления. Вместе с дополнительными - достижение определенного возраста, психическая вменяемость и пр. - они составляют смысл виновности и после подтверждения их приговором суда позволяют назвать человека преступником (преступившим закон). Только в результате соблюдения и выполнения множества прописанных в законах формальностей у общества появляется объективный повод на моральное осуждение этого человека.
Давайте, хотя бы бегло и поверхностно, мысленно прикинем, соответствуют ли нормам права и канонам морали те люди, которых упомянутые авторитеты и рядовые обыватели считали преступниками и ворами в те далекие времена и их современные потомки продолжают считать таковыми в наш просвещенный двадцать первый век.
Естественно, что первыми в данную категорию этими добровольными обвинителями будут отнесены чиновники и управленцы высших рангов, губернаторы и министры, генералы армии, полиции и спецслужб, директора крупных и не очень крупных казенных предприятий и учреждений. Словом, все те, кто имеет непосредственный доступ к благам и ценностям в связи со своей служебной, административной или производственно-хозяйственной деятельностью. Все они имеют шикарную, баснословно дорогую недвижимость в родном отечестве и за ее пределами, самолеты, яхты, парки престижных иномарок, коллекции бесценных картин и драгоценных украшений, миллионные и даже миллиардные счета в офшорах и банках стран западной демократии, и т.д. и т.п. Доказать их виновность можно даже по одним лишь декларациям о доходах и расходах… Убедительно? Вполне! Но только лишь для дилетантов и завистливых обывателей. Для них и особенно тех, кто кичился своим знанием истории, в опровержение приведу следующие аргументы. С незапамятных времен в России для большинства упомянутых чиновников действует непонятная иностранцам и русским простолюдинам привилегия под условным названием «кормление». Ее тайный смысл и неписанные правила подразумевают, что при каждом новом назначении чиновники данного уровня вместе с креслом и официальным содержанием получают негласное право использования любых ресурсов опекаемой отрасли или территории в собственных корыстных интересах. Главные сдерживающие требования и условия - личная преданность правителю, пожаловавшую данную должность, обеспечение управляемости и покорности подчиненных и соблюдение никем не установленной и никак не определяемой меры алчности и показных приличий. Они берут все, что захотят в любых количествах, пользуются и распоряжаются любыми доступными благами. И, как бы это парадоксально ни звучало, по духу и букве закона не являются преступниками - ворами, и как следствие - не подлежат наказанию и моральному осуждению. Почему? Да потому, что их деяния не подпадают под официальное толкование состава исследуемого нами преступления. Они действуют не тайно, а открыто, с молчаливого благословения верховного суверена. У них нет осознания противоправности, запретности и виновности своих действий. Они убеждены в доминировании вековых традиций над временным и конъюнктурным писаным законодательством, в том числе и всем известной аксиомы о том, что излишняя строгость российских законов компенсируется необязательностью их исполнения. Конечно же, не для всех, а только избранных, вернее отобранных на самом «верху».
Вся российская история наглядно демонстрирует живучесть, а значит –правоспособность и дееспособность такого подхода. После октябрьской революции он пополнился яркими и убедительными новациями – принципами революционной целесообразности и легальности экспроприации экспроприаторов. Неподсудными и моральными наряду с кражами, стали десятки более тяжких и социально опасных составов преступлений. Разумеется, опять же, если только они были совершены «своими» и ради победы светлых и гуманных революционных идеалов!
Периоды развитого социализма и построения коммунистического общества добавили в общую копилку упомянутых традиций свои новшества, идеи и практики их воплощения. Принцип «от каждого - по способностям, каждому - по труду!», не мог ужиться с диаметрально противоположной практикой социальной уравниловки. Уже не только чиновники высших рангов, но и начальники среднего звена власти и управления искренне считали, что их персональный вклад в общее дело намного весомее и требует дополнительного вознаграждения. Несуны и расхитители всех мастей и всех рангов также искренне верили, что имеют на это полное законное и моральное право. Коммунистический принцип «от каждого - по способностям, каждому – по потребностям!» не только авансом, наперед декриминализовал в незрячих глазах советской Фемиды действия «избранных», но и впервые в российской истории привнес в эти традиции едва заметные проявления диссидентства и криминально-идеологического протеста. Красть - значит вредить коммунистам и советской власти. Дальнозоркие и предусмотрительные люди рангом пониже потихоньку стали готовиться к очередной волне эмиграции. Надо же было что-то собрать на дорогу и обустройство на новом месте.
Хитросплетение воровской и революционной идеологий за годы строительства коммунизма дошло до абсурда. Для более эффективной борьбы с контрреволюцией ЧК и партактив не смогли придумать ничего лучше, чем задействовать воровскую элиту, именуемую ворами в законе. Это было взаимовыгодное сотрудничество криминалитета и власти: первые получали неприкосновенность и неподсудность, существенные послабления режима содержания в колониях, вторые - безоплатных и подконтрольных борцов с политической оппозицией. Такой симбиоз сохранялся вплоть до развала СССР. В лихие 90-е воровская элита попыталась нарушить паритет и взять под контроль идейно и морально ослабевшую власть. Но с удивлением обнаружила, что опоздала и проиграла. Один кандидат на статус вора в законе рассказал автору забавную историю. Однажды, вполне легально, в кабинет одного из заместителей главы обладминистрации, ведавшего вопросами приватизации госпредприятий, прибыла представительная делегация уголовных авторитетов во главе с известным вором в законе. Они предлагали по-джентельменски обсудить возможные формы и методы своего участия в приватизации привлекательных объектов госсобственности. Несмотря на выдержку и опыт, матерые уголовники были обескуражены дерзким ответом чиновника. Нисколько не стесняясь и не боясь, он ответил им следующее: «Вы - не воры, и авторитеты разве что для шпаны! Украдете на 100 рублей, понтов - на 1000, а садитесь за эти копейки на долгие годы. Воры - это мы! Воруем заводами, пароходами, банками! И никогда за это не сядем! Знайте свое место! Иначе, мы вас уничтожим, как ненужный хлам!»
Думается, что это была единственная правда, честно высказанная посетителям кабинета его хозяином. Автор оценил ее за счет богатого личного опыта борьбы с ворами разных мастей и квалификаций. Сразу же в памяти всплыла история начала 80-х годов. В переполненном городском автобусе им с поличным был задержан пожилой карманник. В тот раз его подвело возрастное ухудшение «пальцевого зрения». Вор наощупь не смог определить объект кражи в чужой сумке. Вместо тугого кошелька он вытащил и не глядя, машинально спрятал в собственном кармане записную книжку в обложке из тисненого кожзаменителя. Молодой опер обоснованно сомневался в судебной перспективе этого дела и уже готов был отпустить незадачливого вора, но его судьбу решила бойкая и принципиальная потерпевшая. Похоже, что у нее были свои собственные счеты с карманниками. В РОВД быстро выяснилось, что за плечами у старичка – больше десятка судимостей по воровским статьям, и около сорока лет арестантского стажа. Мало того, несколько сроков тому назад, он судом был официально признан особо опасным рецидивистом. Это последнее обстоятельство являлось серьезным отягощением вины и в корне меняло ситуацию. Со слов потерпевшей следователь оценил остаточную стоимость записной книжки в двадцать копеек. При этом и в обвинительном заключении, и в приговоре суда причиненный ущерб для нее был признан значительным. В итоге рецидивист получил десять лет лишения свободы в колонии особого режима. Чиновник из обладминистрации знал, что говорил!
Традиции «кормления» распространялись и на правоохранительные ведомства. Но в них ко всему прочему, требовалось регулярно отчитываться и в цифрах показывать, что государев хлеб (конечно же с икоркой и маслицем) естся не напрасно и огромные народные деньги тратятся именно на борьбу с преступностью и поддержание должного общественного порядка. Всю начальствующую вертикаль, от начальника райотдела до министра внутренних дел постоянно донимал неразрешимый парадокс. Каким образом совместить в одном отчете укрепление правопорядка, снижение показателей общей преступности с обязательным ростом процента раскрываемости и количества обезвреженных и изобличенных преступников?! Очень просто! Как всегда, выручала палочная система. Речь не идет о выбивании показаний из упрямых подозреваемых и о применении резиновых палок спецназом и патрульно-постовыми милиционерами в процессе пресечения хулиганств, пьяных дебошей и массовых беспорядков. Речь идет о заранее заложенных в отчетности возможностях ее фальсификации и манипулирования цифрами в любую необходимую сторону. И опять же, воровская элита в этом плане сама себе выкопала глубокую яму. По старой «дружбе» с милицейскими властями, за небольшие бытовые поблажки и послабления (более уютная камера в ИВС и СИЗО, табак и чай, свидания в кабинете следователя и пр.), особо опасные рецидивисты с готовностью соглашались «вешать» на себя целые серии своих и чужих нераскрытых преступлений по приостановленным уголовным делам, отказным материалам и даже скрытым от регистрации малозначительным заявлениям. На срок отсидки это уже никак не влияло, а указанную в приговоре огромную сумму совокупного материального ущерба, они изначально выплачивать не собирались. Как того и требовал пресловутый воровской закон. Такая покладистость рецидивистов существенно искажала криминальную статистику, порождала мифы и иллюзии о профессионализации и специализации преступного контингента, ложные представления либерального запада о криминализации всего российского общества.
Масла в огонь периодически подливали не только правоохранители, но и законодатели. Когда настоящих, традиционных воров в силу ряда естественных причин значительно поубавилось, а освободившиеся места стали в прямом смысле покупаться разного рода проходимцами, «фраерами и барыгами», мезальянс воров и властей стал распадаться. Чтобы обелить свои капиталы, новые социальные статусы и весьма подпорченную репутацию, как можно дальше дистанцироваться от породившей их криминальной среды, власть имущие возродили уже подзабытый в современных правовых государствах анахронизм - лишение свободы не за совершенные преступления, а только лишь за бессмысленный и спорный во всех отношениях статус «вора в законе». Вопрос был поставлен ребром: или публичное раскаяние с отказом от пресловутого статуса, или изоляция с лишением свободы на длительный срок. Большинство нуворишей, особенно прибывших в РФ из бывших союзных республик, выбрали третий вариант -срочное бегство из страны.
После краткого и поверхностного рассмотрения обстановки на правом фланге воровского фронта, было бы несправедливым обойти вниманием его левый фланг. Криминальное законодательство большинства развитых стран имеет в своем арсенале инструмент правового регулирования под названием «декриминализация деяний, совершенных под воздействием непреодолимой силы». Его смысл сводится к признанию того обстоятельства, что деяния, формально подпадающие под признаки преступления, совершенные ради спасения жизни, выживания в условиях стихийных бедствий, техногенных катастроф, мощных социальных потрясений, уголовному преследованию не подлежат. Все помнят законы «О трех колосках», принятые в 30-е годы прошлого века. Умиравших от голода людей судили за колоски и горсть зерен, найденных на полях после уборки колхозного урожая. Так вот, в свете рассматриваемого нами положения о действии непреодолимой силы, все эти люди были осуждены и лишены свободы на 10-15 лет явно неправомерно. Во все исторические периоды развития российского государства в нем существовала и существует прослойка бедных и нищих людей. По большому счету, все они находятся под воздействием упомянутой непреодолимой силы. Если к ним прибавить людей с алкогольной, наркотической, игровой и прочими видами патологической зависимости, удельный вес данной категории псевдоворов станет весьма заметным в общей уголовной статистике. Весь мир идет по пути медико-социальной реабилитации этого контингента, и лишь наше законодательство трактует эти болезненные пристрастия в виде отягчающих вину обстоятельств. Ну как, скажите, можно считать вором и вменяемым преступником бедолагу, в состоянии страшного похмельного синдрома проникшего в закрытый магазин, дорвавшегося до первой попавшейся бутылки спиртного, осушившего ее одним залпом и безмятежно уснувшего тут же, на полу подсобки?!
Даже только эти, лежащие на поверхности уникальной российской действительности примеры, заставляют усомниться в истинности утверждений о повальном воровстве в России. От кого бы, и в какие бы времена такие утверждения не исходили. Реальная статистика воровства не является настолько безнадежной. А главное - имеет все шансы и резервы для существенного улучшения без особых материальных затрат. Конечно же, национальные традиции - устойчивые и живучие атрибуты культуры любого народа. Но с некоторыми, наподобие нашего «кормления на госслужбе», необходимо вовремя расставаться. Иначе, они могут стать своеобразными триггерами, способными в одночасье разрушить хрупкий баланс согласия и терпимости, существующий во взаимоотношениях власти и народа. Все последующие шаги – намного проще и легче. Привести в строгое соответствие с духом и буквой закона трактовку самых расхожих статей УК, упорядочить правоохранительную и судебную практику, убрать палочную отчетность - и получим вполне современное правовое государство! И тогда в этом государстве навсегда исчезнет абсурдное понятие «вор в законе» и пессимистичная уверенность большинства людей в том, что «от сумы и от тюрьмы» в нем никто не застрахован. И незачем будет нарушать вечный покой уважаемого классика и приставать к нему с наивными, риторическими вопросами!
Отзывы об авторе
- Мне понравилось. Автор думающий, проживший насыщенную. полную разных препонов, жизнь. Читать интересно. Советую к осмыслению, после прочтения. Читать данного автора стоит.01 сентября 2021, 13:24
Евгений Митинькин - Книга «Стоимость человека» – это произведение, в котором автор продолжает развивать тему психологии общества и человека в частности. Заставляет задумываться о месте человека в обществе, его роль в социальном и экономическом росте в этом обществе. Произведение, на мой взгляд, интересно для широкого круга читателей. Автор пишет увлекательно, живо, заставляет глубоко проникаться в суть прочитанного. Всем советую прочитать данное произведение, а Сергею Салтыкову новых творческих успехов.
- Очень замечательные книги,по учительные,информационные и правдивые в жизненных ситуациях!!! Почитайте…рекомендую!!! Это относиться к книге Три Родины. Спасибо автору за хорошую,интересную книгу!!! В книге описана автобиография автора книги и многих людей с кем связана была его жизнь.Рекомендую почитать!
- Книга "Сергеи". Читала ее в печатном варианте. Захватывающая и необычная история. Я не поклонница детективов, но этот очень понравился. Это, даже, скорее не не детектив, а житейская история в необычном ракурсе, с подробной «раскруткой» тайн и подводных течений в жизненной ситуации. Очень легкий стиль изложения. Круто было бы увидеть фильм по мотивам этой истории.Наталья Кущ
15 февраля 2019 - Книга Проект Земной разум
Здорово, что удалось совместить философское содержание с хорошим языком и захватывающим содержанием.Книга будет интересна очень широкому кругу читателей.Борис Калюжный
25 июня 2020 - Проект «Земной разум». Часть 2
Интригующее начало ....
С каждой страницей становиться все интереснее
Очень легко читается , хотя необычно написано
Советую прочитать не только эту книгу, а и другие книги автораchyro_t
20 мая 2021 - Книга «Три Родины»
Противоречивые чувства могут возникнуть у тех, кому попалась на глаза книга Сергея Салтыкова "Три Родины". Ведь традиционно считается, что Родина у нас может быть только одна. А тут сразу три... Название книги интригует. И только прочитав ее, понимаешь, насколько непредсказуема наша жизнь и как обстоятельства вынуждают в корне изменить ее. При этом не растеряв и не предав свое прошлое. "Три Родины" - исповедь человека, прошедшего крутые повороты судьбы. С первых страниц сюжет книги захватывающий, волнующий, иногда напряжённый. Это откровенная повесть о документальных событиях, непосредственным участником которых стал сам автор. Мне книга понравилась. Надеюсь, она вызовет интерес и у других любителей серьезной литературы.Нина Деркач
16.12.2021 г. - Книга «Три Родины»
Книга Сергея Салтыкова «Три родины» – это мемуарная литература. Она отражает конкретный исторический период жизни людей в СССР, на Украине и в Российской Федерации, запечатлевает направления развития общества и общественных отношений. Время, события, отношения людей отражены очень скрупулёзно, ярко и талантливо. Автор – фотограф с большим опытом, видимо, поэтому и его словесные описания схожи с фотоснимками и видеокадрами эпохи: подробным, честным, без ретуши, без прикрас, часто – в необычном ракурсе (например, такова история силовиков, подрабатывающих в своём отпуске охранниками урожая и собственности сельхозпредприятия); сравнимы с ярким светом и надеждами, с естественной тенью, с радостями и печалями. Картины разноформатные, с нервом, с болью, подвигающие к серьёзным раздумьям…
Особую ценность составляют анализ событий и философские размышления о роде, народе, родине и патриотизме, соображения автора об изгибах индивидуальной и общественной мысли в зависимости от конкретных политических и экономических условий, в которых оказываются люди.
Некоторые мемуары исторических персон читают только в связи с медийным именем и фамилиями рядом с авторской. Портрет эпохи, написанный Сергеем Салтыковым, человеком пока что не очень медийным, привлекает не только качественными красками, свежими и мощными мазками, завораживающей игрой света и тени, мастерски передаваемыми запахами и приметами времени, но и постоянным присутствием в создаваемых полотнах глубинных сюжетов и мыслей, вторых и третьих планов (например, описание церемонии награждения в Киеве, выступление Софии Ротару и мысли о деле, о товарищах), присутствием в словесном полотне многожанровой подтекстной музыки – музыки отрезка исторического пути каждой из трёх родин.
Интересно наблюдать за личностным развитием автора и оценкой именно им событий в разных сложных ситуациях в течение всего повествования и в зависимости от возраста; невольно они сравниваются с мнением окружающих писателя людей.
Целостность личности автора, тонкий юмор и ирония вызывают искреннее восхищение и уважение.Валерий Голев
05 декабря 2021
Екатерина Лущина
Стихи
Отцу в День рождения
Как бы хотелось мне сказать: «я поздравляю,
И желаю тебе благ во всякий час!»
Но, как, скажи, это сказать, если не знаю,
Как ты, пап, выглядишь сейчас?
Скажи, как мне промолвить: «с Днем рожденья!»
И пожелать тебе здоровья, долгих лет,
Если не помню я твои движенья,
Не представляю я – во что одет?
Как мне признаться, что ты лучший из мужчин,
Которых я узнала за года.
Когда не знаю сколько у тебя морщин,
И появились все они когда?
Как тебя, папа, мне сегодня поздравлять,
Если не знаю я как жизнь твоя проходит?
Кто утром застелит тебе кровать?
И вечерами ужин приготовит?
Я тебя в юности своей только и помнню.
Мой папа с непростой судьбой –
Красивый и в отставке подполковник,
И боль и гордость для меня с сестрой.
Пытаюсь выговорить это «поздравляю!,
И пусть тебя благословит святой наш Бог».
Но с уст предательски слетает: «я скучаю.
И как ты мог, ах, папа, как ты мог»?
Достигнут финиш, вновь пора начать
Достигнут финиш, вновь пора начать,
Поставив глупый опыт на стоп кран,
Пойти в спортзал и трицепс накачать
Прочесть Карнеги и избавиться от травм.
И снова все по новой, как впервой -
Вздыхать чужой бессмыслице и томно
Закатывать глаза, кивать главой
В тумане едком задымленных комнат.
Как жаль, как жаль, увы, увы, увы,
Уколы ботокса, избавиться от хлама,
Разглажены морщин лихие рвы,
Ах, если б можно было так разгладить память.
Не выросли крылья. По мотивам Солы Моновой
Не выросли крылья под грузом греха и порока,
Похоже, сосуд мой тяжелый им вряд ли поднять.
Не выросли крылья, и ладно, ведь с ними такая морока.
Приходится думать, как белое не замарать.
Не выросли крылья, а значит уже не увидеть,
Все то, что возможно узреть лишь с большой высоты.
И я как нелепый и незадачливый зритель,
Ищу свое счастье средь нор, что прорыли кроты.
Не выросли крылья, для них видно климат не тот.
Для них нужна легкость, надежда на счастье.
И мы их укрытие просто заменим пальто,
Зонтом из плащевки и кругом из пенопласта.
Но что нам до крыльев? Неясный, чужой рудимент.
Не многим уже удается растить их давеча.
И только лишь ветер в совсем уж нежданный момент
Возьмет да обдует ничем не неприкрытые плечи.
Я хочу с тобой жить
Я хочу с тобой жить
И дружить.
Я хочу быть тебе опорой.
Я хочу, чтобы в трудностях скоро
Ты бы к первой ко мне прибегал.
Я хочу, чтобы ты со мной спал,
Чтоб меня целовал
Уходя по утрам на работу.
И чтоб в трудностях и заботах
Обо мне бы всегда вспоминал.
Я хочу чтоб лица овал
Моего для тебя был картиной,
Самой ценной и неоценимой,
Которую ты представлял.
Я хочу для тебя быть красивой,
Возбуждая тебя и маня
И чтоб ты мою женскую силу
Постоянно черпал у меня.
Я хочу за тебя молиться,
И Бога за тебя благодарить.
Я хочу с тобой кроткою быть.
Чтобы ты воедино бы мог со мной слиться.
Я хочу с тобой жить.
Я хочу с тобой жить.
Этот мир вокзал
Скажи мне, любимый, ты знал,
Что этот мир – вокзал?
Люди в нем сходятся и расстаются,
Садясь в уходящие поезда.
Радуются и смеются,
Расставаясь почти всегда
Навсегда.
Может такое присниться,
Что этот мир это пристань?
На ней в ожиданьи парома тесниться
Толпа желающих кого-то отправить.
И будут на радостях они петь и смеяться,
Желая лишь наконец-то расстаться.
Ты можешь такое представить?
И кто-то возможно поймет,
Что мир – это аэропорт.
Где провожающие, улыбаясь
Своих отправляя и отправляясь,
С нетерпением ждут самолёт.
С нами такого не произойдёт!
Скажи это, срочно скажи!
Как глупая эта толпа,
Что своих отпускает куда-то,
Мы не скажем друг другу «пока,
Может встретимся в этакой дате
И то если повезёт».
И уходит паром, и поезд ползёт,
Самолеты на взлете ревут,
Когда глупые люди навеки прощаясь,
Не борясь, не молясь и не защищаясь,
Своих просто так предают.
С нами это не произойдёт.
Скажи, умоляю, мне это скажи.
Иначе зачем эта жизнь?
Как бы хотелось мне сказать: «я поздравляю,
И желаю тебе благ во всякий час!»
Но, как, скажи, это сказать, если не знаю,
Как ты, пап, выглядишь сейчас?
Скажи, как мне промолвить: «с Днем рожденья!»
И пожелать тебе здоровья, долгих лет,
Если не помню я твои движенья,
Не представляю я – во что одет?
Как мне признаться, что ты лучший из мужчин,
Которых я узнала за года.
Когда не знаю сколько у тебя морщин,
И появились все они когда?
Как тебя, папа, мне сегодня поздравлять,
Если не знаю я как жизнь твоя проходит?
Кто утром застелит тебе кровать?
И вечерами ужин приготовит?
Я тебя в юности своей только и помнню.
Мой папа с непростой судьбой –
Красивый и в отставке подполковник,
И боль и гордость для меня с сестрой.
Пытаюсь выговорить это «поздравляю!,
И пусть тебя благословит святой наш Бог».
Но с уст предательски слетает: «я скучаю.
И как ты мог, ах, папа, как ты мог»?
Достигнут финиш, вновь пора начать
Достигнут финиш, вновь пора начать,
Поставив глупый опыт на стоп кран,
Пойти в спортзал и трицепс накачать
Прочесть Карнеги и избавиться от травм.
И снова все по новой, как впервой -
Вздыхать чужой бессмыслице и томно
Закатывать глаза, кивать главой
В тумане едком задымленных комнат.
Как жаль, как жаль, увы, увы, увы,
Уколы ботокса, избавиться от хлама,
Разглажены морщин лихие рвы,
Ах, если б можно было так разгладить память.
Не выросли крылья. По мотивам Солы Моновой
Не выросли крылья под грузом греха и порока,
Похоже, сосуд мой тяжелый им вряд ли поднять.
Не выросли крылья, и ладно, ведь с ними такая морока.
Приходится думать, как белое не замарать.
Не выросли крылья, а значит уже не увидеть,
Все то, что возможно узреть лишь с большой высоты.
И я как нелепый и незадачливый зритель,
Ищу свое счастье средь нор, что прорыли кроты.
Не выросли крылья, для них видно климат не тот.
Для них нужна легкость, надежда на счастье.
И мы их укрытие просто заменим пальто,
Зонтом из плащевки и кругом из пенопласта.
Но что нам до крыльев? Неясный, чужой рудимент.
Не многим уже удается растить их давеча.
И только лишь ветер в совсем уж нежданный момент
Возьмет да обдует ничем не неприкрытые плечи.
Я хочу с тобой жить
Я хочу с тобой жить
И дружить.
Я хочу быть тебе опорой.
Я хочу, чтобы в трудностях скоро
Ты бы к первой ко мне прибегал.
Я хочу, чтобы ты со мной спал,
Чтоб меня целовал
Уходя по утрам на работу.
И чтоб в трудностях и заботах
Обо мне бы всегда вспоминал.
Я хочу чтоб лица овал
Моего для тебя был картиной,
Самой ценной и неоценимой,
Которую ты представлял.
Я хочу для тебя быть красивой,
Возбуждая тебя и маня
И чтоб ты мою женскую силу
Постоянно черпал у меня.
Я хочу за тебя молиться,
И Бога за тебя благодарить.
Я хочу с тобой кроткою быть.
Чтобы ты воедино бы мог со мной слиться.
Я хочу с тобой жить.
Я хочу с тобой жить.
Этот мир вокзал
Скажи мне, любимый, ты знал,
Что этот мир – вокзал?
Люди в нем сходятся и расстаются,
Садясь в уходящие поезда.
Радуются и смеются,
Расставаясь почти всегда
Навсегда.
Может такое присниться,
Что этот мир это пристань?
На ней в ожиданьи парома тесниться
Толпа желающих кого-то отправить.
И будут на радостях они петь и смеяться,
Желая лишь наконец-то расстаться.
Ты можешь такое представить?
И кто-то возможно поймет,
Что мир – это аэропорт.
Где провожающие, улыбаясь
Своих отправляя и отправляясь,
С нетерпением ждут самолёт.
С нами такого не произойдёт!
Скажи это, срочно скажи!
Как глупая эта толпа,
Что своих отпускает куда-то,
Мы не скажем друг другу «пока,
Может встретимся в этакой дате
И то если повезёт».
И уходит паром, и поезд ползёт,
Самолеты на взлете ревут,
Когда глупые люди навеки прощаясь,
Не борясь, не молясь и не защищаясь,
Своих просто так предают.
С нами это не произойдёт.
Скажи, умоляю, мне это скажи.
Иначе зачем эта жизнь?
Богатая вдова
Давным-давно, а точнее лет двести тому назад жила себе в одном приморском городе молодая, красивая и богатая вдова. Была она стройная светловолосая, с зелеными глазами, пышными формами и тонкой, осиной талией. Девушка, которую звали Карина, рано вышла замуж за пожилого и очень богатого человека, которого ей, как водится в приличных семьях, в мужья выбрали родители. И когда через три года супруг ее тихо ушел в мир иной, особо не горевала, по всем приличиям соблюдала траур, но очень уж тоскливо ей было от такой жизни. Сидит себе в своем красивом доме на самой главной улице города, смотрит на море и жалуется служанке.
- Ох, Гретта, как же мне этот траур надоел, если бы ты только знала! Подруги ходят на балы, званные ужины и в оперу. А я сижу дома и толстею от тоски. Уже половина моих прекрасных платьев на мне почти не сходятся. Да только куда их носить? Банкир каждый месяц приносит проценты по вкладам, да только куда их тратить, если я и в свет-то выйти еще год не смогу?
- Ох, вы бедняжечка моя, бедняжечка! – Запричитала пожилая женщина. – Не завидная судьба у вас! Молодой и красивой женщине как вы нужно веселиться, красоваться и главное конечно пылко и страстно любить и быть любимой! А вы-то про настоящую любовь в свои двадцать годков и слыхом не слыхивали, а теперь еще и всю свою красоту под черным крепом спрятали и сидите одна одинешенька. Ох, бедная, вы моя бедная! Хотя… - И Гретта лукаво улыбнулась. – Придумала! А сходите-ка вы, хозяюшка, на рынок в воскресный день. На рынок то вам не воспрещается. Подумаешь, не служанку послала, а сама пошла. Скажут причуда, и дело с концом. А там, на рынке и балаган и цыгане и сплетни всякие послушаете. Хоть немного на людей поглядите и тоску свою развеете.
Так молодая Карина и сделала. В следующее же воскресенье она надела самое красивое из подобающих ее положению черное платье, черную шляпу с плотной вуалью и взяла немного денег для нищих и уличных музыкантов. А сразу же после церковной службы сказала кучеру везти ее не домой, а на рыночную площадь.
Идет по рынку, смотрит по сторонам и радуется. Тут тебе и скрипач пьяненький душевные и веселые мелодии выводит, тут и танцовщица машет юбками, а тут цыгане зверей диковинных показывают, заморских. Даже какой-то проповедник непонятной веры что-то зевакам рассказывает. Посмотрела на все эти развлечения молодая вдова, раздала деньги нищим, купила себе пучок сельдерея, потому что просто захотелось, и уже направилась назад к карете, как за ней увязалась гадалка.
- Ай, красавица, погоди, дай ручку, судьбу твою вижу. Ждет тебя большая любовь.
- Извините, сударыня, но не угадали вы на этот раз. – Усмехнулась повеселевшая от всей этой базарной суеты Карина. – Не ждет меня любовь, я вдова. И денег у меня для вас нет, все раздала.
- Да погоди ты, упертая какая! Не нужны мне твои деньги. Говорю тебе, не пройдет и три года, как упадешь в объятия принца иноземного. Такого же красивого, как и ты, только смуглого и черноволосого. И будете вы любить друг друга до самой смерти. И деток у вас будет четверо. Двое мальчиков. И двое девочек. Честное слово правду говорю. Зачем мне врать!
- Ну не знаю, - засомневалась Карина. – Но спасибо тогда за такое приятное предсказание. Я бы согласилась даже на графа, и может даже не на самого красивого. И даже просто на одного сына или дочь. И что же вы хотите за свое предсказание?
- Есть у меня к тебе одна просьба, доченька, - сказала гадалка. – Я женщина странствующая, своего дома не имею, а вчера нашла больного кота. Он видно домашний, потому что не смог от собак удрать, и они его здорово потрепали. Возьми его к себе жить, подлечи, откорми. Будет тебе с кем вечера коротать. – И гадалка достала из сумки и протянула девушке ужасно худого облезлого и пораненного кота.
- Ладно, возьму, как же вам теперь отказать. Дом большой, кота прокормить я смогу. Спасибо вам за добрые предзнаменования.
- Иди с миром, красавица! И помни три года! Смотри внимательно, да только на внешность претендентов внимания не обращай, а смотри через глаза прямо в душу. И будет тебе счастье.
Повеселевшая вернулась Карина домой. Кота отдала служанке на лечение, а сама села у окна и стала на море по обыкновению смотреть. Только теперь не с тоской, а с ожиданием прекрасного заморского корабля со своим суженным.
Прошел год, Карина от сидения у окна набрала еще три килограмма, но веры не утратила. И только и обсуждала со своей преданной Греттой, каким будет ее заморский нареченный. Да какой у него рост, да какой голос, да какие волосы, да во что одет и так далее. А кот выздоровел, потолстел, и прижился у своей новой хозяйки.
Вот только ни на какое имя не откликался. Карина назвала его Томом, как принято называть котов, но кот хоть и был очень ласковый, на тома принципиально не реагировал. Так и жили они вместе. По воскресеньям после церкви Карина ходила развлекаться на базар, а в остальное время сидела с Томом на коленях или за рукоделием и смотрела на море.
Прошел еще год и траур наконец закончился. Молодая женщина вернулась в светское общество и стала посещать балы, ассамблеи, ходить в театр и ездить на воды. Вот тут-то к богатой вдове и повалили женихи. Сватались к ней десятки самых разных мужчин. И красивые были, и знатные, и богатые. Но ни одного заморского. И Карина, как ей не хотелось снова замуж, продолжала ждать свою загадочную иностранную любовь. А любви все не было и не было. В развлечениях и веселье быстро пролетел и третий год. К молодой вдове продолжали приходить женихи, но она всех отвергала, смотрела им в глаза, понимала - не то, и продолжала ждать любовь. А вот кого она полюбила за это время, это ласкового и немного своенравного черного кота Тома, который на Тома не откликался. Что она так сильно любит своего кота молодая женщина поняла, когда через год Том раз в месяц начал на несколько дней исчезать из дома. Так она волновалась, что места себе не находила. Но том всегда возвращался домой, уставший, голодный, но целый и невредимый. И когда она пыталась отругать его, только задумчиво смотрел на нее своими большими синими глазами.
И вот однажды, приехав с минеральных вод, девушка узнала, что Тома уже три недели нет дома. Она так расстроилась, что накричала на всех слуг и целый вечер плакала.
Поэтому, когда услышала шум во дворе, совсем разозлилась. Вышла из дома, чтобы отругать нарушителя спокойствия и увидела, что привратник громко перепирается с каким-то нищим.
- Что вам нужно? – Сердито выкрикнула Карина.
- Хозяйку этого дома ищу, у меня для нее послание.
- Ты посмотри на себя, бродяга! Какие у тебя могут быть дела с нашей госпожей? – Продолжал браниться привратник.
- Есть дела, хозяйка твоя будет рада. Только я неделю сюда по пыльной дороге шел, не ел, не пил. Мне бы поужинать, помыться, обогреться у вашего огня.
- Дозвольте я его огрею, госпожа Карина? – Сказал привратник и уже замахнулся на бродягу палкой.
- Стой, Джейми, не спеши. – Взяла себя в руки молодая женщина и решила, как всегда проявить доброту. – Отведите его в людскую, пусть поест и приведет себя в порядок. Может он так выглядит и вправду не потому, что неряха и бездельник, а потому что долго шел и у него и правда ко мне есть дело. А потом приведите его в гостиную. – Сказала Карина, а про себя подумала, что может у этого человека есть послание от ее заморского суженного. Три года ведь уже почти прошли.
- Что вы хотели мне рассказать? У вас есть весточка о моем женихе? – Спросила Карина у помывшегося и сытно поужинавшего старика.
- Нет, мадам, сожалею, но про вашего жениха я ничего не знаю. Я не занимаюсь сватовством. Я в некотором роде маг, путешествую по разным мирам и землям. Меня зовут Очкулус Крампулус и у меня новости о вашем коте.
Услышав последние слова, Карина почувствовала, как ее сердце пропустило один удар. И не от разочарования, что о суженном, так ничего не известно, а от волнения за своего дорогого Тома.
- Ох, как хорошо! – Воскликнула она. – Вы нашли моего дорогого котика?
- Ну, если уж быть точным, скорее это он меня нашел и, судя по его словам, далеко не так быстро, как хотел.
Ничего не поняв из этих странных слов, Карина только уловила, что ее кот нашелся и тут же начала спрашивать, где же он.
- Ну, судя по информации недельной давности, которую я получил, когда его видел, он направляется сюда. Но видимо, довольно медленно. По дороге он сильно повредил одну лапу, и когда я предложил его поднести, гордо отказался. Никогда не понимал этих котов, у них даже слуги гордые, а уж что говорить про особей королевской крови.
- Что? – Только и заморгала глазами молодая вдова.
- Да, что-что. Я о жителях кошачьего мира. Котик ваш же, как вы наверняка знаете, не с Земли. Поэтому-то у вас и вышло, как он выразился, «это затянувшееся недопонимание с его именем». Так что, я тут, в некотором роде в роли переводчика. Кот ваш просил передать, что очень вас просит называть его настоящим именем. Причем, тут уж я извините и сам ничего не понимаю, котик ваш не из болтливых. Так вот, причем он просил, цитирую «если вы его по-настоящему любите, назвать его по имени подряд четыре раза». А зовут его Аданкари.
И только старый маг произнес это слово, в комнату как по волшебству, вплелся хромая любимый кот Карины.
- Аданкари, Аданкари, Аданкари, Аданкари! - Чуть ли не выкрикнула, вдруг все понявшая молодая вдова.
И в черном взвившимся над ее любимым Томом вихре пошатываясь появился прекрасный юноша. Совершенно нагой, смуглый, с большими синими миндалевидными глазами и длинными черными волосами. С видом смущенным но полным достоинства он пытался прикрыть причинное место, раненой рукой.
- Ну, наконец-то. – Прозвучал голос, низкий и приятный. - Привет, Карина, вот и я! Прости, долго искал переводчика.
Но Карина ничего не ответила. Потому что сквозь слезы, смех и попытки обнимать и целовать смущенного голого юношу говорить сложно.
А остальная часть пророчества старой гадалки вскоре тоже сбылась.
- Ох, Гретта, как же мне этот траур надоел, если бы ты только знала! Подруги ходят на балы, званные ужины и в оперу. А я сижу дома и толстею от тоски. Уже половина моих прекрасных платьев на мне почти не сходятся. Да только куда их носить? Банкир каждый месяц приносит проценты по вкладам, да только куда их тратить, если я и в свет-то выйти еще год не смогу?
- Ох, вы бедняжечка моя, бедняжечка! – Запричитала пожилая женщина. – Не завидная судьба у вас! Молодой и красивой женщине как вы нужно веселиться, красоваться и главное конечно пылко и страстно любить и быть любимой! А вы-то про настоящую любовь в свои двадцать годков и слыхом не слыхивали, а теперь еще и всю свою красоту под черным крепом спрятали и сидите одна одинешенька. Ох, бедная, вы моя бедная! Хотя… - И Гретта лукаво улыбнулась. – Придумала! А сходите-ка вы, хозяюшка, на рынок в воскресный день. На рынок то вам не воспрещается. Подумаешь, не служанку послала, а сама пошла. Скажут причуда, и дело с концом. А там, на рынке и балаган и цыгане и сплетни всякие послушаете. Хоть немного на людей поглядите и тоску свою развеете.
Так молодая Карина и сделала. В следующее же воскресенье она надела самое красивое из подобающих ее положению черное платье, черную шляпу с плотной вуалью и взяла немного денег для нищих и уличных музыкантов. А сразу же после церковной службы сказала кучеру везти ее не домой, а на рыночную площадь.
Идет по рынку, смотрит по сторонам и радуется. Тут тебе и скрипач пьяненький душевные и веселые мелодии выводит, тут и танцовщица машет юбками, а тут цыгане зверей диковинных показывают, заморских. Даже какой-то проповедник непонятной веры что-то зевакам рассказывает. Посмотрела на все эти развлечения молодая вдова, раздала деньги нищим, купила себе пучок сельдерея, потому что просто захотелось, и уже направилась назад к карете, как за ней увязалась гадалка.
- Ай, красавица, погоди, дай ручку, судьбу твою вижу. Ждет тебя большая любовь.
- Извините, сударыня, но не угадали вы на этот раз. – Усмехнулась повеселевшая от всей этой базарной суеты Карина. – Не ждет меня любовь, я вдова. И денег у меня для вас нет, все раздала.
- Да погоди ты, упертая какая! Не нужны мне твои деньги. Говорю тебе, не пройдет и три года, как упадешь в объятия принца иноземного. Такого же красивого, как и ты, только смуглого и черноволосого. И будете вы любить друг друга до самой смерти. И деток у вас будет четверо. Двое мальчиков. И двое девочек. Честное слово правду говорю. Зачем мне врать!
- Ну не знаю, - засомневалась Карина. – Но спасибо тогда за такое приятное предсказание. Я бы согласилась даже на графа, и может даже не на самого красивого. И даже просто на одного сына или дочь. И что же вы хотите за свое предсказание?
- Есть у меня к тебе одна просьба, доченька, - сказала гадалка. – Я женщина странствующая, своего дома не имею, а вчера нашла больного кота. Он видно домашний, потому что не смог от собак удрать, и они его здорово потрепали. Возьми его к себе жить, подлечи, откорми. Будет тебе с кем вечера коротать. – И гадалка достала из сумки и протянула девушке ужасно худого облезлого и пораненного кота.
- Ладно, возьму, как же вам теперь отказать. Дом большой, кота прокормить я смогу. Спасибо вам за добрые предзнаменования.
- Иди с миром, красавица! И помни три года! Смотри внимательно, да только на внешность претендентов внимания не обращай, а смотри через глаза прямо в душу. И будет тебе счастье.
Повеселевшая вернулась Карина домой. Кота отдала служанке на лечение, а сама села у окна и стала на море по обыкновению смотреть. Только теперь не с тоской, а с ожиданием прекрасного заморского корабля со своим суженным.
Прошел год, Карина от сидения у окна набрала еще три килограмма, но веры не утратила. И только и обсуждала со своей преданной Греттой, каким будет ее заморский нареченный. Да какой у него рост, да какой голос, да какие волосы, да во что одет и так далее. А кот выздоровел, потолстел, и прижился у своей новой хозяйки.
Вот только ни на какое имя не откликался. Карина назвала его Томом, как принято называть котов, но кот хоть и был очень ласковый, на тома принципиально не реагировал. Так и жили они вместе. По воскресеньям после церкви Карина ходила развлекаться на базар, а в остальное время сидела с Томом на коленях или за рукоделием и смотрела на море.
Прошел еще год и траур наконец закончился. Молодая женщина вернулась в светское общество и стала посещать балы, ассамблеи, ходить в театр и ездить на воды. Вот тут-то к богатой вдове и повалили женихи. Сватались к ней десятки самых разных мужчин. И красивые были, и знатные, и богатые. Но ни одного заморского. И Карина, как ей не хотелось снова замуж, продолжала ждать свою загадочную иностранную любовь. А любви все не было и не было. В развлечениях и веселье быстро пролетел и третий год. К молодой вдове продолжали приходить женихи, но она всех отвергала, смотрела им в глаза, понимала - не то, и продолжала ждать любовь. А вот кого она полюбила за это время, это ласкового и немного своенравного черного кота Тома, который на Тома не откликался. Что она так сильно любит своего кота молодая женщина поняла, когда через год Том раз в месяц начал на несколько дней исчезать из дома. Так она волновалась, что места себе не находила. Но том всегда возвращался домой, уставший, голодный, но целый и невредимый. И когда она пыталась отругать его, только задумчиво смотрел на нее своими большими синими глазами.
И вот однажды, приехав с минеральных вод, девушка узнала, что Тома уже три недели нет дома. Она так расстроилась, что накричала на всех слуг и целый вечер плакала.
Поэтому, когда услышала шум во дворе, совсем разозлилась. Вышла из дома, чтобы отругать нарушителя спокойствия и увидела, что привратник громко перепирается с каким-то нищим.
- Что вам нужно? – Сердито выкрикнула Карина.
- Хозяйку этого дома ищу, у меня для нее послание.
- Ты посмотри на себя, бродяга! Какие у тебя могут быть дела с нашей госпожей? – Продолжал браниться привратник.
- Есть дела, хозяйка твоя будет рада. Только я неделю сюда по пыльной дороге шел, не ел, не пил. Мне бы поужинать, помыться, обогреться у вашего огня.
- Дозвольте я его огрею, госпожа Карина? – Сказал привратник и уже замахнулся на бродягу палкой.
- Стой, Джейми, не спеши. – Взяла себя в руки молодая женщина и решила, как всегда проявить доброту. – Отведите его в людскую, пусть поест и приведет себя в порядок. Может он так выглядит и вправду не потому, что неряха и бездельник, а потому что долго шел и у него и правда ко мне есть дело. А потом приведите его в гостиную. – Сказала Карина, а про себя подумала, что может у этого человека есть послание от ее заморского суженного. Три года ведь уже почти прошли.
- Что вы хотели мне рассказать? У вас есть весточка о моем женихе? – Спросила Карина у помывшегося и сытно поужинавшего старика.
- Нет, мадам, сожалею, но про вашего жениха я ничего не знаю. Я не занимаюсь сватовством. Я в некотором роде маг, путешествую по разным мирам и землям. Меня зовут Очкулус Крампулус и у меня новости о вашем коте.
Услышав последние слова, Карина почувствовала, как ее сердце пропустило один удар. И не от разочарования, что о суженном, так ничего не известно, а от волнения за своего дорогого Тома.
- Ох, как хорошо! – Воскликнула она. – Вы нашли моего дорогого котика?
- Ну, если уж быть точным, скорее это он меня нашел и, судя по его словам, далеко не так быстро, как хотел.
Ничего не поняв из этих странных слов, Карина только уловила, что ее кот нашелся и тут же начала спрашивать, где же он.
- Ну, судя по информации недельной давности, которую я получил, когда его видел, он направляется сюда. Но видимо, довольно медленно. По дороге он сильно повредил одну лапу, и когда я предложил его поднести, гордо отказался. Никогда не понимал этих котов, у них даже слуги гордые, а уж что говорить про особей королевской крови.
- Что? – Только и заморгала глазами молодая вдова.
- Да, что-что. Я о жителях кошачьего мира. Котик ваш же, как вы наверняка знаете, не с Земли. Поэтому-то у вас и вышло, как он выразился, «это затянувшееся недопонимание с его именем». Так что, я тут, в некотором роде в роли переводчика. Кот ваш просил передать, что очень вас просит называть его настоящим именем. Причем, тут уж я извините и сам ничего не понимаю, котик ваш не из болтливых. Так вот, причем он просил, цитирую «если вы его по-настоящему любите, назвать его по имени подряд четыре раза». А зовут его Аданкари.
И только старый маг произнес это слово, в комнату как по волшебству, вплелся хромая любимый кот Карины.
- Аданкари, Аданкари, Аданкари, Аданкари! - Чуть ли не выкрикнула, вдруг все понявшая молодая вдова.
И в черном взвившимся над ее любимым Томом вихре пошатываясь появился прекрасный юноша. Совершенно нагой, смуглый, с большими синими миндалевидными глазами и длинными черными волосами. С видом смущенным но полным достоинства он пытался прикрыть причинное место, раненой рукой.
- Ну, наконец-то. – Прозвучал голос, низкий и приятный. - Привет, Карина, вот и я! Прости, долго искал переводчика.
Но Карина ничего не ответила. Потому что сквозь слезы, смех и попытки обнимать и целовать смущенного голого юношу говорить сложно.
А остальная часть пророчества старой гадалки вскоре тоже сбылась.
Любимые женщины
Мне нравится эта весенняя осень с её красками желтизны!
Мне нравятся силуэты деревьев в тусклых лучах луны!
Мне нравится ходить по парку, слушать шуршанье листвы!
Мне нравится эта бабья осень, с воспоминаниями весны!
Я влюблён в эти яркие краски, они настолько нежны!
Таким только может быть нежным
Взгляд моей Мамы и прикосновение любимой жены!
Хочу продлить те мгновения, не продлеваются они, увы!
Ну, что ж, наберусь терпения и доживу до весны!
Весна и осень, я влюблён в эти две поры!
Весною я больше влюблён в осень!
Осенью мне хватает весны!
Две мои любимые женщины! Мама моя и жена!
Одна из них — золотая осень! Вторая — моя весна!
Я обожаю Вас, Любимые женщины! С Вами я буду всегда!
С Любовью я не расстанусь! С нею я навсегда!
Мои Любимые женщины! Осень моя и весна!!!
Ты звезда, сошедшая с неба
Ты пришедшая ко мне нега!
Ты с Любовью ко мне пришла
И во мне ты Любовь нашла!
Ты снежинкой ко мне на ладонь ложишься,
Ручейком по руке стекая,
И ты в капле воды отражаешься,
Вся волшебно — особенная такая!
Ты прилетай ко мне птицей свободной
И принеси мне Любовь в бокале!
А я ею хочу напиться
И раствориться в твоём бокале!
Я заберусь на вершину сказки
И сочиню я сюжет необычный,
Я пролечу над вечерним небом,
До неприличия симпатичным!
Я принесу тебе звёзд букетных,
Я роз космических нащипаю!
А утром проснусь и увижу:
Ты прилетела ко мне из рая?!
Мне Бог прислал тебя!
Ты — красота моя неземная!!!
Я человек из прошлого столетия
Я человек из прошлого столетия!
Дай, Бог ты мой, мне не пустого долголетия,
А плодотворных творческих снотворных
И равновесия с Любовью Ты мне дай!
Открой мне даль, ту, о которой только слышал,
В Шамбалу путь Ты мне открой!
Я не Герой, но если надо, я Героем Твоим стану,
Я никогда Тобою жить не перестану,
Я буду следовать указанным Тобою мне путём,
И днём и ночью, в снег, в мороз
И в град, и в дождь, и в стужу
Любую одолею высоту! Себя преодолею!
И я в пространство привнесу
Как можно больше Солнечного света.
Позволь мне взять с собою ту,
Которая в пути помощником мне будет,
А если нет, тогда позволь, к Тебе приду я сам.
Хочу быть ближе к Небесам и быть с Тобою!
Нет, я не ною, я прошу!
Позволь мне взглядом и сознанием проникнуть
И улыбнуться от причастия с Тобой!
Открой путь в Шамбалу, позволь мне быть с Тобой!!!
Как много в мире всякой
разной красоты
Как много в мире всякой разной красоты!
И ты будешь слепцом,
Если не сможешь этого увидеть!
Деревья нарядились в разной формы листья,
И разной формы лепестки цветов тебя встречают,
И аромат лугов, полей, цвет неба, Солнца и воды —
Везде присутствуешь незримо Ты!!!
Закат с Восходом, пенье птиц и женщины!
Как много мимо проходящих,
Через очки в тебя смотрящих,
И все такие разные, но все по своему красивы,
Неповторимы и милы! Да, Вы!
Хочу, чтоб все были счастливы и любимы!
Так мне и хочется тихонько подойти,
Через плечо взглянуть в глаза,
Поцеловать раз двадцать пять,
И прошептать «Как вы красивы!»
И это не движенье плоти, а Восторг!
Восторг души и внутренняя радость!
Энергию мою к тебе несёт,
Когда нибудь, быть может занесёт,
Не удержусь и растворюсь в тебе…,
Но растворюсь в тебе с Любовью!
И даже если будет с болью,
То всё равно с Любовью!!!
По коридору нашего сознания
Мне нравится эта весенняя осень с её красками желтизны!
Мне нравятся силуэты деревьев в тусклых лучах луны!
Мне нравится ходить по парку, слушать шуршанье листвы!
Мне нравится эта бабья осень, с воспоминаниями весны!
Я влюблён в эти яркие краски, они настолько нежны!
Таким только может быть нежным
Взгляд моей Мамы и прикосновение любимой жены!
Хочу продлить те мгновения, не продлеваются они, увы!
Ну, что ж, наберусь терпения и доживу до весны!
Весна и осень, я влюблён в эти две поры!
Весною я больше влюблён в осень!
Осенью мне хватает весны!
Две мои любимые женщины! Мама моя и жена!
Одна из них — золотая осень! Вторая — моя весна!
Я обожаю Вас, Любимые женщины! С Вами я буду всегда!
С Любовью я не расстанусь! С нею я навсегда!
Мои Любимые женщины! Осень моя и весна!!!
Ты звезда, сошедшая с неба
Ты пришедшая ко мне нега!
Ты с Любовью ко мне пришла
И во мне ты Любовь нашла!
Ты снежинкой ко мне на ладонь ложишься,
Ручейком по руке стекая,
И ты в капле воды отражаешься,
Вся волшебно — особенная такая!
Ты прилетай ко мне птицей свободной
И принеси мне Любовь в бокале!
А я ею хочу напиться
И раствориться в твоём бокале!
Я заберусь на вершину сказки
И сочиню я сюжет необычный,
Я пролечу над вечерним небом,
До неприличия симпатичным!
Я принесу тебе звёзд букетных,
Я роз космических нащипаю!
А утром проснусь и увижу:
Ты прилетела ко мне из рая?!
Мне Бог прислал тебя!
Ты — красота моя неземная!!!
Я человек из прошлого столетия
Я человек из прошлого столетия!
Дай, Бог ты мой, мне не пустого долголетия,
А плодотворных творческих снотворных
И равновесия с Любовью Ты мне дай!
Открой мне даль, ту, о которой только слышал,
В Шамбалу путь Ты мне открой!
Я не Герой, но если надо, я Героем Твоим стану,
Я никогда Тобою жить не перестану,
Я буду следовать указанным Тобою мне путём,
И днём и ночью, в снег, в мороз
И в град, и в дождь, и в стужу
Любую одолею высоту! Себя преодолею!
И я в пространство привнесу
Как можно больше Солнечного света.
Позволь мне взять с собою ту,
Которая в пути помощником мне будет,
А если нет, тогда позволь, к Тебе приду я сам.
Хочу быть ближе к Небесам и быть с Тобою!
Нет, я не ною, я прошу!
Позволь мне взглядом и сознанием проникнуть
И улыбнуться от причастия с Тобой!
Открой путь в Шамбалу, позволь мне быть с Тобой!!!
Как много в мире всякой
разной красоты
Как много в мире всякой разной красоты!
И ты будешь слепцом,
Если не сможешь этого увидеть!
Деревья нарядились в разной формы листья,
И разной формы лепестки цветов тебя встречают,
И аромат лугов, полей, цвет неба, Солнца и воды —
Везде присутствуешь незримо Ты!!!
Закат с Восходом, пенье птиц и женщины!
Как много мимо проходящих,
Через очки в тебя смотрящих,
И все такие разные, но все по своему красивы,
Неповторимы и милы! Да, Вы!
Хочу, чтоб все были счастливы и любимы!
Так мне и хочется тихонько подойти,
Через плечо взглянуть в глаза,
Поцеловать раз двадцать пять,
И прошептать «Как вы красивы!»
И это не движенье плоти, а Восторг!
Восторг души и внутренняя радость!
Энергию мою к тебе несёт,
Когда нибудь, быть может занесёт,
Не удержусь и растворюсь в тебе…,
Но растворюсь в тебе с Любовью!
И даже если будет с болью,
То всё равно с Любовью!!!
По коридору нашего сознания
По коридору нашего сознания,
Дорожку счастья надо проложить,
И с этим жить!
По настоящему счастливым можно быть,
Лишь с чистой совестью,
Запасом чистых дел,
Таков удел любого человека!
Но прежде надо научится всем Любить!
Пред тем как шаг ступить по жизни,
И в жизни этой кем — то быть,
Ты постарайся друг любезный,
О главном в жизни не забыть!
Ты создан Богом для Любви!
Живи в Любви с рассвета до заката,
И в сон с Любовью уходи,
И жизнь твоя наполнится букетом,
Чудесных красок и цветов!
Игорь Романцов
Прости…Прощай! Исчезли дали.
Простыла пасмурная мгла.Я не люблю свои печали
И когда горькая слеза.
Как долго мы с тобой молчали
Среди постылой суеты
И на обочинах встречали
Давно увядшие цветы.
Прости… Прощай! Не жду ответа.
Ты на работу? Очень жаль!
Побыть с тобой- мечта поэта,
Мечта, исчезнувшая в даль!
Я неизменно постоянен:
Непредсказуемо смешон…
Перезагруженно начитан…
Недопустимо приземлён…
Стихи не пишут по заказу.
Они внезапны… В этом суть…
А я сегодня на рыбалку!
А ты куда и где твой путь?
В хитросплетеньи ситуаций,
От заземлённости высот
И до возвышенности сует
Я продолжаю свой полёт.
И выручает меня рифма:
Сплету слова в созвучье нот…
Над вечереющим простором
Сонатой рифма потечёт…
Грустная прозрачность за моим окном.
Осень сыплет золотом, сыростью и сном.
Я любуюсь осенью и тобой, мой друг!
Остывает осенью лишь печальный луг.
Ты подруга верная, но грустишь слегка,
Как холодной осенью стылая река.
Что же нас растрогало? Осень ли, печаль?
Журавли по-осени улетают вдаль…
Вот и я осыпался золотой листвой
Вслед за этой осенью, каплей дождевой
Картина
Весна…Лозоцвiтiння…Олiя, полотно…
I я, як тая повiнь, розтанув! Понесло
Усе, що в мене було, усе, що я кохав,
Лише холодний вiтер лозiння колихав…
Лише одна надiя- на сонячне тепло,
Но все, що в мене було, воно тай понесло!
I повiн’ю я лину вдогон холодних струм
До того, що зiгрiе мiй сум весняних дум…
Олег Каширский
Валерий Голев
Виктор Кишиневский
Татьяна Петрова
Эмилия Орловская
Валерий Зотов
25 января 2017 г.
В этот день Владимиру Семеновичу Высоцкому исполнилось бы 79 лет. С Запорожьем этого великого человека связывает многое. В первую очередь «Мечта о Тихом океане» – таково, по некоторым данным, было рабочее название фильма «Единственная», снятого в Запорожье с участием Семеновича. А также во время его запорожских концертов.
Но одной из главных связей Поэта с нашим городом была его дружба с запорожской милицией, возникшая после фильма «Место встречи изменить нельзя». Дружба короткая, но вечная, как все, во что вложил свою бессмертную душу Высоцкий. Друзья Жеглова и сегодня бережно хранят память о нем. Безмолвные свидетели этой Встречи — старые фотографии, предоставленные «Правде» ветераном запорожской милиции Николаем Солодовым.
Материал взят из газеты "Правда"
23 сентября 2019 года бывшему мэру Запорожья Александру Поляку исполнился бы 71 год. Накануне этой даты мы встретились с ближайшим соратником Александра Владимировича Валерием Зотовым и вот, что он рассказал о своем друге и старшем товарище.
Человек не из системы
– Мы были знакомы три десятка лет. Я чуть моложе, поэтому первоначально были лишь служебные отношения. Я был еще в комсомольском оперативном отряде, а он уже служил в милиции. Дальше я работал опером, а он – начальником УВД.
Скажу, что у нас бывали и непростые отношения, но мы оставались друзьями. Хотя ссорились, мирились, но всегда понимали друг друга. Объединяло нас многое, в основе была еще «дозастойная» советская романтика. А еще работали вместе, а значит – общие друзья, знакомые… Вместе играли в футбол – на базе «Металлурга» тогда была лига старшего поколения, там собирались близкие друзья, в том числе и тренер «Металлурга» Александр Томах…
Поляк – управленец по характеру, т.е. специалист по оптимизации всей работы. Он умел принимать решения и брать на себя ответственность. Была ситуация с раскрытием убийства жителей Сумской области, когда машину расстреляли и сожгли. Был такой серийный убийца по фамилии Оноприенко. К сожалению, одна из групп сразу пошла по ложному следу, и Александр Владимирович на уровне министра сказал: «Это я не соответствую, наказывайте меня». Он не подставлял других…
В мэрии тоже интересно было за ним наблюдать. Кстати, я присутствовал, когда второй президент Леонид Кучма убеждал его баллотироваться на мэра. Но на выборах 1998 года мы проиграли. И… Поляка тут же убрали из системы МВД. Я тоже хотел уходить, но он мне не позволил и сказал, что я должен ехать в Днепропетровск на любую должность…
Кучма нас так и не поддержал после поражения в 1998 году, хотя обещал: «Я прикрою, если что». У него в 1998 году случилась смена глав администрации, и нас… «репрессировали». Но когда Кучма вместе с Путиным приехал в 2002 году и посмотрел на перемены в городе, то сказал: «Александр Владимирович, я признаю… Хотя я и тогда в тебя верил, и это все сделано без меня»…
Но это было уже потом, после 7 июня 2000 года, когда Поляк выиграл досрочные выборы. Я пришел с ним работать не сразу, хотя он меня звал не раз и даже приезжал ко мне в Днепр. Просто я хорошо знал ту школу чиновников – большинство из них были абсолютно бесхребетные, хотя и грамотные, хорошо разбирающиеся в своих направлениях работы. Я сначала сомневался, идти ли в мэрию, но случилось несколько скандальных событий, в частности нашли прослушку в кабинете Поляка, и я пришел…
Скажу сразу, что и Александр Владимирович, и я так и не стали своими для той власти. Хотя, кто бы из той системы мог начать с того, что убрал чугунный, кованый, дорогой забор возле мэрии? Поляк говорил, что мы должны быть ближе к горожанам. Потом мы часто сидели на лавочке возле мэрии, а рядом с нами – увлеченные своими делами молодые люди…
Вспоминаю и решение о ликвидации районных советов. Никто из той системы и вопрос такой не ставил бы. Ведь сразу возникли серьезные трения с довольно большой фракцией коммунистов, но потом как-то сработались.
Считаю, что главная заслуга Поляка в том, что он показал: милиция пришла к власти и милиция выдвинула в мэры очень неглупого человека. А еще при нем люди хоть немножко поверили во власть, начали по-другому относиться к городу, который на тот момент был темным и неозелененным, а бульвар Шевченко был просто убогим. Поляк же за три неполных года многое поменял.
И люди ему поверили, а доверие — большой капитал. Если помните, он начал срезать деревья на проспекте, а это, в основном, старые акации, Поляк их заменил на каштаны, липы. Поначалу «зеленые» приезжали, поднялся крик в прессе, но он рискнул, и сейчас мы имеем совсем другой проспект.
У Поляка хорошее видение прекрасного — он учился в художественной школе. Поляк всегда любил фотографии обычных городских уголков — со скамейками, подстриженными кустиками. И вот моя знакомая из Сан-Франциско привезла фото сердечек. Думаю, что мы не нарушили авторских прав архитекторов США и воплотили идею фонтана возле «Часов влюбленных» молниеносно.
Александр Владимирович выбрал фонтаны и подсветки домов неслучайно. Вода — наиболее доступна в городе, и на подсветке в энергетическом сердце Украины тоже нельзя экономить.
Еще одной проблемой было то, что на дамбе между Гагарина и Пушкина не было рабатки, и сколько там ДТП случалось! А он разделительный барьер сделал, и фактически спас много жизней.
Не все, конечно, удалось. Например, не совсем удачен памятник-шпиль на Металлургов, там была другая идея, но на ее воплощение не дали денег заводы…
В отличие от нынешней власти, Поляк практически не анонсировал событие, а сразу делал. Помню, что 30 апреля вдруг поменялся сценарий первомайской демонстрации — не на Фестивальной, а на 12 Апреля возле фонтанов…
То же самое с подсветками на башнях. Сейчас бы об этом только говорили полгода…
И люди это оценили и даже начали приглашать друзей — приезжайте, у нас фонтаны и подсветка. По динамике мы даже опережали тогда Днепропетровск и Харьков, а сейчас сильно от них отстаем.
Один из нас
– Впрочем, я Поляка не идеализирую, — продолжает Валерий Михайлович. – Человек грешный, и охотник, и рыбак, мог рыбачить в разных местах, но рыбы не любил, для него был важен азарт.
Родители – рабочие. Отец — Владимир Петрович, участник войны, а семья жила на Панфиловцев.
Александр Владимирович — человек доступный, простой и вместе с тем и не совсем простой. Он показал, что при честной власти гораздо больше можно сделать для города. У нас не было откатов, как сейчас.
Очень фонтаны любил. Вот случай. У родителей Поляка была маленькая дачка в Отрадном. Владимир Петрович получил, работая на «Укрграфите». Посадил там помидоры, чуть ли не каждый куст клееночкой от морозов укрыл. Мы приехали немного перекусить. Домик небольшой, забор, тропинка и Днепр. И тут идея: давай выкопаем яму площадью 10х10 под фонтан. Пришли соседи с закуской, начали помогать. До ночи копали яму под фонтан, выкопали по пояс. Потом эта идея забылась, мы заработались, а дядя Володя со мной не разговаривал год…
Разбирался ли Поляк в людях? Не всегда. Он же следователь по профессии. Следователь — это аналитик, а я оперативник – ближе к психологии. Поляк мог вокруг себя собрать не тех людей, вернее, они «налипали» сами. Но и умел встряхнуться вовремя. Т.е. просил ктото, например: «Саша, выведи нам из коммунальной собственности Центральный рынок». И он очищался от таких людей.
Касательно циркулировавших слухов вокруг внезапной смерти Александра Владимировича, то не хочу об этом говорить. Меня в городе в те дни не было. Я отпросился у Поляка на 10 дней на Эльбрус кататься на лыжах.
А до этого он уезжал в отпуск, были даже своеобразные проводы в исполкоме. В столовой небольшой фуршет – не пьянка. Установки мэра на две недели, перед тем, как он уедет в Карловы Вары попить воды. Но я же его знаю – через три дня вернулся…
В свой последний день звонит мне: «Ты где?». А я на самой крутой горе Чигет, напротив Эльбруса. «И что там?» Отвечаю, что тут ледник, тут Высоцкий снимался в фильме «Вертикаль», горы. Охотиться можно… Он отвечает: «А вы меня в эти Карловы Вары отправили». Он был бродяга в хорошем понимании, как и я…
И о себе
Валерий Зотов – человек в городе известный, и уже больше не как соратник Александра Поляка, а как журналист. Было бы удивительно, если бы мы не попросили его хоть немного рассказать о себе.
– Родом я из Ореховского района. Закончил Харьковский юридический институт, академию МВД в Москве. А до этого прошел «школу юных следопытов», был делегатом на съездах комсомола, знаю, что такое комсомольские оперативные отряды, стройотряды, Заполярье и Тюмень.
В армии служба в Прибалтийском военном округе — сержантская школа в Краснознаменном Севастопольском полку имени Латышских стрелков. Затем служил в Шауляе и Радвилишкисе (Литва). После этого пришел в базовый оперативный отряд, а затем в милицию – зам. инспектора уголовного розыска. Рос по служебной лестнице. Прошел несколько кавказских войн как сотрудник милиции и оперативник: 1986 год — Армения, 1990 год — Южная Осетия (Цхинвали), затем Абхазия. Вернулся в Запорожье в 1991 году начальником розыска, Поляк меня забрал, сказал, что ему трудно. 8 лет проработал начальником криминальной милиции города.
Зимой катаюсь на лыжах, позволяю себе каждую неделю ходить на Хортицу пешком с Бородинского, где живу, ныряю круглый год в Днепр… Помню в Цхинвали помыться надо было, а все разбомблено, горная река, ночь и т.д. Словом, это прочувствовать надо…
После смерти Поляка в 2003 году ушел из власти и решил попробовать себя в журналистике. Втроем создали «Искру», потом уже сам создал «Правду». Девять с лишним лет эта газета выходила. Кстати, мне очень понравилась журналистика. Сегодня, пожалуй, самая интеллектуальная профессия, позволяющая сказать то, что хочешь и то, что нужно.
О поездках на Донбасс говорить трудно — это отдельная история. Тогда еще была газета с моей еженедельной аналитической страницей. Удачно – не удачно, но всегда исходил из принципа — говорить о том, что не просто знаешь, но и видишь. В среду – газета, в четверг – оперативка. Я тогда практически каждую неделю бывал на Донбассе. Бывал и на той стороне, когда еще сплошной линии не было. А начиналось все с Луганска, когда там здание СБУ захватили, мы делали фоторепортажи.
Я не просто тогда ездил, а возил помощь, потому что видел эту первоначальную нищету. Это инициатива газеты и моя. Люди приносили консервацию, вещи. Мы попадали во всякие нештатные ситуации — под обстрелы, например. С Димой Смольенко часто ездил, Женей Зюзиным, Тарасом Билкой. Потом с волонтерами и военными. Дальше я отдельно ездил знакомиться со службой безопасности…
Все, что я там вижу – это беда. Много раз задавал себе вопрос: «Почему я не там, имея за спиной коечто в прошлом?». Те же кавказские войны, например. Я был на той стороне, слушал их, был в Одессе 2 мая, был в Крыму уже после… Гдето потеряла людей наша власть в переносном смысле, потеряла жителей Крыма, Донбасса. Я видел, что не только Россия влияет… Считал своим долгом возить газеты с репортажами о ребятах на передовую, огурцы соленые с ватными штанами на зиму. Это продолжалось года два…
Имея опыт оперативной работы, я всегда все согласовывал, ничего лишнего не писал, фотографий орудия, «привязанного» к местности, не делал.
Но я видел, как там меняются настроения. Взаимный бизнес на похищении людей, торговля людьми и товарами… Сейчас я планирую поехать туда, взглянуть просто для себя. Там уже очень многие обогатились. Я считаю, что надо прекращать войну немедленно! Слушая людей, я сам запутался, особенно, когда видел, что происходило в нашей предыдущей власти. Сегодня поразному называют события на Донбассе — ктото гражданской войной, что тоже близко к истине, потому что взялись за оружие кто изза религии, кто изза политики, кто изза бизнеса. Причин много, но люди одной веры, одного государства убивают друг друга, как это все назвать?
Да, Россия имеет там влияние. Боюсь, что если долго протянем Донбасс, то вырастет уже новое поколение. Ведь выросло поколение без Поляка – 17 лет, – так и там… Уже 5 лет, уже получили паспорта, уже дипломы, которые Россия признает. Вырастет поколение абсолютно не наше. То есть нельзя откладывать надолго. Это точка зрения человека, который там бывал практически каждую неделю в течение нескольких лет.
Где я сейчас? Сайт Pravda.in.ua, в колонке редактора попрежнему пишу аналитику. Не каждое событие в городе, но многое комментирую. Выборы, силовые структуры, реформы. Был беспощаден на последних выборах касательно билбордов. Впрочем, говорить, какая городская власть должна быть, заводомэрия или нет, не знаю. Самое главное, чтобы не торговали землей. Вот раньше отдали в аренду целую площадь Фестивальную неизвестно кому, а сейчас не знают, что с ней делать. Этого не должно быть…
Человек не из системы
– Мы были знакомы три десятка лет. Я чуть моложе, поэтому первоначально были лишь служебные отношения. Я был еще в комсомольском оперативном отряде, а он уже служил в милиции. Дальше я работал опером, а он – начальником УВД.
Скажу, что у нас бывали и непростые отношения, но мы оставались друзьями. Хотя ссорились, мирились, но всегда понимали друг друга. Объединяло нас многое, в основе была еще «дозастойная» советская романтика. А еще работали вместе, а значит – общие друзья, знакомые… Вместе играли в футбол – на базе «Металлурга» тогда была лига старшего поколения, там собирались близкие друзья, в том числе и тренер «Металлурга» Александр Томах…
Поляк – управленец по характеру, т.е. специалист по оптимизации всей работы. Он умел принимать решения и брать на себя ответственность. Была ситуация с раскрытием убийства жителей Сумской области, когда машину расстреляли и сожгли. Был такой серийный убийца по фамилии Оноприенко. К сожалению, одна из групп сразу пошла по ложному следу, и Александр Владимирович на уровне министра сказал: «Это я не соответствую, наказывайте меня». Он не подставлял других…
В мэрии тоже интересно было за ним наблюдать. Кстати, я присутствовал, когда второй президент Леонид Кучма убеждал его баллотироваться на мэра. Но на выборах 1998 года мы проиграли. И… Поляка тут же убрали из системы МВД. Я тоже хотел уходить, но он мне не позволил и сказал, что я должен ехать в Днепропетровск на любую должность…
Кучма нас так и не поддержал после поражения в 1998 году, хотя обещал: «Я прикрою, если что». У него в 1998 году случилась смена глав администрации, и нас… «репрессировали». Но когда Кучма вместе с Путиным приехал в 2002 году и посмотрел на перемены в городе, то сказал: «Александр Владимирович, я признаю… Хотя я и тогда в тебя верил, и это все сделано без меня»…
Но это было уже потом, после 7 июня 2000 года, когда Поляк выиграл досрочные выборы. Я пришел с ним работать не сразу, хотя он меня звал не раз и даже приезжал ко мне в Днепр. Просто я хорошо знал ту школу чиновников – большинство из них были абсолютно бесхребетные, хотя и грамотные, хорошо разбирающиеся в своих направлениях работы. Я сначала сомневался, идти ли в мэрию, но случилось несколько скандальных событий, в частности нашли прослушку в кабинете Поляка, и я пришел…
Скажу сразу, что и Александр Владимирович, и я так и не стали своими для той власти. Хотя, кто бы из той системы мог начать с того, что убрал чугунный, кованый, дорогой забор возле мэрии? Поляк говорил, что мы должны быть ближе к горожанам. Потом мы часто сидели на лавочке возле мэрии, а рядом с нами – увлеченные своими делами молодые люди…
Вспоминаю и решение о ликвидации районных советов. Никто из той системы и вопрос такой не ставил бы. Ведь сразу возникли серьезные трения с довольно большой фракцией коммунистов, но потом как-то сработались.
Считаю, что главная заслуга Поляка в том, что он показал: милиция пришла к власти и милиция выдвинула в мэры очень неглупого человека. А еще при нем люди хоть немножко поверили во власть, начали по-другому относиться к городу, который на тот момент был темным и неозелененным, а бульвар Шевченко был просто убогим. Поляк же за три неполных года многое поменял.
И люди ему поверили, а доверие — большой капитал. Если помните, он начал срезать деревья на проспекте, а это, в основном, старые акации, Поляк их заменил на каштаны, липы. Поначалу «зеленые» приезжали, поднялся крик в прессе, но он рискнул, и сейчас мы имеем совсем другой проспект.
У Поляка хорошее видение прекрасного — он учился в художественной школе. Поляк всегда любил фотографии обычных городских уголков — со скамейками, подстриженными кустиками. И вот моя знакомая из Сан-Франциско привезла фото сердечек. Думаю, что мы не нарушили авторских прав архитекторов США и воплотили идею фонтана возле «Часов влюбленных» молниеносно.
Александр Владимирович выбрал фонтаны и подсветки домов неслучайно. Вода — наиболее доступна в городе, и на подсветке в энергетическом сердце Украины тоже нельзя экономить.
Еще одной проблемой было то, что на дамбе между Гагарина и Пушкина не было рабатки, и сколько там ДТП случалось! А он разделительный барьер сделал, и фактически спас много жизней.
Не все, конечно, удалось. Например, не совсем удачен памятник-шпиль на Металлургов, там была другая идея, но на ее воплощение не дали денег заводы…
В отличие от нынешней власти, Поляк практически не анонсировал событие, а сразу делал. Помню, что 30 апреля вдруг поменялся сценарий первомайской демонстрации — не на Фестивальной, а на 12 Апреля возле фонтанов…
То же самое с подсветками на башнях. Сейчас бы об этом только говорили полгода…
И люди это оценили и даже начали приглашать друзей — приезжайте, у нас фонтаны и подсветка. По динамике мы даже опережали тогда Днепропетровск и Харьков, а сейчас сильно от них отстаем.
Один из нас
– Впрочем, я Поляка не идеализирую, — продолжает Валерий Михайлович. – Человек грешный, и охотник, и рыбак, мог рыбачить в разных местах, но рыбы не любил, для него был важен азарт.
Родители – рабочие. Отец — Владимир Петрович, участник войны, а семья жила на Панфиловцев.
Александр Владимирович — человек доступный, простой и вместе с тем и не совсем простой. Он показал, что при честной власти гораздо больше можно сделать для города. У нас не было откатов, как сейчас.
Очень фонтаны любил. Вот случай. У родителей Поляка была маленькая дачка в Отрадном. Владимир Петрович получил, работая на «Укрграфите». Посадил там помидоры, чуть ли не каждый куст клееночкой от морозов укрыл. Мы приехали немного перекусить. Домик небольшой, забор, тропинка и Днепр. И тут идея: давай выкопаем яму площадью 10х10 под фонтан. Пришли соседи с закуской, начали помогать. До ночи копали яму под фонтан, выкопали по пояс. Потом эта идея забылась, мы заработались, а дядя Володя со мной не разговаривал год…
Разбирался ли Поляк в людях? Не всегда. Он же следователь по профессии. Следователь — это аналитик, а я оперативник – ближе к психологии. Поляк мог вокруг себя собрать не тех людей, вернее, они «налипали» сами. Но и умел встряхнуться вовремя. Т.е. просил ктото, например: «Саша, выведи нам из коммунальной собственности Центральный рынок». И он очищался от таких людей.
Касательно циркулировавших слухов вокруг внезапной смерти Александра Владимировича, то не хочу об этом говорить. Меня в городе в те дни не было. Я отпросился у Поляка на 10 дней на Эльбрус кататься на лыжах.
А до этого он уезжал в отпуск, были даже своеобразные проводы в исполкоме. В столовой небольшой фуршет – не пьянка. Установки мэра на две недели, перед тем, как он уедет в Карловы Вары попить воды. Но я же его знаю – через три дня вернулся…
В свой последний день звонит мне: «Ты где?». А я на самой крутой горе Чигет, напротив Эльбруса. «И что там?» Отвечаю, что тут ледник, тут Высоцкий снимался в фильме «Вертикаль», горы. Охотиться можно… Он отвечает: «А вы меня в эти Карловы Вары отправили». Он был бродяга в хорошем понимании, как и я…
И о себе
Валерий Зотов – человек в городе известный, и уже больше не как соратник Александра Поляка, а как журналист. Было бы удивительно, если бы мы не попросили его хоть немного рассказать о себе.
– Родом я из Ореховского района. Закончил Харьковский юридический институт, академию МВД в Москве. А до этого прошел «школу юных следопытов», был делегатом на съездах комсомола, знаю, что такое комсомольские оперативные отряды, стройотряды, Заполярье и Тюмень.
В армии служба в Прибалтийском военном округе — сержантская школа в Краснознаменном Севастопольском полку имени Латышских стрелков. Затем служил в Шауляе и Радвилишкисе (Литва). После этого пришел в базовый оперативный отряд, а затем в милицию – зам. инспектора уголовного розыска. Рос по служебной лестнице. Прошел несколько кавказских войн как сотрудник милиции и оперативник: 1986 год — Армения, 1990 год — Южная Осетия (Цхинвали), затем Абхазия. Вернулся в Запорожье в 1991 году начальником розыска, Поляк меня забрал, сказал, что ему трудно. 8 лет проработал начальником криминальной милиции города.
Зимой катаюсь на лыжах, позволяю себе каждую неделю ходить на Хортицу пешком с Бородинского, где живу, ныряю круглый год в Днепр… Помню в Цхинвали помыться надо было, а все разбомблено, горная река, ночь и т.д. Словом, это прочувствовать надо…
После смерти Поляка в 2003 году ушел из власти и решил попробовать себя в журналистике. Втроем создали «Искру», потом уже сам создал «Правду». Девять с лишним лет эта газета выходила. Кстати, мне очень понравилась журналистика. Сегодня, пожалуй, самая интеллектуальная профессия, позволяющая сказать то, что хочешь и то, что нужно.
О поездках на Донбасс говорить трудно — это отдельная история. Тогда еще была газета с моей еженедельной аналитической страницей. Удачно – не удачно, но всегда исходил из принципа — говорить о том, что не просто знаешь, но и видишь. В среду – газета, в четверг – оперативка. Я тогда практически каждую неделю бывал на Донбассе. Бывал и на той стороне, когда еще сплошной линии не было. А начиналось все с Луганска, когда там здание СБУ захватили, мы делали фоторепортажи.
Я не просто тогда ездил, а возил помощь, потому что видел эту первоначальную нищету. Это инициатива газеты и моя. Люди приносили консервацию, вещи. Мы попадали во всякие нештатные ситуации — под обстрелы, например. С Димой Смольенко часто ездил, Женей Зюзиным, Тарасом Билкой. Потом с волонтерами и военными. Дальше я отдельно ездил знакомиться со службой безопасности…
Все, что я там вижу – это беда. Много раз задавал себе вопрос: «Почему я не там, имея за спиной коечто в прошлом?». Те же кавказские войны, например. Я был на той стороне, слушал их, был в Одессе 2 мая, был в Крыму уже после… Гдето потеряла людей наша власть в переносном смысле, потеряла жителей Крыма, Донбасса. Я видел, что не только Россия влияет… Считал своим долгом возить газеты с репортажами о ребятах на передовую, огурцы соленые с ватными штанами на зиму. Это продолжалось года два…
Имея опыт оперативной работы, я всегда все согласовывал, ничего лишнего не писал, фотографий орудия, «привязанного» к местности, не делал.
Но я видел, как там меняются настроения. Взаимный бизнес на похищении людей, торговля людьми и товарами… Сейчас я планирую поехать туда, взглянуть просто для себя. Там уже очень многие обогатились. Я считаю, что надо прекращать войну немедленно! Слушая людей, я сам запутался, особенно, когда видел, что происходило в нашей предыдущей власти. Сегодня поразному называют события на Донбассе — ктото гражданской войной, что тоже близко к истине, потому что взялись за оружие кто изза религии, кто изза политики, кто изза бизнеса. Причин много, но люди одной веры, одного государства убивают друг друга, как это все назвать?
Да, Россия имеет там влияние. Боюсь, что если долго протянем Донбасс, то вырастет уже новое поколение. Ведь выросло поколение без Поляка – 17 лет, – так и там… Уже 5 лет, уже получили паспорта, уже дипломы, которые Россия признает. Вырастет поколение абсолютно не наше. То есть нельзя откладывать надолго. Это точка зрения человека, который там бывал практически каждую неделю в течение нескольких лет.
Где я сейчас? Сайт Pravda.in.ua, в колонке редактора попрежнему пишу аналитику. Не каждое событие в городе, но многое комментирую. Выборы, силовые структуры, реформы. Был беспощаден на последних выборах касательно билбордов. Впрочем, говорить, какая городская власть должна быть, заводомэрия или нет, не знаю. Самое главное, чтобы не торговали землей. Вот раньше отдали в аренду целую площадь Фестивальную неизвестно кому, а сейчас не знают, что с ней делать. Этого не должно быть…
Светлана Третьяк, «Верже»
Дневник интеллектуальной толстушки
Эмилия Орловская
Понедельник
Я прочитала, что «три четверти мужчин и свыше половины женщин в Германии имеют лишний вес или даже страдают ожирением», и с ужасом обнаружила: одна из этой половины женщин – я.
У меня рост Венеры Милосской - 164 сантиметра, но, к сожалению, вешу я 85 килограммов. Это катастрофа!!! Нужно срочно худеть. Когда я подхожу к зеркалу, на меня смотрит толстенькая молодая особа, пытающаяся вытянуть шею, чтобы скрыть второй подбородок, безуспешно подтянуть живот и спрятать за спиной маленькие толстенькие ручки. Сегодня обязательно буду худеть, не буду завтракать!
Вторник
Вчера не позавтракала, зато хорошо пообедала и поужинала. Не выдержала, ужас! Сегодня прочитала, что Александр Дюма-сын сострил по поводу своего приятеля Нарре, который, сначала потолстев, потом поубавил в весе. «Да он худеет с горя, что толстеет», - сказал автор «Дамы с камелиями». Только я, наверное, толстею с горя, что не худею. Или что-то в этом роде.
Среда
Сегодня решила заняться зарядкой и побегать. Сделала несколько упражнений, даже покрутила немного обруч, устала, но не отказалась от пробежки на улице. Беговой дорожки нет, бегу между домов, и мне ужасно действуют на нервы периодически возникающие велосипедисты и автомобили, или я им. Недавно увидела сюжет по телевизору, что в одном из парков Парижа установили недорогие тренажёры, и все от детей до стариков могут на них тренироваться. Вот бы!!!
Четверг
Мышцы ужасно болят, утром еле встала. Состояние побитой собаки, есть не хочется. Включила телевизор. Передают рекламы кексов, гамбургеров, спагетти под соусом, конфет и мороженого. Всё это вперемежку с рекламой других товаров, которые представляют худышки. Выходит, можно есть. Сделала себе похожий на рекламный бутерброд, наелась конфет, закусила мороженым. Прочитала у другого француза Теофиля Готье: «Я должен признаться, рискуя прослыть турком, что цветущее здоровье и роскошные формы являются, по-моему, очаровательным недостатком в женщине». И он прав!
Пятница
Состояние утром ужасное, чувство невыполненного долга, ощущение
«похмелья» после переедания, к тому же всё ещё болят мышцы. От зарядки пока отказалась. Вечером смотрела по телевизору загадочный детектив, заедая его чипсами и запивая кока-колой. А как же иначе.
Суббота
По телевизору идут далеко неинтеллектуальные шоу, все бесконечно судятся, отвечают на дурацкие вопросы и выигрывают миллион, а главное, все кругом готовят разные вкусности. Смотрю, как загипнотизированная, одну из таких передач, и у меня просыпается зверский аппетит. Разогреваю пиццу и немного успокаиваюсь. Читаю у Виктора Гюго: «В теле всякой женщины есть скелет, но нам нравится, когда этот скелет облечён плотью и незаметен». Совершенно спокойно пью чай с булочками.
Воскресенье
Сегодня меня пригласили в гости. Не могу влезть в любимую кофточку. Что делать, - вздыхаю я. Прихожу к друзьям, на столе манящие калорийные манты и пельмени. «Ты должна всё это съесть, а то мы обидимся», - напутствуют они, накладывая мне тарелку, рассчитанную на Гаргантюа. Я справляюсь. Завтрашнее утро начну с зарядки.
Эмилия Орловская
Понедельник
Я прочитала, что «три четверти мужчин и свыше половины женщин в Германии имеют лишний вес или даже страдают ожирением», и с ужасом обнаружила: одна из этой половины женщин – я.
У меня рост Венеры Милосской - 164 сантиметра, но, к сожалению, вешу я 85 килограммов. Это катастрофа!!! Нужно срочно худеть. Когда я подхожу к зеркалу, на меня смотрит толстенькая молодая особа, пытающаяся вытянуть шею, чтобы скрыть второй подбородок, безуспешно подтянуть живот и спрятать за спиной маленькие толстенькие ручки. Сегодня обязательно буду худеть, не буду завтракать!
Вторник
Вчера не позавтракала, зато хорошо пообедала и поужинала. Не выдержала, ужас! Сегодня прочитала, что Александр Дюма-сын сострил по поводу своего приятеля Нарре, который, сначала потолстев, потом поубавил в весе. «Да он худеет с горя, что толстеет», - сказал автор «Дамы с камелиями». Только я, наверное, толстею с горя, что не худею. Или что-то в этом роде.
Среда
Сегодня решила заняться зарядкой и побегать. Сделала несколько упражнений, даже покрутила немного обруч, устала, но не отказалась от пробежки на улице. Беговой дорожки нет, бегу между домов, и мне ужасно действуют на нервы периодически возникающие велосипедисты и автомобили, или я им. Недавно увидела сюжет по телевизору, что в одном из парков Парижа установили недорогие тренажёры, и все от детей до стариков могут на них тренироваться. Вот бы!!!
Четверг
Мышцы ужасно болят, утром еле встала. Состояние побитой собаки, есть не хочется. Включила телевизор. Передают рекламы кексов, гамбургеров, спагетти под соусом, конфет и мороженого. Всё это вперемежку с рекламой других товаров, которые представляют худышки. Выходит, можно есть. Сделала себе похожий на рекламный бутерброд, наелась конфет, закусила мороженым. Прочитала у другого француза Теофиля Готье: «Я должен признаться, рискуя прослыть турком, что цветущее здоровье и роскошные формы являются, по-моему, очаровательным недостатком в женщине». И он прав!
Пятница
Состояние утром ужасное, чувство невыполненного долга, ощущение
«похмелья» после переедания, к тому же всё ещё болят мышцы. От зарядки пока отказалась. Вечером смотрела по телевизору загадочный детектив, заедая его чипсами и запивая кока-колой. А как же иначе.
Суббота
По телевизору идут далеко неинтеллектуальные шоу, все бесконечно судятся, отвечают на дурацкие вопросы и выигрывают миллион, а главное, все кругом готовят разные вкусности. Смотрю, как загипнотизированная, одну из таких передач, и у меня просыпается зверский аппетит. Разогреваю пиццу и немного успокаиваюсь. Читаю у Виктора Гюго: «В теле всякой женщины есть скелет, но нам нравится, когда этот скелет облечён плотью и незаметен». Совершенно спокойно пью чай с булочками.
Воскресенье
Сегодня меня пригласили в гости. Не могу влезть в любимую кофточку. Что делать, - вздыхаю я. Прихожу к друзьям, на столе манящие калорийные манты и пельмени. «Ты должна всё это съесть, а то мы обидимся», - напутствуют они, накладывая мне тарелку, рассчитанную на Гаргантюа. Я справляюсь. Завтрашнее утро начну с зарядки.
Плата за опьянение судьбой
Эмилия Орловская
«Художник — духовно утонченная личность, по природе своей аполитичная и настроенная против войны, — попадает в водоворот истории и как-то вынужден с ним бороться. Как быть?» Поистине гамлетовский вопрос решал для себя в 30-е годы прошлого века поэт, эссеист и врач Готфрид Бенн.
Сказать, что Бенн – гениальный поэт, это не сказать ничего, потому что часто это определение даёт возможность не продолжать более. О Готфриде Бенне хочется говорить, обсуждать его стихи, которые сегодня находят многих почитателей в России. Его стихотворные циклы «Морг» (1912 г.), «Сыновья» (1913) и «Плоть» (1917) о распаде плоти, о всемогущей власти тлена, о тоске по бренности живого, об одиночестве среди толпы, определили поэта как яркого представителя немецкого экспрессионизма. Реалистичность врача, а Бенн был по специальности дерматолог-венеролог и патологоанатом, в сочетании с фантазиями поэта рождала необыкновенные стихи. Как он много позже напишет в автобиографическом очерке «Двойная жизнь»: «настоящее искусство не трогает, оно опаляет».
Но в 1933 году Готфрида Бена впечатлили национал-социалисты. «Мистический коллективизм», миссия нации и подлинное её возрождение воспринимались им в неком метафизическом плане, а о том, что это «возрождение» по-нацистски унесёт миллионы жизней других, несогласных с ним людей, он тогда не думал. Когда в Берлине жгли книги уехавшего в Швейцарию Ремарка, когда сотоварищи Бенна по Прусской Академии искусств, выдающиеся писатели и поэты покинули страну, он считал, что такая эмиграция – признак слабости. Полное недоумения и горечи по поводу сотрудничества Бена с нацистским режимом письмо писателя Клауса Манна, написанное в 1933 году, он запальчиво отверг. Бенн подчеркнул: «Я не член партии, не знаком с ее вождями, мне не приходится оглядываться на новых друзей».
Разочаровался в нацизме Готфрид Бенн относительно быстро – год-полтора. Доктрину полного уничтожения евреев, которая стояла отдельным пунктом в нацистской программе, он поначалу не воспринимал всерьёз. Потом ужаснулся и постарался отстраниться от антисемитского курса вождей, подчёркивая: «Блеск кайзеровского рейха, его внутреннее и внешнее богатство в значительной степени созданы именно представителями еврейской части населения Германии. Щедрым изобилием новых идей, художественных, научных, деловых инициатив, которое в период с 1918 по 1933 год поставило Берлин наравне с Парижем, мы во многом обязаны одаренности именно этой части населения, их международным связям, их душевной неуспокоенности и самое главное — их безошибочному чутью на качество».
Фашистский режим тоже быстро разобрался, что на Бенна ставить нечего, обозвал его «культурбольшевиком» и начал вяло преследовать, покусывая, но не смертельно.
Всё же Готфрид Бенн, какие бы литературные успехи не кружили ему голову, был, прежде всего, практикующим врачом. Когда над его головой литератора стали сгущаться тучи, он добился своего зачисления на медицинскую службу в вермахт, решив, что «армия – это аристократическая форма эмиграции».
Сразу же после этого в апреле 1935 года он отказался от всех литературных постов. Весной 1938 года Бенн получает уведомление от президента германской Имперской палаты писателей об исключении его из этой палаты и запрещении заниматься писательским ремеслом. Всё это ошарашивает Бенна, поскольку последние два года он вообще не публиковался. Это письмо оставило болезненный след в ранимой душе поэта, и он написал горькое четверостишье:
ЭКСПРЕССИОНИСТ!
В Греции чеканили монету
В честь Сафо. У нас другой подход:
Раз мозги не вышиб ты поэту,
То тем самым предал свой народ!
Отвергнутый фашистским режимом писатель очень рисковал, может быть, и жизнью, но его оставили на службе в армии, он работал врачом в тылу. В 1943 году он напечатал малым тиражом книжку «22 стихотворения». Как он впоследствии писал: «Этот сборничек, вообще говоря, можно было бы считать своего рода доказательством моей антифашистской деятельности, да только я на это не претендую».
После войны он уже от «союзников» получил запрет публиковать свои книги. И всё-таки, начиная с 1948 года, сначала в Швейцарии, а потом и в Германии его произведения выходят из печати. «Роман фенотипа", написанный в 1944 году, повесть "Птолемеец" (1949), эссе "Проблема лирики" (1951) и другие возрождают славу писателя. Пережив немало трагедий и заблуждений, Готфрид Бенн написал: «Внешне жизнь моя сложилась по–своему счастливо».
Эмилия Орловская
«Художник — духовно утонченная личность, по природе своей аполитичная и настроенная против войны, — попадает в водоворот истории и как-то вынужден с ним бороться. Как быть?» Поистине гамлетовский вопрос решал для себя в 30-е годы прошлого века поэт, эссеист и врач Готфрид Бенн.
Сказать, что Бенн – гениальный поэт, это не сказать ничего, потому что часто это определение даёт возможность не продолжать более. О Готфриде Бенне хочется говорить, обсуждать его стихи, которые сегодня находят многих почитателей в России. Его стихотворные циклы «Морг» (1912 г.), «Сыновья» (1913) и «Плоть» (1917) о распаде плоти, о всемогущей власти тлена, о тоске по бренности живого, об одиночестве среди толпы, определили поэта как яркого представителя немецкого экспрессионизма. Реалистичность врача, а Бенн был по специальности дерматолог-венеролог и патологоанатом, в сочетании с фантазиями поэта рождала необыкновенные стихи. Как он много позже напишет в автобиографическом очерке «Двойная жизнь»: «настоящее искусство не трогает, оно опаляет».
Но в 1933 году Готфрида Бена впечатлили национал-социалисты. «Мистический коллективизм», миссия нации и подлинное её возрождение воспринимались им в неком метафизическом плане, а о том, что это «возрождение» по-нацистски унесёт миллионы жизней других, несогласных с ним людей, он тогда не думал. Когда в Берлине жгли книги уехавшего в Швейцарию Ремарка, когда сотоварищи Бенна по Прусской Академии искусств, выдающиеся писатели и поэты покинули страну, он считал, что такая эмиграция – признак слабости. Полное недоумения и горечи по поводу сотрудничества Бена с нацистским режимом письмо писателя Клауса Манна, написанное в 1933 году, он запальчиво отверг. Бенн подчеркнул: «Я не член партии, не знаком с ее вождями, мне не приходится оглядываться на новых друзей».
Разочаровался в нацизме Готфрид Бенн относительно быстро – год-полтора. Доктрину полного уничтожения евреев, которая стояла отдельным пунктом в нацистской программе, он поначалу не воспринимал всерьёз. Потом ужаснулся и постарался отстраниться от антисемитского курса вождей, подчёркивая: «Блеск кайзеровского рейха, его внутреннее и внешнее богатство в значительной степени созданы именно представителями еврейской части населения Германии. Щедрым изобилием новых идей, художественных, научных, деловых инициатив, которое в период с 1918 по 1933 год поставило Берлин наравне с Парижем, мы во многом обязаны одаренности именно этой части населения, их международным связям, их душевной неуспокоенности и самое главное — их безошибочному чутью на качество».
Фашистский режим тоже быстро разобрался, что на Бенна ставить нечего, обозвал его «культурбольшевиком» и начал вяло преследовать, покусывая, но не смертельно.
Всё же Готфрид Бенн, какие бы литературные успехи не кружили ему голову, был, прежде всего, практикующим врачом. Когда над его головой литератора стали сгущаться тучи, он добился своего зачисления на медицинскую службу в вермахт, решив, что «армия – это аристократическая форма эмиграции».
Сразу же после этого в апреле 1935 года он отказался от всех литературных постов. Весной 1938 года Бенн получает уведомление от президента германской Имперской палаты писателей об исключении его из этой палаты и запрещении заниматься писательским ремеслом. Всё это ошарашивает Бенна, поскольку последние два года он вообще не публиковался. Это письмо оставило болезненный след в ранимой душе поэта, и он написал горькое четверостишье:
ЭКСПРЕССИОНИСТ!
В Греции чеканили монету
В честь Сафо. У нас другой подход:
Раз мозги не вышиб ты поэту,
То тем самым предал свой народ!
Отвергнутый фашистским режимом писатель очень рисковал, может быть, и жизнью, но его оставили на службе в армии, он работал врачом в тылу. В 1943 году он напечатал малым тиражом книжку «22 стихотворения». Как он впоследствии писал: «Этот сборничек, вообще говоря, можно было бы считать своего рода доказательством моей антифашистской деятельности, да только я на это не претендую».
После войны он уже от «союзников» получил запрет публиковать свои книги. И всё-таки, начиная с 1948 года, сначала в Швейцарии, а потом и в Германии его произведения выходят из печати. «Роман фенотипа", написанный в 1944 году, повесть "Птолемеец" (1949), эссе "Проблема лирики" (1951) и другие возрождают славу писателя. Пережив немало трагедий и заблуждений, Готфрид Бенн написал: «Внешне жизнь моя сложилась по–своему счастливо».
В едином порыве
Эмилия Орловская
Магда и Моника были очень похожи друг на друга, обе — жгучие брюнетки, обе — гибкие и грациозные, но также своенравные и независимые, и обе подражали друг другу. Разница заключалась в том, что у Моники глаза были зелёные, а у Магды левый - зелёный, а правый голубой, да ещё в несущественном: Моника была женщиной юных лет, а Магда — её кошкой.
Утром в воскресенье Моника проснулась поздно, как только она открыла глаза, дремавшая на её одеяле кошка тоже открыла глаза и с удовольствием потянулась. Моника, как всегда, удивилась: «Откуда она знает, когда я просыпаюсь, ведь я даже не пошевелилась?». Она давно смирилась с тем, что ответа на этот вопрос она никогда не сможет получить, поскольку, хотя Магда и была умной кошкой, она умела только членораздельно мяукать.
Девушка быстро вскочила с постели, кошка нехотя последовала её примеру. Моника включила плеер и начала под музыку делать зарядку. Сначала она покрутила головой, потом помахала руками, сделала наклоны, Магда внимательно следила за ней. Моника легла на живот, вытянула руки и прогнула спину, кошка тут же последовала её примеру, также вытянув вперёд лапы. Потом девушка перевернулась на спину и опять на живот, её пушистая подруга проделала тоже самое. Тогда Моника быстро поднялась на ноги и запрыгала на одной ножке, это было не под силу Магде, и она уже почти обиделась, когда, казалось, спасительная мысль пришла в её усатую голову: она прыгнула на стул, а потом на самый верх шифоньера. Моника беспомощно смотрела на Магду снизу вверх: повторить такое она ни коем образом не могла. Досадно махнув рукой, она отправилась в ванную.
Вот уже, что кошка никак не могла понять, как это люди добровольно отправляются принимать душ, намазывают себя при этом какой-то гадостью, от которой полно пены и приторного аромата. Магда с большим неудовольствием вспомнила, как Моника купала её в тазу, да ещё поливала из душа несмотря на её жалобное мяуканье и фырканье, потом закутывала в большое полотенце, а когда Магда из него выскакивала, гонялась за ней с феном, чтобы подсушить шерсть. Магда к фену относилась с недоверием и старалась просто хорошо отряхнуться. «Мало того, что люди купаются, они ещё набирают полный рот какой-то вязкой гадости, - думала Магда, - размазывают её щеткой, а потом никак не могут её выполоскать». То ли дело она: облизывает свою шёрстку язычком, и никаких затрат и хлопот ни себе, ни другим.
Моника вышла из душа, подсушила и уложила в причёску густые волосы, и села, как она выражалась, «приводить лицо в соответствие с душой». Она нанесла крем, попудрила нос и подбородок, наложила на веки серого цвета тени, а затем принялась красить тушью ресницы. Магда любила наблюдать за этим творческим процессом. Каждый раз макияж делал девушку немного другой в зависимости от настроения: то она была немного томной, то наступательно яркой, то мило застенчивой, сегодня же она была строгой и недоступной. Видя как Магда наблюдает за ней, Моника рассмеялась и слегка мазнула ей тушью по усам. Кошка только фыркнула и ушла прочь.
Конечно, хозяйка могла похвастаться красивой чёрной бархоткой, которую она часто носила на длинной белой шее, но и у Магды был красивый ошейник, светящийся в темноте и подающий сигналы на случай, если она потеряется. Потому кошка могла беспрепятственно гулять и на улице.
Моника выпила кофе, надела светлую строгую кофточку, прямую короткую юбку и туфли на высоких каблуках. Магде не было дела до юбки с кофтой, такое бы она ни за что не носила, но вот туфли на высоких каблуках были её вечной мечтой. Она представляла, как наденет две пары красных туфелек на все четыре лапки и пройдётся по улице, все соседские коты просто бы обалдели, правда прыгать в этой обуви совершенно неудобно, зато какими стройными в них будут казаться лапки.
Пока Магда мечтала о туфельках, Моника надела плащ, послала ей воздушный поцелуй и ушла, предварительно оставив ей целое блюдце кошачьих консервов и отдельно водичку.
Вернулась Моника поздно вместе с надменного вида молодым человеком, который строго посмотрел на Магду и криво усмехнулся:
- Какая смешная у тебя кошка, похожа на тебя, только вид у неё довольно глупый!
- Зря ты так о ней, - сказала Моника, - у неё правый глаз волшебный, как посмотрит на тебя этим голубым оком, так что-нибудь да и произойдёт.
- Что — что-нибудь? - насмешливо переспросил господин невежа.
- Ну, я не знаю, произойдёт и всё.
Моника достала из холодильника и разогрела бутерброды, открыла бутылку вина, наполнила бокалы и предложила тост за любовь.
«Вот-вот, - подумала Магда, - сейчас она пьёт вино с этим противным субъектом, а месяц сюда приходил рыжий автогонщик Макс, весёлый и добрый, и они любили друг друга, совсем как мы с рыжим котом Чарли. Ах, давно ли это было!».
Чарли был особой статьёй в воспоминаниях Магды. Однажды она прогуливалась по балкону, который находился на самом последнем этаже, и ей буквально на голову с крыши свалился рыжий полосатый хулиганистый кот. Вот так и познакомились, а потом были тайные полные очарования прогулки на балконе и даже во дворе. Когда Чарли вдруг исчез, Магда очень расстроилась, даже Моника это заметила. Но жизнь шла своим чередом, и Магда понемногу стала забывать о Чарли. Моника решила развлечь заскучавшую Магду и пригласила в гости подругу с породистым красивым котом. Но Магда даже на порог не пустила этого высокомерного важного кота, она так зашипела на него, выгнув спину, что бедняге пришлось ретироваться.
От нахлынувших воспоминаний Магда скосила на нового приятеля Моники свой голубой глаз, и у него в руках буквально лопнул бокал, забрызгав вином его рубашку и брюки. Он в негодовании вскочил и чуть не перевернул стол. Моника поспешила ему на помощь, но он оттолкнул её и побежал в ванную, там он пытался смыть пятна водой, но задел полочку с косметикой. На него вылилось жидкое мыло, и высыпался тальк. С криком:
- Здесь живут две ведьмы! - он стремглав выскочил из ванной, а потом и из квартиры.
Моника сначала опешила, а потом принялась громко смеяться, да так, что у неё выступили слёзы.
- Магда, а у тебя и вправду глаз волшебный, - отдышавшись, сказала она.
В это время раздался телефонный звонок. Моника сняла трубку и услышала голос Макса. Дальше посыпались взаимные упрёки, возмущения и, наконец, зазвучали интонации раскаяния. Положив трубку, Моника сказала Магде:
- Макс попал в аварию и, оказывается, всё это время лежал в больнице после тяжёлой операции. А я-то, дурочка, думала, что он меня бросил.
Моника подхватила Магду на руки и от души заплакала.
- Колдунья ты моя ненаглядная! - причитала она.
Кошка слизывала розовым язычком слёзы, текущие по щекам Моники, и думала:
«Ах, как бы мне вернуть моего Чарли!».
Эмилия Орловская
Магда и Моника были очень похожи друг на друга, обе — жгучие брюнетки, обе — гибкие и грациозные, но также своенравные и независимые, и обе подражали друг другу. Разница заключалась в том, что у Моники глаза были зелёные, а у Магды левый - зелёный, а правый голубой, да ещё в несущественном: Моника была женщиной юных лет, а Магда — её кошкой.
Утром в воскресенье Моника проснулась поздно, как только она открыла глаза, дремавшая на её одеяле кошка тоже открыла глаза и с удовольствием потянулась. Моника, как всегда, удивилась: «Откуда она знает, когда я просыпаюсь, ведь я даже не пошевелилась?». Она давно смирилась с тем, что ответа на этот вопрос она никогда не сможет получить, поскольку, хотя Магда и была умной кошкой, она умела только членораздельно мяукать.
Девушка быстро вскочила с постели, кошка нехотя последовала её примеру. Моника включила плеер и начала под музыку делать зарядку. Сначала она покрутила головой, потом помахала руками, сделала наклоны, Магда внимательно следила за ней. Моника легла на живот, вытянула руки и прогнула спину, кошка тут же последовала её примеру, также вытянув вперёд лапы. Потом девушка перевернулась на спину и опять на живот, её пушистая подруга проделала тоже самое. Тогда Моника быстро поднялась на ноги и запрыгала на одной ножке, это было не под силу Магде, и она уже почти обиделась, когда, казалось, спасительная мысль пришла в её усатую голову: она прыгнула на стул, а потом на самый верх шифоньера. Моника беспомощно смотрела на Магду снизу вверх: повторить такое она ни коем образом не могла. Досадно махнув рукой, она отправилась в ванную.
Вот уже, что кошка никак не могла понять, как это люди добровольно отправляются принимать душ, намазывают себя при этом какой-то гадостью, от которой полно пены и приторного аромата. Магда с большим неудовольствием вспомнила, как Моника купала её в тазу, да ещё поливала из душа несмотря на её жалобное мяуканье и фырканье, потом закутывала в большое полотенце, а когда Магда из него выскакивала, гонялась за ней с феном, чтобы подсушить шерсть. Магда к фену относилась с недоверием и старалась просто хорошо отряхнуться. «Мало того, что люди купаются, они ещё набирают полный рот какой-то вязкой гадости, - думала Магда, - размазывают её щеткой, а потом никак не могут её выполоскать». То ли дело она: облизывает свою шёрстку язычком, и никаких затрат и хлопот ни себе, ни другим.
Моника вышла из душа, подсушила и уложила в причёску густые волосы, и села, как она выражалась, «приводить лицо в соответствие с душой». Она нанесла крем, попудрила нос и подбородок, наложила на веки серого цвета тени, а затем принялась красить тушью ресницы. Магда любила наблюдать за этим творческим процессом. Каждый раз макияж делал девушку немного другой в зависимости от настроения: то она была немного томной, то наступательно яркой, то мило застенчивой, сегодня же она была строгой и недоступной. Видя как Магда наблюдает за ней, Моника рассмеялась и слегка мазнула ей тушью по усам. Кошка только фыркнула и ушла прочь.
Конечно, хозяйка могла похвастаться красивой чёрной бархоткой, которую она часто носила на длинной белой шее, но и у Магды был красивый ошейник, светящийся в темноте и подающий сигналы на случай, если она потеряется. Потому кошка могла беспрепятственно гулять и на улице.
Моника выпила кофе, надела светлую строгую кофточку, прямую короткую юбку и туфли на высоких каблуках. Магде не было дела до юбки с кофтой, такое бы она ни за что не носила, но вот туфли на высоких каблуках были её вечной мечтой. Она представляла, как наденет две пары красных туфелек на все четыре лапки и пройдётся по улице, все соседские коты просто бы обалдели, правда прыгать в этой обуви совершенно неудобно, зато какими стройными в них будут казаться лапки.
Пока Магда мечтала о туфельках, Моника надела плащ, послала ей воздушный поцелуй и ушла, предварительно оставив ей целое блюдце кошачьих консервов и отдельно водичку.
Вернулась Моника поздно вместе с надменного вида молодым человеком, который строго посмотрел на Магду и криво усмехнулся:
- Какая смешная у тебя кошка, похожа на тебя, только вид у неё довольно глупый!
- Зря ты так о ней, - сказала Моника, - у неё правый глаз волшебный, как посмотрит на тебя этим голубым оком, так что-нибудь да и произойдёт.
- Что — что-нибудь? - насмешливо переспросил господин невежа.
- Ну, я не знаю, произойдёт и всё.
Моника достала из холодильника и разогрела бутерброды, открыла бутылку вина, наполнила бокалы и предложила тост за любовь.
«Вот-вот, - подумала Магда, - сейчас она пьёт вино с этим противным субъектом, а месяц сюда приходил рыжий автогонщик Макс, весёлый и добрый, и они любили друг друга, совсем как мы с рыжим котом Чарли. Ах, давно ли это было!».
Чарли был особой статьёй в воспоминаниях Магды. Однажды она прогуливалась по балкону, который находился на самом последнем этаже, и ей буквально на голову с крыши свалился рыжий полосатый хулиганистый кот. Вот так и познакомились, а потом были тайные полные очарования прогулки на балконе и даже во дворе. Когда Чарли вдруг исчез, Магда очень расстроилась, даже Моника это заметила. Но жизнь шла своим чередом, и Магда понемногу стала забывать о Чарли. Моника решила развлечь заскучавшую Магду и пригласила в гости подругу с породистым красивым котом. Но Магда даже на порог не пустила этого высокомерного важного кота, она так зашипела на него, выгнув спину, что бедняге пришлось ретироваться.
От нахлынувших воспоминаний Магда скосила на нового приятеля Моники свой голубой глаз, и у него в руках буквально лопнул бокал, забрызгав вином его рубашку и брюки. Он в негодовании вскочил и чуть не перевернул стол. Моника поспешила ему на помощь, но он оттолкнул её и побежал в ванную, там он пытался смыть пятна водой, но задел полочку с косметикой. На него вылилось жидкое мыло, и высыпался тальк. С криком:
- Здесь живут две ведьмы! - он стремглав выскочил из ванной, а потом и из квартиры.
Моника сначала опешила, а потом принялась громко смеяться, да так, что у неё выступили слёзы.
- Магда, а у тебя и вправду глаз волшебный, - отдышавшись, сказала она.
В это время раздался телефонный звонок. Моника сняла трубку и услышала голос Макса. Дальше посыпались взаимные упрёки, возмущения и, наконец, зазвучали интонации раскаяния. Положив трубку, Моника сказала Магде:
- Макс попал в аварию и, оказывается, всё это время лежал в больнице после тяжёлой операции. А я-то, дурочка, думала, что он меня бросил.
Моника подхватила Магду на руки и от души заплакала.
- Колдунья ты моя ненаглядная! - причитала она.
Кошка слизывала розовым язычком слёзы, текущие по щекам Моники, и думала:
«Ах, как бы мне вернуть моего Чарли!».
ГРЕХ
За мною нет грехов великих,
Но малым мучаюсь теперь.
Грехов не может быть безликих,
Стучащихся во чью-то дверь.
Предстать грех должен в чьем-то лике,
Держать ответ перед судом.
Грехов не может быть безликих,
Не оставляющих следов.
Саженью меряя поступки,
Деянья претворяя в грех,
Почувствуй, как легко и хрупко
Ломаешь путь из тонких вех.
Сумей начав, остановиться,
Команду выполнить в сердцах.
Тогда твой грех тебе простится
Не здесь, а там, на небесах.
Оценят судьи твердость духа.
Твой поворот – не шаг назад.
Сумей, не слыша сплетен, слухов,
Лишиться собственных преград.
Твори добро и солнца блики
Осветят светом бледный сад.
Грехи становятся безлики,
Когда раскаяньем горят.
Холм могильный у дороги
Холм могильный у дороги,
Кем-то пройдены пороги.
Здесь окончилась ступень,
Жизнь метнулась, словно тень.
Рядом с шумом, трескотней
Кем-то обретен покой.
В этом холмике земли
Дел не помнится земных.
Как ошибка роковая
Сдыбленность подгрунтовая.
Мчат колеса по дороге,
В голову прийдет не многим
Остановку совершить,
Обряд долга завершить,
Приклониться перед кем-то,
И задуматься над чем-то.
А конкретно – надо ль мчаться
По дороге без конца,
Тормозить, лихачить, гнаться,
Догоняя смерть – гонца?
Не спеши промчать дорогу
До заветного чертога.
Остановку время знает,
Ни минуты не прибавит.
Остановится точь в точь
И тогда наступит ночь…
У дороги холм могильный,
Словно памятник всесильный
Точности времен и дат,
Жизни, будто напрокат
Кем-то и когда-то взятой,
На виду у всех распятой
На сереющем кресте.
Неизвестно кем и где…
СУД МУДРЕЦОВ
Звезда повисла в волосах,
Захохотала от задора,
А в небесах родился страх
От бесшабашности, позора.
Родня созвездий собралась
Совет семейный провести,
Употребив влиянья власть,
Звезду на небо возвести.
Наметили большой скандал,
Разнос разбойнице устроить.
Семейный ретро-трибунал
Решили численно утроить.
И пригласили мудрецов
Из звезд достойных и почтенных,
Когда-то бравых молодцов,
А ныне – старых и согбенных.
Услышав фабулу проступка,
Вдруг улыбнулись мудрецы.
«Вот это шутка, даже жутко,
Вот это девка, а, отцы!»-
Сказал мудрейший из мудрейших
И будто вмиг помолодел.
- Не будь я старый из старейших,
Ее бы я не проглядел!
Клянусь, я был когда-то лих,
Летал на Землю очень часто.
И мой любовный блудо – стих
Горел в глазах людей так ясно,
Что я несказно счастлив был
Упасть для парочки влюбленных
И воспылав сердечный пыл,
Лететь домой, виной стесненный.
Там наказуемый родней,
Бросал к ногам их клятвы, речи,
И ждал, когда наступит вечер,
Чтоб ощутить полет хмельной.
В ее поступке нет греха.
Когда звезда сюда вернется,
Вы пригласите старика,
Мне увидать ее не ймется.
Хочу обнять худой рукой,
Прижать к груди, увидеть очи,
И, может быть,
Я не пророчу
Когда-нибудь наступит час,
Она мудрее станет вас.
И так карать младых не будет,
Ну, а пока она пребудет,
Я покидаю, други, вас!
СЕДИНА
Опустилася изморозь
Серебром на виски
И окутала дымкою
Зимних стуж волоски.
Вмиг повеяло холодом,
В сердце ветер проник.
Глаза были озерами,
А теперь в них – ледник.
Зима катится-стелится
По седым волосам,
Лютой стужею белится,
Внемлет бурь голосам.
Годы ветром трепещутся
В снежных комах волос,
Сердце бьется отчаянно,
Близок сердцу мороз.
Кровь из речки горячей,
Что струилась по жилам,
Превратилась в стоячую,
В льде и снеге застыла.
Лед в глазах растопить
И согреть в жилах кровь
Может в лютый мороз
Только к жизни ЛЮБОВЬ.
ПОСТСКРИПТУМ
Коридоры планет
Вытекают горячею
Плазмою,
Свет и тьма
Собирают
Приверженцев верных
Своих.
Помолчите пока,
Созерцая видения
Важные,
Ваши души
Сокрыты
От быстрых
Решений земных.
Небосвод опустел,
Затушились
Небесны светила.
Дымкой розовой
Пламя
Рассвет до людей
Донесло.
И пылает на небе
Добрый Бог.
Яркий Солнце-Ярило,
Чтобы люди ладонями
Ощутили
Рассвет и тепло.
Утро жизни
Земной
Тает скоро
В тумане заката.
Молодые шагают
По жизни
Безумно шаля.
А задуматься надо!
Понимаете, люди,
Надо!
Озадачиться мыслью,
За мечтою себя
Поманя.
Так идет человек
По земному
Обычному кругу.
Время движет
Планету,
Возраст катится
Камнем с горы.
Смотришь,
Рядом не стало
Твоего закадычного
Друга,
И отсчет истекает
До твоей предрешенной
Поры.
Седина засверкала
В волосах,
Что когда-то
Темнели,
Поугасли глаза
И улыбка
Скользит на устах.
Скоро будем
Прощаться.
Смелее!
Ну что онемели?
Сколько там
На часах?
Но не грустно,
Поверьте
Уходить
В свет теней
И покоя,
Оставляя Земле
Память
Острых событий
Своих.
Сколько было
Находок!
А сколько забыто,
Потеряно!
Все теперь
Несущественно
Для людей
Бесконечно земных.
Ухожу
В край иной.
До свиданья,
Друзья и родные.
Проводите меня
Без могильных
Истерик
И слез.
Я приду к вам
Еще,
Когда станете
Очень седые.
Возвращусь
На заре,
В тайне светлых
И радужных
Грез.
Бесконечное время,
Бесконечны
Рожденья и смерти.
Круг за кругом
По вечности
Ходят души,
Искристо светясь.
В то, что я возвращусь
Очень искренне,
Твердо поверьте,
И возрадуйтесь смерти,
На слезы
В ответ засмеясь.
Молитва Матери
Возле Матери-березы росли три тополя- стройных, зеленых, серебристых парня. Береза любовалась и гордилась сыновьями, величаво окружавших седую Мать. Вечерами, улавливая их таинственное шептание, улыбалась, лаская детей гибкими ветвями, гладила листьями и радовалась стройным станам, гладким стволам и необычайной искристости листвы. Тихие слезы радости стекали по белому стволу, одаривая Мать счастьем.
Тополя любили березу нежною сыновнею любовью, прикрывали от снега зимой, от знойных палящих лучей солнца - летом. Все были счастливы.
Однажды налетел на деревья ураган, стал ломать и гнуть до земли молодые тополиные тела, приказывая застыть перед ним в покорности, преклонить к басмачьим стопам серебристые головы, покориться силе, одеть на шеи ярмо раба.
Ранились тополя под напором урагана, бросались ветвями, опадали листьями, но не падали на колени. Бушевал ураган, от гнева став серым и пыльным, корчевал деревья по всей округе и они, молодые, зеленые, внезапно подкошенные злобной силой, падали и умирали.
Мать в ужасе онемела от происходящего. Сыновья прикрывали ее своими телами, обнимали ветками, чтобы уберечь от смерти.
Не надолго хватило их сил. Слишком силен враг, больно молоды и тонки юношеские станы. Но отважные сердца не знали страха, кроме страха за жизнь Матери. И согнутые до земли, они находили в себе силы вновь подняться, чтобы сплестись ветвями вокруг березы и защитить ее.
А что же Мать? Онемевшая от ужаса, оглохшая от воя урагана и треска изломанных ветвей детей, она заламывала от горя руки-ветви, плакала и клонилась в ноги урагану, прося пощады для сыновей.
Ураган потешался над материнской покорностью, пылью плевался в лицо и буйствовал с нарастающей жестокостью.
Белела от горя Мать, ловила сломанные сыновьи ветви и тонким станом вновь клонилась в просьбе, мольбой поклонов жгла сердца детей.
Покорность Матери нисколько не смягчила жестокости бушующего ветра, ему необходимо сломить, убить упорство сыновей.
Когда береза это поняла, она вдруг горделиво распрямилась и величаво, смело посмотрела в глаза отваге. Слезы, что текли горячим соком по стволу, вдруг заалели и в струйки крови обратились зримо, багрянцем оставляя след. А Мать, недавно в горе обезумев, в покорности упавшая к ногам зловонным, пыльным, теперь вдруг руки-ветки к небу подняла и вознеслась молитвою о силе, которою врага б повергла в прах и тем детей от смерти защитила.
Плакала Мать и молилась. Плакала Мать и кровилась. И услышал Господь молитву Матери, и вознаградил ее силой невиданной. Распрямилась береза-Мать каждой веточкой, открыла каждый лист навстречу урагану. И даже самый маленький лист превратился в большой щит, сквозь который не пробиться урагану.
Мать в броне щитов закрыла собой сыновей, и не было на свете силы, которая могла бы ее победить.
Усталые тополя от удивления и страха за березу не могли ни слова вымолвить, ни ветку протянуть. И только листья шевелились тихо от потоков исходящей любви из родного материнского сердца.
Воевал ураган долго, пока в кровь не разбил голову и тело. Победила Мать, не покорились сыновья. Отступил разбойник, израненный об острие листьев и истекая кровью, побрел к своему логову.
Не понять ему было, как такой хрупкой, белой от седины березе, удалось победить его- сильного и смелого. Не мог понять этого ураган, потому что никогда не понять, почему материнское сердце- нежное и теплое, при встрече с врагом детей, становится сильным и холодным. Почему старческие руки Матери в минуты опасности для детей становятся тверже гранита и крепче стали. И почему Господь Молитву Матери всегда принимает первой.
Слава Всевышнему Создателю! Божьей Матери - Всевышняя Слава во веки веков! Аминь.
За мною нет грехов великих,
Но малым мучаюсь теперь.
Грехов не может быть безликих,
Стучащихся во чью-то дверь.
Предстать грех должен в чьем-то лике,
Держать ответ перед судом.
Грехов не может быть безликих,
Не оставляющих следов.
Саженью меряя поступки,
Деянья претворяя в грех,
Почувствуй, как легко и хрупко
Ломаешь путь из тонких вех.
Сумей начав, остановиться,
Команду выполнить в сердцах.
Тогда твой грех тебе простится
Не здесь, а там, на небесах.
Оценят судьи твердость духа.
Твой поворот – не шаг назад.
Сумей, не слыша сплетен, слухов,
Лишиться собственных преград.
Твори добро и солнца блики
Осветят светом бледный сад.
Грехи становятся безлики,
Когда раскаяньем горят.
Холм могильный у дороги
Холм могильный у дороги,
Кем-то пройдены пороги.
Здесь окончилась ступень,
Жизнь метнулась, словно тень.
Рядом с шумом, трескотней
Кем-то обретен покой.
В этом холмике земли
Дел не помнится земных.
Как ошибка роковая
Сдыбленность подгрунтовая.
Мчат колеса по дороге,
В голову прийдет не многим
Остановку совершить,
Обряд долга завершить,
Приклониться перед кем-то,
И задуматься над чем-то.
А конкретно – надо ль мчаться
По дороге без конца,
Тормозить, лихачить, гнаться,
Догоняя смерть – гонца?
Не спеши промчать дорогу
До заветного чертога.
Остановку время знает,
Ни минуты не прибавит.
Остановится точь в точь
И тогда наступит ночь…
У дороги холм могильный,
Словно памятник всесильный
Точности времен и дат,
Жизни, будто напрокат
Кем-то и когда-то взятой,
На виду у всех распятой
На сереющем кресте.
Неизвестно кем и где…
СУД МУДРЕЦОВ
Звезда повисла в волосах,
Захохотала от задора,
А в небесах родился страх
От бесшабашности, позора.
Родня созвездий собралась
Совет семейный провести,
Употребив влиянья власть,
Звезду на небо возвести.
Наметили большой скандал,
Разнос разбойнице устроить.
Семейный ретро-трибунал
Решили численно утроить.
И пригласили мудрецов
Из звезд достойных и почтенных,
Когда-то бравых молодцов,
А ныне – старых и согбенных.
Услышав фабулу проступка,
Вдруг улыбнулись мудрецы.
«Вот это шутка, даже жутко,
Вот это девка, а, отцы!»-
Сказал мудрейший из мудрейших
И будто вмиг помолодел.
- Не будь я старый из старейших,
Ее бы я не проглядел!
Клянусь, я был когда-то лих,
Летал на Землю очень часто.
И мой любовный блудо – стих
Горел в глазах людей так ясно,
Что я несказно счастлив был
Упасть для парочки влюбленных
И воспылав сердечный пыл,
Лететь домой, виной стесненный.
Там наказуемый родней,
Бросал к ногам их клятвы, речи,
И ждал, когда наступит вечер,
Чтоб ощутить полет хмельной.
В ее поступке нет греха.
Когда звезда сюда вернется,
Вы пригласите старика,
Мне увидать ее не ймется.
Хочу обнять худой рукой,
Прижать к груди, увидеть очи,
И, может быть,
Я не пророчу
Когда-нибудь наступит час,
Она мудрее станет вас.
И так карать младых не будет,
Ну, а пока она пребудет,
Я покидаю, други, вас!
СЕДИНА
Опустилася изморозь
Серебром на виски
И окутала дымкою
Зимних стуж волоски.
Вмиг повеяло холодом,
В сердце ветер проник.
Глаза были озерами,
А теперь в них – ледник.
Зима катится-стелится
По седым волосам,
Лютой стужею белится,
Внемлет бурь голосам.
Годы ветром трепещутся
В снежных комах волос,
Сердце бьется отчаянно,
Близок сердцу мороз.
Кровь из речки горячей,
Что струилась по жилам,
Превратилась в стоячую,
В льде и снеге застыла.
Лед в глазах растопить
И согреть в жилах кровь
Может в лютый мороз
Только к жизни ЛЮБОВЬ.
ПОСТСКРИПТУМ
Коридоры планет
Вытекают горячею
Плазмою,
Свет и тьма
Собирают
Приверженцев верных
Своих.
Помолчите пока,
Созерцая видения
Важные,
Ваши души
Сокрыты
От быстрых
Решений земных.
Небосвод опустел,
Затушились
Небесны светила.
Дымкой розовой
Пламя
Рассвет до людей
Донесло.
И пылает на небе
Добрый Бог.
Яркий Солнце-Ярило,
Чтобы люди ладонями
Ощутили
Рассвет и тепло.
Утро жизни
Земной
Тает скоро
В тумане заката.
Молодые шагают
По жизни
Безумно шаля.
А задуматься надо!
Понимаете, люди,
Надо!
Озадачиться мыслью,
За мечтою себя
Поманя.
Так идет человек
По земному
Обычному кругу.
Время движет
Планету,
Возраст катится
Камнем с горы.
Смотришь,
Рядом не стало
Твоего закадычного
Друга,
И отсчет истекает
До твоей предрешенной
Поры.
Седина засверкала
В волосах,
Что когда-то
Темнели,
Поугасли глаза
И улыбка
Скользит на устах.
Скоро будем
Прощаться.
Смелее!
Ну что онемели?
Сколько там
На часах?
Но не грустно,
Поверьте
Уходить
В свет теней
И покоя,
Оставляя Земле
Память
Острых событий
Своих.
Сколько было
Находок!
А сколько забыто,
Потеряно!
Все теперь
Несущественно
Для людей
Бесконечно земных.
Ухожу
В край иной.
До свиданья,
Друзья и родные.
Проводите меня
Без могильных
Истерик
И слез.
Я приду к вам
Еще,
Когда станете
Очень седые.
Возвращусь
На заре,
В тайне светлых
И радужных
Грез.
Бесконечное время,
Бесконечны
Рожденья и смерти.
Круг за кругом
По вечности
Ходят души,
Искристо светясь.
В то, что я возвращусь
Очень искренне,
Твердо поверьте,
И возрадуйтесь смерти,
На слезы
В ответ засмеясь.
Молитва Матери
Возле Матери-березы росли три тополя- стройных, зеленых, серебристых парня. Береза любовалась и гордилась сыновьями, величаво окружавших седую Мать. Вечерами, улавливая их таинственное шептание, улыбалась, лаская детей гибкими ветвями, гладила листьями и радовалась стройным станам, гладким стволам и необычайной искристости листвы. Тихие слезы радости стекали по белому стволу, одаривая Мать счастьем.
Тополя любили березу нежною сыновнею любовью, прикрывали от снега зимой, от знойных палящих лучей солнца - летом. Все были счастливы.
Однажды налетел на деревья ураган, стал ломать и гнуть до земли молодые тополиные тела, приказывая застыть перед ним в покорности, преклонить к басмачьим стопам серебристые головы, покориться силе, одеть на шеи ярмо раба.
Ранились тополя под напором урагана, бросались ветвями, опадали листьями, но не падали на колени. Бушевал ураган, от гнева став серым и пыльным, корчевал деревья по всей округе и они, молодые, зеленые, внезапно подкошенные злобной силой, падали и умирали.
Мать в ужасе онемела от происходящего. Сыновья прикрывали ее своими телами, обнимали ветками, чтобы уберечь от смерти.
Не надолго хватило их сил. Слишком силен враг, больно молоды и тонки юношеские станы. Но отважные сердца не знали страха, кроме страха за жизнь Матери. И согнутые до земли, они находили в себе силы вновь подняться, чтобы сплестись ветвями вокруг березы и защитить ее.
А что же Мать? Онемевшая от ужаса, оглохшая от воя урагана и треска изломанных ветвей детей, она заламывала от горя руки-ветви, плакала и клонилась в ноги урагану, прося пощады для сыновей.
Ураган потешался над материнской покорностью, пылью плевался в лицо и буйствовал с нарастающей жестокостью.
Белела от горя Мать, ловила сломанные сыновьи ветви и тонким станом вновь клонилась в просьбе, мольбой поклонов жгла сердца детей.
Покорность Матери нисколько не смягчила жестокости бушующего ветра, ему необходимо сломить, убить упорство сыновей.
Когда береза это поняла, она вдруг горделиво распрямилась и величаво, смело посмотрела в глаза отваге. Слезы, что текли горячим соком по стволу, вдруг заалели и в струйки крови обратились зримо, багрянцем оставляя след. А Мать, недавно в горе обезумев, в покорности упавшая к ногам зловонным, пыльным, теперь вдруг руки-ветки к небу подняла и вознеслась молитвою о силе, которою врага б повергла в прах и тем детей от смерти защитила.
Плакала Мать и молилась. Плакала Мать и кровилась. И услышал Господь молитву Матери, и вознаградил ее силой невиданной. Распрямилась береза-Мать каждой веточкой, открыла каждый лист навстречу урагану. И даже самый маленький лист превратился в большой щит, сквозь который не пробиться урагану.
Мать в броне щитов закрыла собой сыновей, и не было на свете силы, которая могла бы ее победить.
Усталые тополя от удивления и страха за березу не могли ни слова вымолвить, ни ветку протянуть. И только листья шевелились тихо от потоков исходящей любви из родного материнского сердца.
Воевал ураган долго, пока в кровь не разбил голову и тело. Победила Мать, не покорились сыновья. Отступил разбойник, израненный об острие листьев и истекая кровью, побрел к своему логову.
Не понять ему было, как такой хрупкой, белой от седины березе, удалось победить его- сильного и смелого. Не мог понять этого ураган, потому что никогда не понять, почему материнское сердце- нежное и теплое, при встрече с врагом детей, становится сильным и холодным. Почему старческие руки Матери в минуты опасности для детей становятся тверже гранита и крепче стали. И почему Господь Молитву Матери всегда принимает первой.
Слава Всевышнему Создателю! Божьей Матери - Всевышняя Слава во веки веков! Аминь.
Поэзия
Володе Зиновьеву
Недолго полозья легчайших саней
Над настом хрустящих льняных простыней
Тебя поднимали и мчали:
Ведь ты торопился под простыни к Ней –
Как будто на небе, не в царстве теней
Ваш брак заключали…
Сезонный прозектор Весна – впереди
Снегов рассеченье на формулы:
Слякоть,
Которыми вычтет тоску из груди,
Зашьет и отпустит, и хлынут дожди,
По спутанным прядям рукой проведи –
Не плакать,
Но слушать шуршанье растущих волос,
И вылет вощеных шуршащих стрекоз
Из каменных пор, поглощающих тленье.
Изгой в парадизе суждений и поз,
Ты бред этой жизни, как тиф, перенес,
Комедия смерти средь ленточек, роз
Ее осложненье…
1980
Серенада
О, любезная подруга!
От любовного недуга
Средство верное одно:
Поскорей уйти на дно,
Жить со мной в подводной лавке
Беспроблемно, как в раю –
Я русалкам на удавки
Километры водной травки,
Ил, ершовые булавки,
Бородавки продаю.
Я всплываю и ныряю,
Все догадки проверяю:
Вот проверил – от ноги
По воде идут круги!
О, любезная подруга,
Я длину промерил круга,
И равна она длине
Следа мидии на дне.
Потому ее короче
Осыпь сна в прогаре ночи,
Путь прижизненный души
В ней ложится бесконечно,
Незаметно, безупречно…
Звезд колючие ужи
Ночью сумеречной, мглистой,
Прошуршав по стрелолисту,
Заплывают в камыши,
Тают в сладкой глубине,
Тишине текучей, душной…
Образцом беды воздушной
Ты являешься ко мне…
О, любезная подруга!
Повязали мы друг друга
По ногам и по рукам,
По губам и по бокам!
Образец не продается –
Он бесплатно отдается!
Что еще нам остается,
Безнадежным дуракам…
Эклектическая элегия
Н. Мерц
Утром примешь ли душ – над водою туман:
Холодает…
Для тепла заиметь бы грошовый роман,
Да ношением фиги испорчен карман –
Выпадает
Мало-мальски набравшее цену и вес,
Так политое дерево тянется в лес
Стоит ветру его поманить обещаньем билета…
Ты всё думаешь, мой задубевший дружок,
Не залечь ли на наголо бритый лужок,
Но звучит непристойный скрипучий рожок
Из-под жухлой обивки…
То обычно столь сносно играющий Пан
Иль пропал,
Или, может быть, просто не пьян,
И сечет твои трели досадный изъян
На льняные обрывки…
И фаллический символ в лице кулака
Мне к лицу то и дело подносит рука:
Тратишь кофе, ласкаешь ли мыло…
Поклянемся на Куне, что было:
Ты приблизилась к белой пустой полосе,
Обнажилась,
Соломинкой в кофе-гляссе
Привыкая к горячей воде, постояла…
Сломан душ, вяла пена, корыто мало,
Первый снег,
И последнее в доме тепло,
Всё, что лето ланцетом листа соскребло
С белизны одеяла…
Ты вне здешних забот,
Но, в отличие от
Телки греческой, бодро грядущей из вод,
Для тебя эта пена - последний оплот
Чистоты без огласки…
Уплываешь?
Иду - просто не по пути…
Не ищу, ведь тебя всё равно не найти,
Даже если с утроенной силой трясти
Греко-русские сказки...
Авангард
М. Кубину
Забудешься тяжким младенческим сном
В прелестном безлесном пейзаже лесном.
Сорвешься в морочный кисель на бегу
По горной равнине, на волглом лугу
Задушишься в плотных портьерах бесплотных.
Не выйти сухим из прижизненных снов:
Овчаркой причуяв основу основ,
Свалившись с изнанки голодной горой,
Глаза зацелует мне ангел сырой.
Расправясь с моим сыромятным лицом,
В прореху пупа заберется скворцом.
Пока онемела от крика рука,
В мошонке склюет дорогого жука.
И утлый твой танкер на тряпке реки
Кормой накренившись, склюет маяки.
И станет не стыдно, при всей наготе
Распластанным выплыть в пустой темноте.
В игольное ухо окна проходя,
Распасться на шаткие шины дождя
В гогеновских жарких потеках кислотных.
Под знаком Рака
Лазарю Кишиневскому
Хоть ногу вставили с земли
Мы в зад кобыле, а не в стремя,
Себя за то ты похвали,
Что очень лихо провели
Сквозь пальцы раковое время,
А пусть теперь нам бреет темя,
Сводя десятки на нули…
Дивимся все, что не пасет
Нас кляча чинно, как в Европе,
И что вообще она не в духе:
Вовсю сучим клешнями в брюхе –
Оно, естественно, несет…
Нехватку водки вмиг сведет
На нет отсутствием закуски,
Не в счет и те, что носят блузки,
Язык же длинный, паче русский,
До Антарктиды доведет…
От синих в звездочку ночей
Видны Нью-Йорки ли Гренобли,
И зуд повертывать оглобли,
Да вставить ноги половчей…
Но мы не прочь и куличей:
Как всяк, обжили мы болото…
Где нынче дивная охота
На нас – последних усачей…
Обретенье бессмертия
Октябрь, пристань, край земли,
Храп в жопу пьяного Харона,
Летает мятая ворона
В мазутной сини на мели,
Да райских яблоков обглодки…
Старик плевал на деньги - водки!,
А нет, так сам туда юли,
К тому ж, нигде не видно лодки –
Ни здесь, ни в мыслимой дали…
Сто раз промеришь хлипкий трап,
Пока окинешь скорбным оком:
Бессмертье – вот оно, под боком –
Река, рассвет, Хароний храп…
А. Василевскому
Смерть и жизнь – во власти языка,
И любящие его вкусят от плодов его.
18 притчи, 21
Пока той лакомке с клюкою
Неведом верный адресок,
Долбя извилины киркою,
Всегда добудем свой кусок
Бумаги, тушь, чакушку водки,
Да чинную чету носок,
В любом планетном околотке
Почтут за честь себе молодки
Для нас ослабить поясок,
Пока уста чернильный сок
Тянуть из тела не устали,
Пока для пчелки, спящей в стали,
Не слаще сахара висок…
Признание
Максимовой
Чего, казалось бы, трудней,
Чем вспомнить сызнова о ней,
Когда в обед сто лет минуло,
Как я долой с горючих глаз:
Сейчас, когда мои как раз
Почти на Полюс натянуло…
Семь раз нам рай был в шалаше,
Но враз отрезало в душе -
И то не стал я атташе:
То пот стал лить я, то чернила,
То этой музе, то иной...
Когда-то ведь и ты со мной
Впервые платью изменила…
Душа, отъявленный паук,
Ползла по лесу ног и рук
И дров немало наломала…
Охота, знать, завершена,
Раз ты опять всплыла со дна
И в сеть свою меня поймала…
Я признаю, спустя года,
Сколь ты права была тогда,
Что сожаленья не миную:
Неплохо, мыслю, полежать,
Седую грудь к груди прижать –
Знакомую, но не родную…
Письмо с юга
Напрасно, раз сквозняк несет,
Цепляться за моря и суши,
Пока с тобой открытый рот
И вширь развешанные уши,
Еще – прибор для сбора груши,
Отягощающий фасад,
Пока попутный ветер в зад.
Из ряда лиц перемещенный
В ляд небылиц, бреду по льду,
Чем больно люб мне, на беду
Сей древний способ извращенный
С самим собою жить в ладу.
Родная, хау ду ю ду!?
* * *
…Сдавила низкие широты
Зима стерильными руками…
…Уж потянулись вертолеты
На север злыми косяками…
Уж скорлупой замкнулись воды,
И поспешив из опасенья
Уснуть бесследно, водоходы
Исчезли в форме вознесенья…
Уж стылый сок густеет в венах,
Ко дну приникнув пузырьками
Пустые рыбы мыслей бренных
Едва шевелят плавниками…
Душа, неявная на белом,
Спокойно ждет в ледовых безднах,
Пока Господь пришлет за телом
Оглохших ангелов железных.
* * *
Не бойся, не плачь, не болей,
Целебней цикуты глотай:
Офорт городских тополей,
Заката, разорванных стай.
Когда не поможет, прими,
Как я это с легкостью пью:
Мы больше не будем людьми,
Мы бродим с тобою в раю.
Неделю в раю листопад,
Троенье присыпанных троп,
В распадках холодный распад
И солнечный сонный потоп,
Развалы трехцветных страниц,
Базарное буйство грибов,
Звенящие бусы синиц
На старческой коже дубов.
Летает гордиева нить,
Горит несгораемый газ.
Нас боги уcпели забыть –
Теперь им уже не до нас:
У них в городах передел,
Запутанный торг и дележ,
И только отпрянешь от дел,
Как ляжешь под жертвенный нож.
* * *
Кто дал разрешение леса хозяйке
Раздеть все деревья, одеть нас в фуфайки?
Татьяна Калюта
Кто дал разрешение леса хозяйке
Раздеть все деревья, одеть нас в фуфайки?
Дать белую шубку безродному зайке,
Пожухлой листвою закрыть все лазейки,
Дорожки, опушки, тропинки и змейки,
Стеклом забережить речные закрайки,
В рябины метнуть снегириные стайки,
Заставить искать нас в шкафах рукавички,
Прохожих носы покраснеть с непривычки,
Укрытия паркам явить без утайки,
Обрушить на спины нам ветра нагайки,
Когда б мы посмели назад оглянуться,
Родиться, влюбиться, уснуть и проснуться,
Вокруг оглядеться, прозреть, ужаснуться.
Тем более, кто нам давал разрешенье
Наверх подавать о свободе прошенье,
Забыть отрешенье, искать утешенье,
Второе дыханье, иное решенье?
Любимая, так ли нас в школе учили -
Чтоб сами болея, других мы лечили,
И сами глотали такие печали,
Мы маялись сами, другим облегчали,
Других провожали, а шли без дороги,
Тоскуя по небу, глядели под ноги,
Как рыжие белки, бежали по кругу,
Сидели по кругу, лежали по кругу,
Встречались, прощались, писали друг другу.
Но хватит, мы больше не будем об этом,
Давай о деревьях, ликующих летом.
Кто дал разрешение леса хозяйке
Раздеть все деревья, одеть нас в фуфайки?
* * *
О сын мой, и мне эти сны родовые:
Смешением старческих и подростковых,
В которых уснувших целуют живые
И дети их ходят в венках васильковых,
В одеждах домашних по жадному лесу,
Меж скрытых кустами окопов немецких,
Приняв за укрытье живую завесу
Пленительных плясок его половецких.
Когда же их в поле отпустят березы
Храня на коре непрерывные списки,
Цветы принимают нелепые позы –
Еще васильки, но уже василиски,
В обличье собратьев, надежных и нежных,
Старательно шепчущих новое имя
Цветными устами чешуек прилежных,
И бледные дети бредут между ними.
Летят атрибутом российского вида,
Не ведая сути своей половинной,
Не видя, как бледные звезды Давида
Над тающей степью восходят лавиной…
Т. Медведевой
Быльем так днище обросло,
Что стоит выпустить весло,
И яви вялое теченье
Уже на мель вас отнесло,
Песком замыло, занесло,
И мы – вдвойне не исключенье.
Волос валютное руно
Сгодилось шторкой на окно
Куда нет-нет, да глянет лето…
А я в полярной пустоте,
Как карп, шипящий на плите –
Пою, да только песня спета…
Увы, мой самый добрый друг,
Не дотянуть к пожатью рук:
Меж нами – мы, и вся планета…
"Звезда с звездою говорит…" -
Мне над Царицыным горит
Ее ночная сигарета…
Недолго полозья легчайших саней
Над настом хрустящих льняных простыней
Тебя поднимали и мчали:
Ведь ты торопился под простыни к Ней –
Как будто на небе, не в царстве теней
Ваш брак заключали…
Сезонный прозектор Весна – впереди
Снегов рассеченье на формулы:
Слякоть,
Которыми вычтет тоску из груди,
Зашьет и отпустит, и хлынут дожди,
По спутанным прядям рукой проведи –
Не плакать,
Но слушать шуршанье растущих волос,
И вылет вощеных шуршащих стрекоз
Из каменных пор, поглощающих тленье.
Изгой в парадизе суждений и поз,
Ты бред этой жизни, как тиф, перенес,
Комедия смерти средь ленточек, роз
Ее осложненье…
1980
Серенада
О, любезная подруга!
От любовного недуга
Средство верное одно:
Поскорей уйти на дно,
Жить со мной в подводной лавке
Беспроблемно, как в раю –
Я русалкам на удавки
Километры водной травки,
Ил, ершовые булавки,
Бородавки продаю.
Я всплываю и ныряю,
Все догадки проверяю:
Вот проверил – от ноги
По воде идут круги!
О, любезная подруга,
Я длину промерил круга,
И равна она длине
Следа мидии на дне.
Потому ее короче
Осыпь сна в прогаре ночи,
Путь прижизненный души
В ней ложится бесконечно,
Незаметно, безупречно…
Звезд колючие ужи
Ночью сумеречной, мглистой,
Прошуршав по стрелолисту,
Заплывают в камыши,
Тают в сладкой глубине,
Тишине текучей, душной…
Образцом беды воздушной
Ты являешься ко мне…
О, любезная подруга!
Повязали мы друг друга
По ногам и по рукам,
По губам и по бокам!
Образец не продается –
Он бесплатно отдается!
Что еще нам остается,
Безнадежным дуракам…
Эклектическая элегия
Н. Мерц
Утром примешь ли душ – над водою туман:
Холодает…
Для тепла заиметь бы грошовый роман,
Да ношением фиги испорчен карман –
Выпадает
Мало-мальски набравшее цену и вес,
Так политое дерево тянется в лес
Стоит ветру его поманить обещаньем билета…
Ты всё думаешь, мой задубевший дружок,
Не залечь ли на наголо бритый лужок,
Но звучит непристойный скрипучий рожок
Из-под жухлой обивки…
То обычно столь сносно играющий Пан
Иль пропал,
Или, может быть, просто не пьян,
И сечет твои трели досадный изъян
На льняные обрывки…
И фаллический символ в лице кулака
Мне к лицу то и дело подносит рука:
Тратишь кофе, ласкаешь ли мыло…
Поклянемся на Куне, что было:
Ты приблизилась к белой пустой полосе,
Обнажилась,
Соломинкой в кофе-гляссе
Привыкая к горячей воде, постояла…
Сломан душ, вяла пена, корыто мало,
Первый снег,
И последнее в доме тепло,
Всё, что лето ланцетом листа соскребло
С белизны одеяла…
Ты вне здешних забот,
Но, в отличие от
Телки греческой, бодро грядущей из вод,
Для тебя эта пена - последний оплот
Чистоты без огласки…
Уплываешь?
Иду - просто не по пути…
Не ищу, ведь тебя всё равно не найти,
Даже если с утроенной силой трясти
Греко-русские сказки...
Авангард
М. Кубину
Забудешься тяжким младенческим сном
В прелестном безлесном пейзаже лесном.
Сорвешься в морочный кисель на бегу
По горной равнине, на волглом лугу
Задушишься в плотных портьерах бесплотных.
Не выйти сухим из прижизненных снов:
Овчаркой причуяв основу основ,
Свалившись с изнанки голодной горой,
Глаза зацелует мне ангел сырой.
Расправясь с моим сыромятным лицом,
В прореху пупа заберется скворцом.
Пока онемела от крика рука,
В мошонке склюет дорогого жука.
И утлый твой танкер на тряпке реки
Кормой накренившись, склюет маяки.
И станет не стыдно, при всей наготе
Распластанным выплыть в пустой темноте.
В игольное ухо окна проходя,
Распасться на шаткие шины дождя
В гогеновских жарких потеках кислотных.
Под знаком Рака
Лазарю Кишиневскому
Хоть ногу вставили с земли
Мы в зад кобыле, а не в стремя,
Себя за то ты похвали,
Что очень лихо провели
Сквозь пальцы раковое время,
А пусть теперь нам бреет темя,
Сводя десятки на нули…
Дивимся все, что не пасет
Нас кляча чинно, как в Европе,
И что вообще она не в духе:
Вовсю сучим клешнями в брюхе –
Оно, естественно, несет…
Нехватку водки вмиг сведет
На нет отсутствием закуски,
Не в счет и те, что носят блузки,
Язык же длинный, паче русский,
До Антарктиды доведет…
От синих в звездочку ночей
Видны Нью-Йорки ли Гренобли,
И зуд повертывать оглобли,
Да вставить ноги половчей…
Но мы не прочь и куличей:
Как всяк, обжили мы болото…
Где нынче дивная охота
На нас – последних усачей…
Обретенье бессмертия
Октябрь, пристань, край земли,
Храп в жопу пьяного Харона,
Летает мятая ворона
В мазутной сини на мели,
Да райских яблоков обглодки…
Старик плевал на деньги - водки!,
А нет, так сам туда юли,
К тому ж, нигде не видно лодки –
Ни здесь, ни в мыслимой дали…
Сто раз промеришь хлипкий трап,
Пока окинешь скорбным оком:
Бессмертье – вот оно, под боком –
Река, рассвет, Хароний храп…
А. Василевскому
Смерть и жизнь – во власти языка,
И любящие его вкусят от плодов его.
18 притчи, 21
Пока той лакомке с клюкою
Неведом верный адресок,
Долбя извилины киркою,
Всегда добудем свой кусок
Бумаги, тушь, чакушку водки,
Да чинную чету носок,
В любом планетном околотке
Почтут за честь себе молодки
Для нас ослабить поясок,
Пока уста чернильный сок
Тянуть из тела не устали,
Пока для пчелки, спящей в стали,
Не слаще сахара висок…
Признание
Максимовой
Чего, казалось бы, трудней,
Чем вспомнить сызнова о ней,
Когда в обед сто лет минуло,
Как я долой с горючих глаз:
Сейчас, когда мои как раз
Почти на Полюс натянуло…
Семь раз нам рай был в шалаше,
Но враз отрезало в душе -
И то не стал я атташе:
То пот стал лить я, то чернила,
То этой музе, то иной...
Когда-то ведь и ты со мной
Впервые платью изменила…
Душа, отъявленный паук,
Ползла по лесу ног и рук
И дров немало наломала…
Охота, знать, завершена,
Раз ты опять всплыла со дна
И в сеть свою меня поймала…
Я признаю, спустя года,
Сколь ты права была тогда,
Что сожаленья не миную:
Неплохо, мыслю, полежать,
Седую грудь к груди прижать –
Знакомую, но не родную…
Письмо с юга
Напрасно, раз сквозняк несет,
Цепляться за моря и суши,
Пока с тобой открытый рот
И вширь развешанные уши,
Еще – прибор для сбора груши,
Отягощающий фасад,
Пока попутный ветер в зад.
Из ряда лиц перемещенный
В ляд небылиц, бреду по льду,
Чем больно люб мне, на беду
Сей древний способ извращенный
С самим собою жить в ладу.
Родная, хау ду ю ду!?
* * *
…Сдавила низкие широты
Зима стерильными руками…
…Уж потянулись вертолеты
На север злыми косяками…
Уж скорлупой замкнулись воды,
И поспешив из опасенья
Уснуть бесследно, водоходы
Исчезли в форме вознесенья…
Уж стылый сок густеет в венах,
Ко дну приникнув пузырьками
Пустые рыбы мыслей бренных
Едва шевелят плавниками…
Душа, неявная на белом,
Спокойно ждет в ледовых безднах,
Пока Господь пришлет за телом
Оглохших ангелов железных.
* * *
Не бойся, не плачь, не болей,
Целебней цикуты глотай:
Офорт городских тополей,
Заката, разорванных стай.
Когда не поможет, прими,
Как я это с легкостью пью:
Мы больше не будем людьми,
Мы бродим с тобою в раю.
Неделю в раю листопад,
Троенье присыпанных троп,
В распадках холодный распад
И солнечный сонный потоп,
Развалы трехцветных страниц,
Базарное буйство грибов,
Звенящие бусы синиц
На старческой коже дубов.
Летает гордиева нить,
Горит несгораемый газ.
Нас боги уcпели забыть –
Теперь им уже не до нас:
У них в городах передел,
Запутанный торг и дележ,
И только отпрянешь от дел,
Как ляжешь под жертвенный нож.
* * *
Кто дал разрешение леса хозяйке
Раздеть все деревья, одеть нас в фуфайки?
Татьяна Калюта
Кто дал разрешение леса хозяйке
Раздеть все деревья, одеть нас в фуфайки?
Дать белую шубку безродному зайке,
Пожухлой листвою закрыть все лазейки,
Дорожки, опушки, тропинки и змейки,
Стеклом забережить речные закрайки,
В рябины метнуть снегириные стайки,
Заставить искать нас в шкафах рукавички,
Прохожих носы покраснеть с непривычки,
Укрытия паркам явить без утайки,
Обрушить на спины нам ветра нагайки,
Когда б мы посмели назад оглянуться,
Родиться, влюбиться, уснуть и проснуться,
Вокруг оглядеться, прозреть, ужаснуться.
Тем более, кто нам давал разрешенье
Наверх подавать о свободе прошенье,
Забыть отрешенье, искать утешенье,
Второе дыханье, иное решенье?
Любимая, так ли нас в школе учили -
Чтоб сами болея, других мы лечили,
И сами глотали такие печали,
Мы маялись сами, другим облегчали,
Других провожали, а шли без дороги,
Тоскуя по небу, глядели под ноги,
Как рыжие белки, бежали по кругу,
Сидели по кругу, лежали по кругу,
Встречались, прощались, писали друг другу.
Но хватит, мы больше не будем об этом,
Давай о деревьях, ликующих летом.
Кто дал разрешение леса хозяйке
Раздеть все деревья, одеть нас в фуфайки?
* * *
О сын мой, и мне эти сны родовые:
Смешением старческих и подростковых,
В которых уснувших целуют живые
И дети их ходят в венках васильковых,
В одеждах домашних по жадному лесу,
Меж скрытых кустами окопов немецких,
Приняв за укрытье живую завесу
Пленительных плясок его половецких.
Когда же их в поле отпустят березы
Храня на коре непрерывные списки,
Цветы принимают нелепые позы –
Еще васильки, но уже василиски,
В обличье собратьев, надежных и нежных,
Старательно шепчущих новое имя
Цветными устами чешуек прилежных,
И бледные дети бредут между ними.
Летят атрибутом российского вида,
Не ведая сути своей половинной,
Не видя, как бледные звезды Давида
Над тающей степью восходят лавиной…
Т. Медведевой
Быльем так днище обросло,
Что стоит выпустить весло,
И яви вялое теченье
Уже на мель вас отнесло,
Песком замыло, занесло,
И мы – вдвойне не исключенье.
Волос валютное руно
Сгодилось шторкой на окно
Куда нет-нет, да глянет лето…
А я в полярной пустоте,
Как карп, шипящий на плите –
Пою, да только песня спета…
Увы, мой самый добрый друг,
Не дотянуть к пожатью рук:
Меж нами – мы, и вся планета…
"Звезда с звездою говорит…" -
Мне над Царицыным горит
Ее ночная сигарета…
Об авторе
Виктор Лазаревич Кишеневский (род. 1959 год)
Много ли саратовских поэтов побывали на Камчатке и в Антарктиде? Я думаю, что только один – Виктор Кишиневский. Правда так своеобразно устроена жизнь, что работал он там совсем не в роли поэта или, допустим, журналиста, а строго по своему образованию – врачом. Поэзии это явно не помешало – ведь именно там созданы прозрачные и зачаровывающие его циклы, плотные и умные его стихи.
А в родном городе С. известный терапевт, целитель и великолепный чтец без иронии спрашивает у других отважных: "А как вы можете совмещать, скажите, и работу, и стихи?". Ему для вдохновения нужно опять за долгий перевал. Но с ним, неугомонным, интересно сидеть у костра на Волге или двигаться за добычей с его многочисленными четвероногими друзьями красавцами-собаками, которые помогают ему на охоте. Он же охотник – Кишиневский!
Текст о себе поэте Виктор по моей просьбе написал сам. Автору антологии осталось только прислушаться, выбрать и согласовать лучшие его стихи. Читайте! А вам, Виктор Лазаревич, новых камчаток и антарктид. Там-то вы точно не открутитесь от диктанта сверху "в буриме с самим собой".
Биографическое эссе
Мама, родив меня, стала делать из новорожденного образованного человека. Она сразу научила оказывать внимание девочкам, пить хорошее вино, рифмовать и читать серьезные книги. Наняла репетитора по английскому. Наказала не пить водку и не глотать детективы. Мама всерьез думала, что любовь, употребление сухого вина – белого к рыбе, красного к мясу - плюс интеллектуальные интересы застрахуют меня от алкоголизма, курения и разочарования в жизни.
Когда я еще не умел писать, мы вместе говорили "стихи" – она первую строчку, я к ней придумывал рифму, кажется, это называлось играть в "буриме". Мама и сама писала "стихи" - в стенгазету на работе, на все домашние праздники, дни рождения и юбилеи друзей. В третьем классе мама предложила для каждой девочки на 8 Марта написать отдельное поздравление в "стихах" и помогла в этом. Она наизусть читала мне советских поэтов – Маргариту Аллигер, Веронику Тушнову, Юлию Друнину, Евгения Долматовского.
Перечисленное – сухое вино, "стихи" на праздники, Маргарита Аллигер – было скорлупкой, которая защищала и грела лет до 17, пока не окреп, не понял себя и не вылупился – читать Кушнера, Бродского с Цветковым, пить водку, с наслаждением поглощать детективы Демилля и Ле Карре. Запойно играть в буриме с самим собой – без всякого на то повода.
Надо б вернуться и еще сказать о бардовской песне: Окуджава, Галич, Кукин, Юз Олешковский. Родители пели ночи напролет у костра на Волге, где проводили все выходные и отпуска. Вот с ними не расстался, помню, люблю очень, читаю вслух, пою жене – потому, что моего пения больше никто выдержать не может. К ним добавился блестящий Тимур Шаов.
Главным восторгом и триггером вдохновения сначала был Окуджава, потом Пастернак, потом – то есть сейчас – Левитанский, Самойлов, Кушнер, Бродский, Цветков и Кекова. Мне очень повезло в жизни – на добрую зависть моих эмигрировавших знакомых. Дружу с теми, с кем дружил в первом классе, в пятом классе, на первом курсе института. Каждая наша встреча репатриирует в детство, в юность, обещает дать ключ, как вообще не возвращаться сюда.
В 18 лет моей компанией был курс театрального училища имени Слонова, студенческая театральная богема, свобода слова и тела, замечательные воспоминания. Иных уж нет, тех друзей, ушли ярко, по-театральному, очень страшно ушли. Вода, в которую можно бы опять зайти, да не хочется вовсе.
Тогда же, в восемнадцать лет, мои стихи через московскую родственницу (очень известного в Москве и дружившего со всеми врача), попали в Союз советских писателей. Меня пригласили к ответственному секретарю (!) по работе с молодыми авторами. Он сказал добрые слова о стихах, отечески спросил, есть ли о Родине - они могли бы облегчить прохождение. Я ответил, что все мои стихи о Родине, даже которые о любви, только без криков. Он поулыбался – будем публиковать в альманахе молодых поэтов, летом слет молодых писателей и поэтов, потом сборник. Дал билет на 2 лица в Центральный дом литератора на клубный день – чтобы входил в среду. Когда мы вошли в ЦДЛ, в среду, второе лицо смотрела на меня с восторгом, безграничные горизонты открывались во все стороны. Это было в феврале, а в апреле я смертельно влюбился, женился в конце лета. О литературной карьере вспомнил, когда осенью прочитал что-то о летнем съезде молодых писателей и поэтов. Позвонил секретарю, он меня вроде узнал и удивленно сказал – так надо же было напоминать! В общем, так Бог миловал сделать любовь профессией.
А еще больше мне повезло, что никогда не надоедает хорошее. И в высшей степени не надоедает прекрасное – природа средней полосы, Волга, Окуджава, Кушнер, Левитанский, Галич, Бродский, Демилль, Ле Карре, Цветков, Кекова. Читаю и перечитываю, с любого места, всё абсолютно знакомо. Столько нового каждый раз - по мере того, как дорастаешь.
Иногда перечитываю то, что написал сам. Огорчаюсь, находя слабые места. Но, бывает, замечаю небольшое открытие, тогда не понятое, удивляюсь. Опубликовал только один сборник, чтобы ни за один из стоящих там стихов не было стыдно…
Материал взят из журнала "Антология Саратовской поэзии" №46
Много ли саратовских поэтов побывали на Камчатке и в Антарктиде? Я думаю, что только один – Виктор Кишиневский. Правда так своеобразно устроена жизнь, что работал он там совсем не в роли поэта или, допустим, журналиста, а строго по своему образованию – врачом. Поэзии это явно не помешало – ведь именно там созданы прозрачные и зачаровывающие его циклы, плотные и умные его стихи.
А в родном городе С. известный терапевт, целитель и великолепный чтец без иронии спрашивает у других отважных: "А как вы можете совмещать, скажите, и работу, и стихи?". Ему для вдохновения нужно опять за долгий перевал. Но с ним, неугомонным, интересно сидеть у костра на Волге или двигаться за добычей с его многочисленными четвероногими друзьями красавцами-собаками, которые помогают ему на охоте. Он же охотник – Кишиневский!
Текст о себе поэте Виктор по моей просьбе написал сам. Автору антологии осталось только прислушаться, выбрать и согласовать лучшие его стихи. Читайте! А вам, Виктор Лазаревич, новых камчаток и антарктид. Там-то вы точно не открутитесь от диктанта сверху "в буриме с самим собой".
Биографическое эссе
Мама, родив меня, стала делать из новорожденного образованного человека. Она сразу научила оказывать внимание девочкам, пить хорошее вино, рифмовать и читать серьезные книги. Наняла репетитора по английскому. Наказала не пить водку и не глотать детективы. Мама всерьез думала, что любовь, употребление сухого вина – белого к рыбе, красного к мясу - плюс интеллектуальные интересы застрахуют меня от алкоголизма, курения и разочарования в жизни.
Когда я еще не умел писать, мы вместе говорили "стихи" – она первую строчку, я к ней придумывал рифму, кажется, это называлось играть в "буриме". Мама и сама писала "стихи" - в стенгазету на работе, на все домашние праздники, дни рождения и юбилеи друзей. В третьем классе мама предложила для каждой девочки на 8 Марта написать отдельное поздравление в "стихах" и помогла в этом. Она наизусть читала мне советских поэтов – Маргариту Аллигер, Веронику Тушнову, Юлию Друнину, Евгения Долматовского.
Перечисленное – сухое вино, "стихи" на праздники, Маргарита Аллигер – было скорлупкой, которая защищала и грела лет до 17, пока не окреп, не понял себя и не вылупился – читать Кушнера, Бродского с Цветковым, пить водку, с наслаждением поглощать детективы Демилля и Ле Карре. Запойно играть в буриме с самим собой – без всякого на то повода.
Надо б вернуться и еще сказать о бардовской песне: Окуджава, Галич, Кукин, Юз Олешковский. Родители пели ночи напролет у костра на Волге, где проводили все выходные и отпуска. Вот с ними не расстался, помню, люблю очень, читаю вслух, пою жене – потому, что моего пения больше никто выдержать не может. К ним добавился блестящий Тимур Шаов.
Главным восторгом и триггером вдохновения сначала был Окуджава, потом Пастернак, потом – то есть сейчас – Левитанский, Самойлов, Кушнер, Бродский, Цветков и Кекова. Мне очень повезло в жизни – на добрую зависть моих эмигрировавших знакомых. Дружу с теми, с кем дружил в первом классе, в пятом классе, на первом курсе института. Каждая наша встреча репатриирует в детство, в юность, обещает дать ключ, как вообще не возвращаться сюда.
В 18 лет моей компанией был курс театрального училища имени Слонова, студенческая театральная богема, свобода слова и тела, замечательные воспоминания. Иных уж нет, тех друзей, ушли ярко, по-театральному, очень страшно ушли. Вода, в которую можно бы опять зайти, да не хочется вовсе.
Тогда же, в восемнадцать лет, мои стихи через московскую родственницу (очень известного в Москве и дружившего со всеми врача), попали в Союз советских писателей. Меня пригласили к ответственному секретарю (!) по работе с молодыми авторами. Он сказал добрые слова о стихах, отечески спросил, есть ли о Родине - они могли бы облегчить прохождение. Я ответил, что все мои стихи о Родине, даже которые о любви, только без криков. Он поулыбался – будем публиковать в альманахе молодых поэтов, летом слет молодых писателей и поэтов, потом сборник. Дал билет на 2 лица в Центральный дом литератора на клубный день – чтобы входил в среду. Когда мы вошли в ЦДЛ, в среду, второе лицо смотрела на меня с восторгом, безграничные горизонты открывались во все стороны. Это было в феврале, а в апреле я смертельно влюбился, женился в конце лета. О литературной карьере вспомнил, когда осенью прочитал что-то о летнем съезде молодых писателей и поэтов. Позвонил секретарю, он меня вроде узнал и удивленно сказал – так надо же было напоминать! В общем, так Бог миловал сделать любовь профессией.
А еще больше мне повезло, что никогда не надоедает хорошее. И в высшей степени не надоедает прекрасное – природа средней полосы, Волга, Окуджава, Кушнер, Левитанский, Галич, Бродский, Демилль, Ле Карре, Цветков, Кекова. Читаю и перечитываю, с любого места, всё абсолютно знакомо. Столько нового каждый раз - по мере того, как дорастаешь.
Иногда перечитываю то, что написал сам. Огорчаюсь, находя слабые места. Но, бывает, замечаю небольшое открытие, тогда не понятое, удивляюсь. Опубликовал только один сборник, чтобы ни за один из стоящих там стихов не было стыдно…
Материал взят из журнала "Антология Саратовской поэзии" №46
Стихи
Уходим
Свист ветра, плеск воды и шум песка
терзают время жизненной природы.
Рожденье прячется во вдохе кислорода,
а в выдохе - смертельная тоска.
Условность жизни, проникая в сон,
изображает жертвенные танцы,
звериная печать сжигает пальцы -
непобедимо равенство сторон.
Но люди научились забывать
все прошлые и будущие тайны
и не случайно все они фатальны,-
им суждено в глубинах снов молчать
на неизвестном, чуждом языке
в стране без денег ничего не купишь.
За мысли тут дают бесценный кукиш,
а ты мечтал о старом коньяке.
Свет, недоступный радости слепца,
таит любовь и страсть в ночных антрактах,
но шорохи души сложатся в такты
непрозвучавшей музыки Творца.
Мы плачем и смеёмся - цель близка.
Безумна плоть, разумны побужденья.
Уходим, оставляя в утомленьи, -
вой ветра, стон воды и хруст песка.
Два деда
Два деда были у меня.
Я их не видел никогда,
Лишь фото их остались.
На всех была одна беда,
В те лихолетные года,
Когда вёл в бой всех Сталин.
Два деда - общая война.
Хлебнули горя все сполна -
Хохлы и белорусы.
Объединяла всех страна
И вера в правду в них жила,
И каждый дом был русским.
Пришла на нас фашистов рать.
Оборонять и наступать -
Вот правила победы.
Рокочет бог войны в закат,
Майор и гвардии солдат -
Артиллеристы деды.
Вели войска кровавый бой.
Один командовал: - Огонь!
Другой стрелял прицельно.
К Берлину оба не дошли...
Пять орденов - ожог души.
Один из них - "посмертно".
Страна, как жизнь, у нас одна.
Но пусть к нам не придёт война -
Мы держим крепко знамя.
Оно завещано судьбой
Потомкам доблести людской.
Всем нам, живущим, - память.
Тени пролётных птиц
Тени пролётных птиц,
в алом плаще заката,
бьются в прорехи ночи,
в поисках звёздных миров.
Падая в поднебесье,
эхом растают звуки
очеловеченной речи,
в свете полночных костров.
Ветру подвластный пепел
станет седою золою,
губы согреют руки
или наоборот.
Волны толкают берег,
кружатся неба своды,
воздух пьянит прохладой.
Жаль,- високосный год.
Подсказка
Я буду твоей подсказкой
в глухом лабиринте снов,
слепой продырявленной маской
на ликах людских богов,
расплавленным лунным светом,
возлюбленных днём, ночей
и эха гулким ответом,
стенаньям ржавых ключей,
испуганным криком птицы
на волнах морских цикад,
загадкой немого Сфинкса
поющих тектоник песка,
пронзающей нитью плена
жемчужин твоей души,
и стану твоим откровеньем.
Ты только пиши. Пиши!
Пляски разума
К порочным прелестям любви
стремится чувств людских дорога,
но не поймёшь ты: то ль от Бога,
то ли к нему душа летит.
Бог, промышляя, ищет путь
к сердцам людей, спасая души.
Воздушный замок снов обрушен,
утратив радужную суть.
А мысль твоя, сверкнув как ртуть,
летит сквозь ночь, к звезде бездушной,
пытаясь в темноте жемчужной
на плясках разума уснуть.
Грехи наши тяжкие
В церкви всеночная стылая тьма
бьётся со свечным огнём.
В воздухе вязком витают слова:
- Мы никогда не умрём?
Крестятся стороны, щёпотью - в лоб.
Пой, православный народ!
Кланяйся грешник извечных хвороб,-
Боженька нынче не строг.
Ежели ты человека убил,
страстно молись - и прощён!
Грех первородный - на каждом, кто жил,
значит крестись, коль крещён!
И по углам, где сгустилась заря,
слышна молитв суета.
Хлеб, обмакнувши в лампаду огня,
с маслицем ест голытьба.
Смоется поутру прошлая жизнь,-
грешна святая вода.
Падает тот, кто к рассвету бежит,
тот, кто лежит,- никогда.
Свист ветра, плеск воды и шум песка
терзают время жизненной природы.
Рожденье прячется во вдохе кислорода,
а в выдохе - смертельная тоска.
Условность жизни, проникая в сон,
изображает жертвенные танцы,
звериная печать сжигает пальцы -
непобедимо равенство сторон.
Но люди научились забывать
все прошлые и будущие тайны
и не случайно все они фатальны,-
им суждено в глубинах снов молчать
на неизвестном, чуждом языке
в стране без денег ничего не купишь.
За мысли тут дают бесценный кукиш,
а ты мечтал о старом коньяке.
Свет, недоступный радости слепца,
таит любовь и страсть в ночных антрактах,
но шорохи души сложатся в такты
непрозвучавшей музыки Творца.
Мы плачем и смеёмся - цель близка.
Безумна плоть, разумны побужденья.
Уходим, оставляя в утомленьи, -
вой ветра, стон воды и хруст песка.
Два деда
Два деда были у меня.
Я их не видел никогда,
Лишь фото их остались.
На всех была одна беда,
В те лихолетные года,
Когда вёл в бой всех Сталин.
Два деда - общая война.
Хлебнули горя все сполна -
Хохлы и белорусы.
Объединяла всех страна
И вера в правду в них жила,
И каждый дом был русским.
Пришла на нас фашистов рать.
Оборонять и наступать -
Вот правила победы.
Рокочет бог войны в закат,
Майор и гвардии солдат -
Артиллеристы деды.
Вели войска кровавый бой.
Один командовал: - Огонь!
Другой стрелял прицельно.
К Берлину оба не дошли...
Пять орденов - ожог души.
Один из них - "посмертно".
Страна, как жизнь, у нас одна.
Но пусть к нам не придёт война -
Мы держим крепко знамя.
Оно завещано судьбой
Потомкам доблести людской.
Всем нам, живущим, - память.
Тени пролётных птиц
Тени пролётных птиц,
в алом плаще заката,
бьются в прорехи ночи,
в поисках звёздных миров.
Падая в поднебесье,
эхом растают звуки
очеловеченной речи,
в свете полночных костров.
Ветру подвластный пепел
станет седою золою,
губы согреют руки
или наоборот.
Волны толкают берег,
кружатся неба своды,
воздух пьянит прохладой.
Жаль,- високосный год.
Подсказка
Я буду твоей подсказкой
в глухом лабиринте снов,
слепой продырявленной маской
на ликах людских богов,
расплавленным лунным светом,
возлюбленных днём, ночей
и эха гулким ответом,
стенаньям ржавых ключей,
испуганным криком птицы
на волнах морских цикад,
загадкой немого Сфинкса
поющих тектоник песка,
пронзающей нитью плена
жемчужин твоей души,
и стану твоим откровеньем.
Ты только пиши. Пиши!
Пляски разума
К порочным прелестям любви
стремится чувств людских дорога,
но не поймёшь ты: то ль от Бога,
то ли к нему душа летит.
Бог, промышляя, ищет путь
к сердцам людей, спасая души.
Воздушный замок снов обрушен,
утратив радужную суть.
А мысль твоя, сверкнув как ртуть,
летит сквозь ночь, к звезде бездушной,
пытаясь в темноте жемчужной
на плясках разума уснуть.
Грехи наши тяжкие
В церкви всеночная стылая тьма
бьётся со свечным огнём.
В воздухе вязком витают слова:
- Мы никогда не умрём?
Крестятся стороны, щёпотью - в лоб.
Пой, православный народ!
Кланяйся грешник извечных хвороб,-
Боженька нынче не строг.
Ежели ты человека убил,
страстно молись - и прощён!
Грех первородный - на каждом, кто жил,
значит крестись, коль крещён!
И по углам, где сгустилась заря,
слышна молитв суета.
Хлеб, обмакнувши в лампаду огня,
с маслицем ест голытьба.
Смоется поутру прошлая жизнь,-
грешна святая вода.
Падает тот, кто к рассвету бежит,
тот, кто лежит,- никогда.
Вдруг музыка прекратила звучать. Детина лет тридцати презрительно смотрит на меня, бросает монетку в автомат и ставит другую пластинку. И сквозь зубы цедит:
- Будете слушать то, что я хочу!.. Усёк, салабон?!..
Напрасно он так. Я уже упоминал о том, что мой папа был отличным спортсменом. Он научил меня драться. Практики было достаточно для того, чтобы умело отстаивать себя. Дядя же мой – младший брат папы, тоже приложил свои старания на этом поприще. На момент моей абитуры он уже пять раз отсидел в тюрьме. В некоторых кругах он был известен под кличкой «Газ». Я сам много раз слышал на улицах родного городка: «Атас! Газ идёт!» И блатную братию будто ветром сдувало. Так вот, дядя научил меня некоторым иезуитским штучкам, которые не однажды выручали меня в этой чудесной жизни.
Наш столик стоял рядом с автоматом. Я легко достал грубого мужика. Бил молча. Многообразно. С выдумкой. Мужчина свалился под музыкальный аппарат и сотряс его. Что-то в нём (в аппарате) динькнуло. Музыка оборвалась.
Нас моментально сдуло из кафе.
- Теперь я понял: ты так живёшь, - философски сказал Саша.
- О чём это ты? – поинтересовался Игорь.
- Вспомнил историю в чебуречной, - пояснил Саша.
- А-а… Всё равно не понял.
- В чебуречной битва была масштабней. А здесь – изящней. Но факт руконогоприкладства – налицо. И не только. Даже в большей степени – не только.
- Сейчас не было никакой битвы, - пояснил я. – Этот бычара считает возможным диктовать нам свои условия. И унижать другого человека – более молодого, или старого, или слабого – ему не привыкать! Для него в жизни другие (и мы тоже) – никто, сопутствующие объекты, не представляющие ценности, а он – всё: пуп Земли, центр Вселенной! Мужичёк получил урок. А мы смылись, чтобы недоразумение не переросло разумные пределы.
- А-а… - сказал Саша.
- А-а-а… - сказал Игорь.
- Эвано что-о… - протянул Ваня.
- Чего? – не понял Андрей.
- Предлагаю сходить в ДК «Орджоникидзе». Там показывают хороший фильм про басмачей – «Алые маки Иссык-Куля». Я сегодня сдал экзамен – угощаю!
- Пойдём, - согласился Андрей.
- Заодно проветримся, - поддержал Саша.
- Пешочком? – удивился Игорь.
- Не ближний свет!- констатировал Ваня.
- Я же говорю – проветримся!
Игорь кивнул. Мы отправились в очередное пешее путешествие по Васильевскому острову.
Нам всем очень нравилось мороженое в толстых и сладких вафельных стаканчиках в виде конуса. Оно тоже явилось одним из наших первооткрытий в жизни. Ленинград был горазд удивлять юных граждан своей страны. Это мороженое скрасило наш путь до очага культуры.
Той же компаний мы встретили День ВМФ. Мы с Игорем Чевакиным считали себя к нему причастным. Да и все другие ребята тоже считали День Военно-морского Флота своим личным праздником. А посему мы пошли на набережную Невы, в которой уже стояли корабли, украшенные флагами расцвечивания.
- Что это военные моряки всегда флагами пишут? – поинтересовался Саша.
- Поздравляем с праздником! – уверенно сказал Игорь.
- По буковкам не получается, - с сомнением изрёк Саня.
- Слава Военно-морскому Флоту! – добавил Игорь.
- Всё равно маловато, - заключил Саша, недоверчиво глядя на эксперта Игоря.
- И военным морякам Союза Советских Социалистических Республик!
- А теперь – перебор!
- Ты, Сашок, то кроссворд отгадываешь, то в очко играешь. Не поймёшь тебя!
- Да ладно тебе, Игорь, Саню морочить. Всё просто. Флаги расцвечивания потому и называются так, что ими можно не только секретные или несекретные сообщения передавать, но и просто расцвечивать, то есть – украшать корабль по праздникам. Как сегодня, например. Флаги, в таком случае, развешиваются в свободном, а не в определённом порядке. В соответствии со вкусом боцмана, старпома или командира, - просветил я друзей.
- Ты-то откуда знаешь? Сам-то ты не служил! – отстаивал свою версию Игорь Чевакин.
- Дак, читал букварь. «Детская морская энциклопедия» называется. Опять же, на нашей крохотульной улочке большое количество моряков проживает. Просветили.
- Чему ещё тебя научил твой «букварь»? – спросил Саша.
- Я научился вязать несколько морских узлов. Конечно, и соседи-моряки подучили. Могу семафорить флажками.
- Ну, давай, покажи! – распорядился Игорь. – Посмотрим на твоё мастерство. Сможешь с кораблём покалякать, значит, и про флаги расцвечивания не наврал.
- Элементарно, Ватсон! – сказал я, взял по носовому платочку в руки и влез на гранит набережной.
Я показал знак вызова ближайшему кораблю, напротив которого мы находились. С него ответили светосигнальным прибором – прожектором. Это-то я знал, но азбуку Морзе ещё не выучил.
- Об чём калякает? – спросил Игорь.
- Он азбукой Морзе общается, а я её не знаю. Поэтому передаю семафором:
- М-о-р-з-е\н-е\з-н-а-ю\с\п-р-а-з-д-н-и-к-о-м\н-а\с-л-е-д-у-ю-щ-и-й\г-о-д\п-р-и-д-у\с-л-у-ж-и-т-ь\н-а\ф-л-о-т\у-р-а\
Сигнальщик ответил.
- Что ответил? - спросил Андрей Корнев.
Я передал на корабль:
-П-р-о-ш-у\п-е-р-е-д-а-в-а-т-ь\м-е-д-л-е-н-н-е-й\н-е\у-с-п-е-в-а-ю\ч-и-т-а-т-ь\
С корабля медленнее передали, а я с удовольствием прочитал вслух:
«Спасибо! И вас с праздником! Ждём на флоте!»
Тут мы уже помахали морякам руками простым способом - кто как смог. Я спрыгнул с гранитной ограды и рассовал платочки по карманам. Раздались дружные аплодисменты. Оказывается, вокруг нас собралось много народа. И мой номер людям понравился.
Мы, с уже знакомым нам чувством победителей, гордо удалились.
- А чего ты с собой кучу платочков носишь? Насморк? – завёл новый разговор Игорь.
- Нет. Один всегда самому может пригодиться. Второй можно предложить нуждающемуся пожилому человеку или девушке.
- Пусть сами свои носят! – резанул Андрей.
- Покажи свой платок, - попросил я Андрея.
- Зачем тебе?
- У тебя есть с собой платок?
- В каюте забыл.
- Что и требовалось доказать!.. То есть люди не всегда имеют под рукой такую необходимую вещь, как носовой платочек. А ещё его можно бросить в глаза противнику, тем самым выиграв то мгновение, которое может быть спасительным. За этот миг можно нанести несколько ударов противнику и смотаться.
- Сбежать? – возмутился Андрей.
- Именно! Сбежать! Ты настолько всегда уверен в своих силах, что никогда не бежишь? Я в своих - не уверен. Поэтому сбегаю.
- Ты?! – разом удивились Игорь и Саша.
- Вы что, не знаете, что недавно я бежал из чебуречной, а затем из кафе с музыкальным автоматом? Зачем мне лишние хлопоты? Да и не кровожадный я. По мне лучше и вовсе не драться. Хорошие бойцы предпочитают обходиться без боя. А уж плохим воинам и подавно в бой не надо ввязываться. Головы же есть. Всё же можно решить, обо всём договориться!
- Чего ж в кафе не договорился? Или в чебуречной? – спросил Саша.
- Потому что боец плохой! – честно признался я.
Затем мы сходили в Центральный Военно-морской музей, побродили по улицам и наелись мороженого. В одном из кинотеатров на Невском проспекте мы с удовольствием посмотрели фильм «Командир счастливой «Щуки».
На следующий день сразу после завтрака, абитуриентов организованно отвезли (за наш счёт) в Стрельну. Мы выгребали мусор из только что отстроенного здания училища. Помещения мне запомнились светом и современным оформлением.
На консультации в училище мы не попали. Или опоздали; уже не было сил и желания консультироваться.
Пообедав в столовой возле станции метро «Василеостровская», мы всей компанией отправились в Центральный парк культуры и отдыха имени Сергея Мироновича Кирова.
Знатно мы там погуляли! И сил на это оказалось достаточно! Сначала просто ходили по парку, осматривая его и подкармливая белочек. Потом ребята захотели поучаствовать в аттракционах, играх и конкурсах. Я, осознавая плачевность моего финансового положения, не пускался во все тяжкие – не потакал азарту и чревоугодию.
Вечером состоялся концерт какой-то (известной всем, кроме меня) рок-группы. Это было зрелище из неведомой и непонятной мне жизни. Молодёжь будто сошла с ума. Люди кричали, визжали, вопили, тряслись, дрались.
Я с нетерпением ожидал окончания этого безумного концерта. В памяти остался могучий людской поток через мост, штурм трамвая (как во сне). Дальше – провал. Все силы были отданы отдыху!
Два дня я приходил в себя после концерта в ЦПКО, тихо, но не очень тщательно, готовясь к экзамену в комнате общежития или, главным образом, в Гавани. Мысли мои всё возвращались к массовому безумию, а затем скользили, скользили, скользили…
Экзамен я всё же сдал хорошо, хотя и не пребывал в гармоничном состоянии. В своих сёдлах остались и все члены нашей дружной компании – с разницей в один день все прошли испытания.
Установился определённый уклад. После совместного завтрака каждый из нас отправлялся на консультации или на самостоятельную подготовку, так как все мы были распределены по разным абитуриентским группам. Как правило, обедали мы тоже вместе, и редко разлучались до вечера. И вечера, как правило, были общими. Мы часто бывали в кино. Картины мы смотрели либо в кинематографе ДК им. Кирова, либо в ДК им. Орджоникидзе, либо в кинотеатре «Прибой». Ежедневно мы совершали пешие прогулки по Васильевскому острову или далее – в основном – в исторический центр Ленинграда. Прошли Невский проспект не один раз: и днём, и ночью. Не забывали о музеях.
Первым делом мы сходили в Центральный Военно-морской музей, затем - в кунсткамеру и в Зоологический музей. Пару-тройку раз мы погоняли в футбол во дворе общежития с другими абитуриентами и курсантами. Иногда курсанты, вернувшиеся из заграничных рейсов, предлагали нам купить у них буржуйские (очень красивые!) пластиковые пакеты разных размеров. Андрей Корнев купил огромный пакет за целых пять(!) рублей! Рабочий класс мог позволить себе такие безумные траты.
Так заканчивался цикл перед третьим (из четырёх) экзаменом. После обеда мы все стояли и сидели у забора нашего общежития, ожидая Андрея Корнева и Игоря Чевакина. Мы собрались поехать на Финский залив. Через решётку забора я увидел, как вышли из подъезда наши товарищи. Я встал с корточек. Передо мной тихо проехало такси. Оно остановилось напротив КПП, а затем сдало задним ходом и остановилось точно передо мной.
- Вот он! – закричал в окошко «Волги» мой младший братишка Юра.
Я слегка опешил.
Из такси вышли мама и Юра. Ещё не совсем веря глазам, я бросился обниматься с ними.
- Мне вас ждать? – спросил таксист.
- Подождите минутку! – ответила мама водителю. – Здравствуйте, ребята, - поприветствовала она нас.
- Здравствуйте, - ответили ребята.
- Мама, это - Ваня, это – Саша, - представил я товарищей. – Это мама – Любовь Гавриловна, - представил я маму.
Тут подошли Игорь и Андрюха.
- Вот это да! Тётя Люба! Юрец! Какими судьбами вы здесь оказались?
- Да вот, получили письмо от Серёжи, в котором он пишет, что не поступил в Военно-морское училище, а поехал поступать сюда. И денежный перевод не получил. Его переслали обратно. Значит, остался без денег. Вот мы и прилетели на самолёте. Сергея выручать.
- Да ладно, мам, деньги ещё есть.
- Сколько? – спросила мама.
Я достал портмоне, высыпал мелочь на ладонь.
- Три рубля двадцать семь копеек.
- Молодец! Я думала, ты уже в долг живёшь. Где нам можно остановиться?
- Ребята, я не поеду на залив. Давайте без меня.
Мальчишки понимающе кивнули.
- Я с вами! – вызвался Андрей.
- Ну, тогда пошли, - позвала мама.
Мы сели в такси. Андрюха расположился на переднем месте рядом с водителем, а мы всей семьёй – на заднем сиденье «Волги».
- Вы не подскажете, где мы можем остановиться дня на два-три? – задала мама вопрос таксисту.
- Сейчас сезон отпусков. Со свободными номерами в гостиницах напряжёнка. Но я знаю одно хорошее местечко – гостиница «Пражская». В ней моя родственница работает. Она поможет.
«Пражская» мне понравилась. Маму с братишкой поселили в одноместном номере. Может, и дороговато (как мне показалось), но зато никто не мешал.
Мы все воспользовались благом цивилизации – душем, покушали из маминых запасов и пошли гулять по городу. Я тоже уже вполне мог сойти за гида.
В гостиницу мы вернулись поздно. Я решил остаться ночевать с родными, а Андрей, прежде чем уехать в Макаровку, стал интенсивно знакомиться с девушками. Чехи и немцы шумели всю ночь. Я не стал нагнетать международную напряжённость – мы устали и всё равно уснули.
Выспавшись, приведя поутру себя в порядок, мы начали завтрак и планирование дня. В это время в дверь постучали. Какая неожиданность – у порога, фигурально выражаясь, бил копытами Андрей Корнев.
- Доброе утро! Поедемте в Петергоф смотреть на фонтаны!
- А ты вообще уезжал из гостиницы? – поинтересовался я на правах товарища.
Андрей сделал хитрющую рожицу.
- А как же! – истово заверил он.
- Ну-ну! – я сделал вид, что искренне поверил.
- Доброе утро, Андрей! Иди к столу, - пригласила мама.
Я не мог не заметить, что у Андрея отличный аппетит. Это прямо-таки бросалось в глаза. Еды не жалко. Это просто заметки на полях о характерных особенностях юности.
В Петергоф мы поехали на электричке с Балтийского вокзала. Кто бы мог тогда подумать, что через год этот вокзал станет для меня родным и близким на последующие пять лет!
«Стояли летние погоды», - как написали бы классики русской литературы. Было даже душно, но близкое Балтийское море всё же приносило и прохладу.
Мы с огромным удовольствием гуляли по Петергофу и его знаменитым местам. Мы побывали в большом дворце, обошли, пожалуй, все фонтаны. У многих из них мы фотографировались. Конечно же, это мы сделали у шахматного фонтана, у Самсона, разрывающего пасть льву, у большого каскада, у канала и т.д. Фотографировал Андрей. У него - собственная камера.
Мы побегали по камням музыкального фонтана, и я разгадал загадку обрызгивания посетителей: на скамеечке сидел мужичёк с газеткой, который время от времени управлял процессом обрызгивания радующейся детворы при помощи замаскированной педальки. Выбор он делал на своё усмотрение. Видимо, я ему понравился. Поэтому остался сухим.
Мы тщательно обследовали памятник Петру Первому, сравнивая сие произведение с Медным Всадником, посетили дворец Монплезир, внимательно выслушав экскурсовода. Когда мы снова проходили у канала, ведущего к большому дворцу, внезапно разразился сильнейший ливень с грозой. Мы добежали до ближайшего павильона-кафе, где, отстояв огромнейшую очередь, поели. Это было очень кстати. К тому же и дождь закончился.
Мы покинули лёгкие, но надёжные стены кафе и осмотрелись. Дождь омыл деревья, зелень посвежела и очень веселила глаз и душу. Дышать стало совсем легко.
Не заметить очевидное было нельзя: молния ударила в огромное дерево, отломив от него большущий сук. Он лежал поперёк тротуара. Не все просто перешагивали через него. Туристы мгновенно разобрали сук по веточкам на сувениры.
Мы отправились к причалу, сели в «Комету» и очень быстро морем добрались до Ленинграда.
Побродив ещё по городу, купив продукты на ужин, мы проводили маму и Юру в «Пражскую». Устали жутко. Ноги гудели. Мы снова приняли душ. Стало хорошо. Мы отлично поужинали. Стало ещё лучше.
- Мам, у меня завтра экзамен. Я в училище ночую. Потом приду проводить.
- Я тоже провожу, - вызвался Андрей.
Мама и Юра прошли с нами до выхода из гостиницы. Было уже поздно, но общественный транспорт ещё работал.
Перед входом в гостиницу нам встретилась группа туристов. Судя по языку – чехи. Андрей пошёл в гущу туристов. Навстречу ему поспешили две девушки. Они обнялись и расцеловались с Андреем.
Я обернулся назад. За стеклянными дверями гостиницы стояли мама и Юра.
- Андрей! – позвал я.
Чехи дружно вошли в «Пражскую», мы резво двинулись в сторону метро.
- Помаду вытри!
- Угу, - ответил товарищ.
Экзамен я сдал на «хорошо». Настроение было соответствующее. Жаль только было провожать своих родных так быстро. Толком и не поговорили, не нагулялись вместе.
Мы с Андреем приехали в «Пражскую» сразу после моего экзамена.
Брат, теперь уже семиклассник, получал удовольствия на полную катушку. В честь встречи с братом и приезда в Северную столицу он дегустировал различные восточные сладости.
Мама дала мне четвертной – двадцать пять рублей.
- Этого должно хватить до того времени, когда решится - поступил ты в училище или нет. Если не поступишь, на дорогу домой денег хватит. Не транжирь!
Мы с Андреем проводили моих маму и брата на поезд. Я был очень рад тому, что они приехали, и мы побыли вместе. Я очень скучал по ним. Видимо, поэтому часто писал письма.
Прощание с любимыми людьми всегда получается грустным.
Вернувшись в Макаровку, мы не досчитались Вани – экзаменаторы «схарчили» парня и он уехал домой, попрощавшись с Игорем и Сашей, но, не дождавшись нас.
Вместо убывших товарищей в нашу комнату никого не подселили.
Поредевшей компанией, грустные, мы отправились пешком в ДК имени Кирова. Репертуар на вечер нас не впечатлил. И мы погуляли в кинотеатр «Прибой».
- Похоже, я и здесь в пролёте, - посетовал Игорь Чевакин. – Всего одна четвёрка и две тройки. Чтобы поступить на какой-нибудь факультет, мне придётся выпрыгнуть из шкурки и получить пятёрку. Иначе не наберу баллов. Сомневаюсь я, однако, что сдам физику на «отлично».
- Готовься. Я помогу.
- Эх, Серёга! Учёбой надо было заниматься раньше, а не перед экзаменом! Теперь-то я это понимаю! Ну, хоть в Ленинграде пожил!
После кино мы навестили хлебозавод, где нам, по старой памяти, выдали по два хлебобулочных изделия на человека.
- Вы идите. Мне ещё поработать придётся, - сказал Андрей.
За его спиной раздался девичий смешок.
- Теряем людей! – воскликнул Игорь.
- Этого бойца отряд потерял уже давно! – заключил грустный Саша.
- А ты-то, Саня, чего куксишься? – поинтересовался я.
- Как же мне не плакать, - произнёс Саша сказочным голосом. – Математика били-била – не добила. Физика била-била – не добила. Русский язык точно добьёт. У меня ситуация такая же, как у Игоря. Горький я! Несчастный!
- Пойдёмте, братишки, завтра в «Аврору»! Посмотрим стереокино. Напоследок. Я мечтаю посмотреть стереокино!
- Я – за!
- Ну, и я – тож! – поддержал я компанию.
Выспавшись и экономно позавтракав, мы отправились на Невский.
- Месяц назад мы по этой першпективе с другим настроением гуляли! – заметил Игорь.
- Да ладно вам раньше времени трагедию разводить! Шансы у всех ещё есть, - не поддержал меланхолический настрой товарища Андрей Корнев.
- Ты-то хорошо устроился! И работа у тебя! И экзамены хорошо сдаёшь! – воскликнул Игорь.
- Серёга лучше всех сдаёт. Тебе-то кто мешал! – вступил в спор Андрей.
- Работу, например, мне не дали!
- Я почти на месяц раньше тебя в Ленинград приехал. Ситуация другая была!
- В том-то и дело! Ситуация! Что-то я всё время не в тех ситуациях оказываюсь!
В «Авроре» нам выдали стереоочки и мы насладились зрелищем. Зал был полон. Это не была художественная кинолента. Это был фильм о природе. Тем больше впечатлений мы получили! Вода из озера чуть ли не выплёскивалась с экрана на нас. Лягушки, казалось, могли легко спрыгнуть с кинематографической основы в ладошку. А от мошкары мы усиленно отмахивались вполне по-настоящему. В общем, получилось очень здорово!
После утренних водных процедур и завтрака я отправился бродить по Васильевскому острову – так я настраивался на предстоящий скоро экзамен. Пешие прогулки по городу способствовали как расслаблению, так и концентрации. Основную подготовку я осуществлял в Гавани. Иногда - в тихих скверах. Я начал со скверика. И это чуть было не закончилось скверно. Потому что два каких-то придурка попытались меня ограбить. Я уложил их автоматически – на «автопилоте». И совершенно без удовольствия.
- «Люди, люди – высокие звёзды! Долететь бы мне только до вас!» - с горечью процитировал я Рамсула Гамзатова, глядя на тела под ногами.
Я часто цитировал эти гамзатовские слова. И всё – без пафоса, и даже с горечью.
- Эх, жизнь! – воскликнул я и отправился лечить душу архитектурой Петербурга-Петрограда-Ленинграда. По большей части, конечно, - Петербурга.
Я любил выискивать места, которые описывал Достоевский. На Васильевском острове таких мест - предостаточно. Впрочем, как и сюжетов…
Последний экзамен Саша, Андрей, Игорь и я сдали в один день. Мы сидели в пельменной у Гавани и уминали свои двойные порции, пребывая в философском расположении духа.
- Экзамен-то я сдал. Но не на пятёрку. Это точно. Поэтому могу смело готовиться к отъезду в родные пенаты, - здраво рассуждал Игорь Чевакин.
- Аналогично, коллега, - поделился Саша. – Думаю, что не стоит дожидаться результата экзамена. Точно – не «отлично». А другая оценка и не поможет – общей суммы баллов маловато. А как у вас дела?
- Я на четвёрку сдал. Это точно. А вот хватит ли этого для поступления на судоводительский факультет – не знаю. Во всяком случае, домой я не поеду, - заявил Андрей. – Останусь на любом факультете, а затем постараюсь перевестись на судоводительский. Уж на арктический меня точно возьмут!
- А у тебя, Серёга, как дела? – спросил Игорь.
- У меня с этим, похоже, всё в порядке. Зато с другим – полная каша в голове.
- То есть? – не понял Игорь.
- Я уже одной ногой нахожусь в Макаровке. Экзамены я сдал успешно. Не сомневаюсь, что меня зачислят на судоводительский факультет. Здесь другая проблема. Дело в том, что я хочу быть штурманом подводных лодок. Это – моя мечта. Быть штурманом и капитаном дальнего плавания – классно! Но я-то хочу на подводные лодки! Вот в чём фокус! И не радует меня это поступление. Соберу-ка я вещички, да и тронусь потихоньку домой.
- Ну, ты и дурак, Серёга! – воскликнул Игорь. – Это ж надо таких тараканов в голове вырастить! Ну, просто – ни в какие ворота не лезет! И столько времени потерял!
- Время я потратил с умом. Во-первых, получил опыт поступления и в военный, и в гражданский вуз. Во-вторых, получил уверенность в своих силах. Потому что поступил.
- Не кажи «Гоп!» пока не перепрыгнешь! – напомнил народную мудрость Игорь.
- В-третьих, я, провинциал, месяц жил в Ленинграде. Заметьте, мы ходили не только в пельменную…
- Но и в чебуречную, и в кафе с музыкальным автоматом. Помним, помним, - не преминул вставить «шпильку» Саша.
- … но и в музеи. А чего стоит архитектура?! Я мечтал об этом городе! И я буду учиться в Ленинграде!
- Молодец! Уважаю! – сказал Саша. – Я бы обрадовался на твоём месте. И, наверное, остался бы учиться. А на своём месте у меня ничего не получилось.
- Предлагаю напоследок сходить в Эрмитаж! – я вдохновился поддержкой Саши.
- Знаешь, какая очередь в Эрмитаж? – поинтересовался Андрей.
- А что? Давай и там отметимся! Что мы – часа пожалеем на какую-то очередь? – загорелся идеей Игорь. – Я, может, долго ещё в Питер не попаду. Сейчас в Армию заберут на два года. А как дальше сложится – кто знает?
- Согласен! Поехали к Зимнему! – согласился и Саша.
- Ребят, я не могу! – начал Андрей.
- Да знаем, знаем, - заверил Игорь. - Ты – на свидание, а мы – на экскурсию. У тебя ещё будет время, ты-то в училище наверняка останешься.
Остаток дня мы провели в музее и прогулке по городу. В Макаровку мы приехали поздно и, усталые, разбрелись по своим комнатам-каютам.
После завтрака мы все четверо поехали в главный корпус, чтобы узнать результаты наших трудов.
Свою фамилию я увидел в числе первых в списке поступивших на судоводительский факультет.
- Уф! – облегчённо выдохнул я. – Всё же сомнения были. Кто их знает – этих зачисляющих!
- Ура! Братцы! Меня зачислили вместе с Серёгой! – воскликнул Андрей.
Он показал свою фамилию на другом листе списка.
- Поздравляю! – Саша обнял нас по очереди.
- Поздравляю, ребята! – Игорь повторил процедуру.
Мы сообща принялись изучать списки в надежде на то, что обнаружим и их фамилии в перечне счастливчиков, поступивших в Макаровку.
- Голый Вася! – горестно сообщил Игорь.
Что, несомненно, выражало только отрицательный итог поисков.
- Ну, теперь я с чистой совестью могу собирать вещички и трогать домой! – радостно подытожил я.
- Нет! Ты совсем больной на голову?! – поинтересовался Игорь.
Я не ответил, а со счастливой улыбкой на лице пошёл за документами.
Первым уехал Саша. Мы простились с ним в общежитии училища, в комнате, ставшей нам домом почти на целый месяц.
Вторым – таким же образом - отчалил Игорь.
- Пиши, гроза фулюганов! – сказал он и протянул мне листок со своим адресом.
- Я уже записывал твои координаты. Но, всё равно, давай! Свои пришлю на конверте.
- Смотри! Не обмани! Обещал!
- Я тебе и в Армию напишу.
- А всё-таки ты глупо поступил, что забрал документы. Учился бы себе. Со временем понял бы как хорошо быть гражданским моряком, втянулся бы. И зажил бы себе… Долго и счастливо!
- Счастливого пути уже! – показал я Игорю на дверь. – Там твой скоро-пассажирский поезд уже копытами землю роет. Скоро от вокзала ничего не останется.
Мы обнялись.
- Спасибо, Андрюха, за то, что кормил нас, безработных! Бывай!
- Счастливого пути, Игорь!
Меня Андрей Корнев проводил до вокзала и посадил в вагон.
- Всем нашим привет! К моим домой зайди!
- Конечно.
Андрюха вышел. Поезд тронулся.
С детства я помнил, как папа возил меня с железнодорожного вокзала на тот автовокзал Воронежа, который мне нужен. На привокзальной площади я сел на трамвай и доехал до улицы Димитрова. Сразу подошёл к кассам. Было раннее утро. Билеты на первый рейс ещё не начали продавать, но небольшая очередь к окошку уже была. Я отошёл к стендам с информацией о рейсах и стоимости проезда. Прочитал текст, посмотрел на часы. Встал в очередь.
Народ прибывал. Вокзал становился всё шумнее. Стали продавать билеты, приблизилась моя очередь в кассу. Я достал портмоне, открыл его. И изумился. Потому что денег в нём оказалось совсем мало – только мелочь. На билет до дома не хватало почти рубля. А когда я садился в трамвай у железнодорожного вокзала, денег было достаточно. Я ещё хотел маме показать и похвастать тем, что экономно прожил в Ленинграде после того, как проводил её и брата.
Что ж, без денег билет не дадут. Это ясно, как день. А в очереди до родного города нет ни одного знакомого лица. Даже странно. Я считал, что все жители нашего райцентра знают друг друга – нас всего-то пятнадцать тысяч! Оказалось, что, собственно, в город никто и не ехал; люди добирались до родных сёл и деревень.
На второй рейс тоже не было знакомых. Я стоял у кассы и пропускал свою очередь. Люди странно посматривали на меня.
- Два билета до Эртиля, пожалуйста, - услышал я от мужчины, который подошёл к кассе.
Он получил билеты, взял сдачу и отправился к жене, которая сидела рядом с их вещами. Я направился к ним.
- Здравствуйте!
- Добрый день, - поприветствовал меня мужчина.
- Здравствуйте, - сказала его жена.
- Извините, я попал в неловкую ситуацию: еду из Ленинграда; не поступил в вуз. Мне не хватает рубля, чтобы купить билет в Эртиль. Я слышал, что и вы туда направляетесь. Не могли бы вы выручить меня? Одолжите, пожалуйста, рубль. Я покажу вам паспорт, оставлю свои данные. Завтра деньги верну.
Я достал паспорт и показал его мужчине. Он внимательно посмотрел на документ.
- Твой отец руководил нашим районным спортом?
- Да.
- На твоей улице Космодемъянские живут. Знаешь их?
- Конечно. Наша улица маленькая. Братья Космодемьянские были друзьями моего папы. Младший из них – мой учитель истории. А его сыновья – мои товарищи. Росли вместе, в футбол гоняли.
- Передашь деньги через Виталика – старшего сына твоего учителя. Завтра меня на заводе не будет. На следующей неделе передай.
Мужчина достал пять рублей и протянул их мне.
- Держи!
- Это много! Рубля достаточно!
- Бери! Ты ещё не дома. Мало ли что…
- Спасибо!
Я взял деньги и побежал к кассе. На ближайший рейс все билеты уже были проданы. Следующий автобус по расписанию должен был отправиться в необходимый мне пункт назначения почти через полтора часа. Я купил билет и пошёл провожать благодетелей…
Деньги для добрых людей я передал Виталику Космодемьянскому на следующий день. Работать устроился после недели поисков в родную школу – лаборантом химического кабинета. За учебный год я научился мастерски мыть посуду, высококлассно делать взрывпакеты и подготовился к экзаменам. Все эти месяцы я каждодневно занимался физической подготовкой, самостоятельно совершенствовал технику и тактику рукопашного боя, отрабатывая приёмы с воображаемым противником. Впрочем, реальных противников жизнь иногда тоже посылала.
Я познакомился с одним человеком, который преподавал английский язык в интернате – слышал от кого-то, что он занимается йогой и карате. Он недавно приехал в наш райцентр из Индии. Я попросил потренировать меня и нескольких активистов комсомольского отряда, который я хотел создать, чтобы прекратить в Эртиле бессмысленные драки район на район, кучка на кучку. Он успел провести только одно занятие лично со мной в спортзале интерната, в котором трудился. На следующий день нас пригласили в райком комсомола. В кабинете первого секретаря находился и офицер МВД. Создать отряд и заниматься карате нам не разрешили. Вскоре куда-то исчез преподаватель английского.
Я написал несколько писем Андрею Корневу в Макаровку и Игорю Чевакину - в Армию, и получил по несколько писем от них. Андрей даже прислал тетрадь с лекциями по навигации.
Подробности этого года жизни я опускаю. Он пролетел быстро. Хотя, вот несколько эпизодов.
На медицинской комиссии в Воронеже подполковник-связист внимательно изучил мои документы.
- Ты сообщаешь в заявлении, что хочешь стать штурманом подводных лодок. Почему ты написал заявление в Военно-морское училище имени Фрунзе? С прошлого года училище подводного плавания имени Ленинского Комсомола стало готовить собственных штурманов, - просветил меня офицер.
- Я не знал этого.
- Советую переписать заявление и поступать во ВВМУПП.
Я переписал заявление.
Вскоре после этого случая в город приехал бывший сосед Саша Гнилицкий. Собственно, это беседы с ним убедили меня выбрать подводный флот. Сам он служил на атомоходах после окончания ВВМУРЭ имени А. Попова.
Я рассказал ему свою абитуриентскую одиссею.
- Надо было тебе остаться в училище на любом факультете. В течение года вполне возможно перевестись на другой факультет. Если история повторится, вспомни мой совет: оставайся и переводись. Пиши рапорты каждый день. Бери измором.
Хороший человек – Саня Гнилицкий! И советы он даёт дельные!
После областной медкомиссии в районной библиотеке я случайно нашёл книгу Алексея Кирносова «Перед вахтой» - о Первом Балтийском училище, которое впоследствии стало училищем подводного плавания. Я туда написал заявление. Книга была прочитана вовремя. А, как известно, вовремя прочитанная книга – хороший совет доброго друга. Потом я ещё вспомню её.
Ещё эпизод. На Пасху мы с мамой пошли на кладбище навестить могилы отца и других усопших родственников. А власти решили провести антирелигиозную кампанию. На подходе к погосту дежурили милиционеры, местные агитаторы и активисты, а также воронежские телевизионщики. Наглые молодые люди из столицы Черноземья агрессивно сунули микрофон прямо мне в лицо. Камера почти влипла в меня.
- Тёмные вы люди! Разве вы не знаете, что бога нет? Вы – юноша. Наверняка – школьник! А вы – молодая женщина. Вам не стыдно?
Рьяный корреспондент не рассчитал силушки и ударил микрофоном мне по губам.
Я мгновенно завалил парня. Оператор снимал.
Я вытер губы и, глядя в камеру, отчётливо произнёс:
- Придурки вы все! Особенно те, кто вас сюда прислал!
И оттолкнул с пути парня с камерой. Парень упал, а потом, поднявшись, пошёл за нами.
Я остановился, показал на его коллегу, который ещё находился на холодной земле в грязи.
- Ещё шаг – и ты ляжешь рядом!
Оператор дальше не пошёл.
- Фанатик! Фанатики! – крикнул он и ретировался.
- Хоть – лунатик. Только – не кретин, – пробубнил я себе под нос.
После показа сюжета областным телеканалом, я стал известен в масштабах райцентра.
Новый эпизод.
Я уже не первый раз звонил в воронежский областной военкомат.
- Нет на вас вызова, - объяснял мне сотрудник. - Да ни на кого нет! Из области отослали в училище восемнадцать личных дел, и не получили ни одного вызова!
- А если я поеду самостоятельно – без проездных документов, за свой счёт?
- Да, пожалуйста! Только гарантий – никаких!
- Но так можно?
- Так не запрещено! А что делать? Или потеряете год!
- Я поеду!
- Тогда и на других ребят вызов попросите!
В этот раз я собрался ехать поездом. В целях экономии. К тому же, меня не поджимала дата прибытия – как год назад.
Эртиль – это тупик. Железнодорожный, во всяком случае. Да в любом дорожном смысле – тупик!
Меня провожали мама с братом, дядя Лёша – Газ, бабушка и крёстный Николай Андреевич с женой Натальей Васильевной – бабушкиной сестрой. Они живут рядом со станцией.
У вагона тётя Наташа увидела знакомых, они разговорились. Две женщины и мужчина – брат и сёстры – приезжали на похороны матери. Они все живут под Ленинградом.
- Вы уж за нашим-то, пожалуйста, приглядите! – попросили родственники за меня.
- Приглядим, - пообещали мои новые знакомые тётя Паша, тётя Поля и дядя Ваня.
- Ты там про меня ничего не говори и не пиши в анкетах. А то не примут. Нет меня! – научил дядя Лёша.
Паровоз дотащил нас до первой узловой станции, которая находилась близ населённого пункта Мордово, но называлась «Оборона». Интересные названия. Оттуда мы доехали до станции Грязи (воронежские). Есть и другие Грязи – волгоградские. Нам предстояло ждать поезд до Ленинграда. Было время пройтись по перрону. Оставив вещи под присмотром моих новых знакомых, я отправился изучать прилегающее пространство.
Я просто гулял по перрону, думая о своём. Как-то вдруг передо мной выросла компания из шести парней моего возраста. У одного из них в руке (или на руке) лежал радиоприёмник – угловатый советский параллелепипед на батарейках, именуемый в народе «транзистор». В то время у молодёжи было модно повсюду носить работающие радиоприёмники и навязывать свои вкусы окружающим. Наушники были редкостью.
- Ты откуда? – спросил меня тот, что держал транзистор.
Видимо, он был главным в компании.
- Из Эртиля.
- Кого из блатных знаешь?
Остальные молчали. Они находились в состоянии ожидания.
- У меня другой круг общения. Хотя, кое-кого знаю.
- Кого знаешь? Газа знаешь? Кильдима?
- Обоих знаю. Даже лучше, чем ты можешь себе представить.
Кильдим – это кличка лидера тупиковской банды. В тупиковом Эртиле есть ещё свой тупик. Кильдим – большой друг моего дяди Лёши. Вообще, в наших местах кильдимами называют лёгкие домики типа летней кухни.
- Чем докажешь?
- Я никому ничего доказывать не собираюсь.
- Значит, фуфло гонишь. Давай кошелёк! Выворачивай карманы, говорю, дурик!
Я сделал всё грамотно, быстро и безжалостно: вырвал приёмник и ударил наотмашь пацана, стоявшего рядом со мной и напротив вожака, затем вернул вещь хозяину, вернее, его лицу; затем – по диагонали – ударил соседа первой жертвы; и бросил транзистор в соседа вожака. Ногой пнул ближайшего ко мне противника. И бросился наутек, не оглядываясь и петляя в большой толпе пассажиров и встречающе-провожающих.
Думаю, ребятам здорово досталось! Получить по морде углом тяжёлого пластмассово-металлического предмета – мало не покажется! Чего-нибудь там рассекло. И прибавило работы врачам травматологического пункта.
Я прятался и наблюдал за подходами с той стороны, с которой только что прибежал. Очень скоро объявили прибытие нашего поезда и посадку. Никто меня не искал и не преследовал. Сильно, видать, ребятам влетело.
Мои новые знакомые дали свой адрес в Металлострое Ленинградской области и пригласили в гости.
- Будете слушать то, что я хочу!.. Усёк, салабон?!..
Напрасно он так. Я уже упоминал о том, что мой папа был отличным спортсменом. Он научил меня драться. Практики было достаточно для того, чтобы умело отстаивать себя. Дядя же мой – младший брат папы, тоже приложил свои старания на этом поприще. На момент моей абитуры он уже пять раз отсидел в тюрьме. В некоторых кругах он был известен под кличкой «Газ». Я сам много раз слышал на улицах родного городка: «Атас! Газ идёт!» И блатную братию будто ветром сдувало. Так вот, дядя научил меня некоторым иезуитским штучкам, которые не однажды выручали меня в этой чудесной жизни.
Наш столик стоял рядом с автоматом. Я легко достал грубого мужика. Бил молча. Многообразно. С выдумкой. Мужчина свалился под музыкальный аппарат и сотряс его. Что-то в нём (в аппарате) динькнуло. Музыка оборвалась.
Нас моментально сдуло из кафе.
- Теперь я понял: ты так живёшь, - философски сказал Саша.
- О чём это ты? – поинтересовался Игорь.
- Вспомнил историю в чебуречной, - пояснил Саша.
- А-а… Всё равно не понял.
- В чебуречной битва была масштабней. А здесь – изящней. Но факт руконогоприкладства – налицо. И не только. Даже в большей степени – не только.
- Сейчас не было никакой битвы, - пояснил я. – Этот бычара считает возможным диктовать нам свои условия. И унижать другого человека – более молодого, или старого, или слабого – ему не привыкать! Для него в жизни другие (и мы тоже) – никто, сопутствующие объекты, не представляющие ценности, а он – всё: пуп Земли, центр Вселенной! Мужичёк получил урок. А мы смылись, чтобы недоразумение не переросло разумные пределы.
- А-а… - сказал Саша.
- А-а-а… - сказал Игорь.
- Эвано что-о… - протянул Ваня.
- Чего? – не понял Андрей.
- Предлагаю сходить в ДК «Орджоникидзе». Там показывают хороший фильм про басмачей – «Алые маки Иссык-Куля». Я сегодня сдал экзамен – угощаю!
- Пойдём, - согласился Андрей.
- Заодно проветримся, - поддержал Саша.
- Пешочком? – удивился Игорь.
- Не ближний свет!- констатировал Ваня.
- Я же говорю – проветримся!
Игорь кивнул. Мы отправились в очередное пешее путешествие по Васильевскому острову.
Нам всем очень нравилось мороженое в толстых и сладких вафельных стаканчиках в виде конуса. Оно тоже явилось одним из наших первооткрытий в жизни. Ленинград был горазд удивлять юных граждан своей страны. Это мороженое скрасило наш путь до очага культуры.
Той же компаний мы встретили День ВМФ. Мы с Игорем Чевакиным считали себя к нему причастным. Да и все другие ребята тоже считали День Военно-морского Флота своим личным праздником. А посему мы пошли на набережную Невы, в которой уже стояли корабли, украшенные флагами расцвечивания.
- Что это военные моряки всегда флагами пишут? – поинтересовался Саша.
- Поздравляем с праздником! – уверенно сказал Игорь.
- По буковкам не получается, - с сомнением изрёк Саня.
- Слава Военно-морскому Флоту! – добавил Игорь.
- Всё равно маловато, - заключил Саша, недоверчиво глядя на эксперта Игоря.
- И военным морякам Союза Советских Социалистических Республик!
- А теперь – перебор!
- Ты, Сашок, то кроссворд отгадываешь, то в очко играешь. Не поймёшь тебя!
- Да ладно тебе, Игорь, Саню морочить. Всё просто. Флаги расцвечивания потому и называются так, что ими можно не только секретные или несекретные сообщения передавать, но и просто расцвечивать, то есть – украшать корабль по праздникам. Как сегодня, например. Флаги, в таком случае, развешиваются в свободном, а не в определённом порядке. В соответствии со вкусом боцмана, старпома или командира, - просветил я друзей.
- Ты-то откуда знаешь? Сам-то ты не служил! – отстаивал свою версию Игорь Чевакин.
- Дак, читал букварь. «Детская морская энциклопедия» называется. Опять же, на нашей крохотульной улочке большое количество моряков проживает. Просветили.
- Чему ещё тебя научил твой «букварь»? – спросил Саша.
- Я научился вязать несколько морских узлов. Конечно, и соседи-моряки подучили. Могу семафорить флажками.
- Ну, давай, покажи! – распорядился Игорь. – Посмотрим на твоё мастерство. Сможешь с кораблём покалякать, значит, и про флаги расцвечивания не наврал.
- Элементарно, Ватсон! – сказал я, взял по носовому платочку в руки и влез на гранит набережной.
Я показал знак вызова ближайшему кораблю, напротив которого мы находились. С него ответили светосигнальным прибором – прожектором. Это-то я знал, но азбуку Морзе ещё не выучил.
- Об чём калякает? – спросил Игорь.
- Он азбукой Морзе общается, а я её не знаю. Поэтому передаю семафором:
- М-о-р-з-е\н-е\з-н-а-ю\с\п-р-а-з-д-н-и-к-о-м\н-а\с-л-е-д-у-ю-щ-и-й\г-о-д\п-р-и-д-у\с-л-у-ж-и-т-ь\н-а\ф-л-о-т\у-р-а\
Сигнальщик ответил.
- Что ответил? - спросил Андрей Корнев.
Я передал на корабль:
-П-р-о-ш-у\п-е-р-е-д-а-в-а-т-ь\м-е-д-л-е-н-н-е-й\н-е\у-с-п-е-в-а-ю\ч-и-т-а-т-ь\
С корабля медленнее передали, а я с удовольствием прочитал вслух:
«Спасибо! И вас с праздником! Ждём на флоте!»
Тут мы уже помахали морякам руками простым способом - кто как смог. Я спрыгнул с гранитной ограды и рассовал платочки по карманам. Раздались дружные аплодисменты. Оказывается, вокруг нас собралось много народа. И мой номер людям понравился.
Мы, с уже знакомым нам чувством победителей, гордо удалились.
- А чего ты с собой кучу платочков носишь? Насморк? – завёл новый разговор Игорь.
- Нет. Один всегда самому может пригодиться. Второй можно предложить нуждающемуся пожилому человеку или девушке.
- Пусть сами свои носят! – резанул Андрей.
- Покажи свой платок, - попросил я Андрея.
- Зачем тебе?
- У тебя есть с собой платок?
- В каюте забыл.
- Что и требовалось доказать!.. То есть люди не всегда имеют под рукой такую необходимую вещь, как носовой платочек. А ещё его можно бросить в глаза противнику, тем самым выиграв то мгновение, которое может быть спасительным. За этот миг можно нанести несколько ударов противнику и смотаться.
- Сбежать? – возмутился Андрей.
- Именно! Сбежать! Ты настолько всегда уверен в своих силах, что никогда не бежишь? Я в своих - не уверен. Поэтому сбегаю.
- Ты?! – разом удивились Игорь и Саша.
- Вы что, не знаете, что недавно я бежал из чебуречной, а затем из кафе с музыкальным автоматом? Зачем мне лишние хлопоты? Да и не кровожадный я. По мне лучше и вовсе не драться. Хорошие бойцы предпочитают обходиться без боя. А уж плохим воинам и подавно в бой не надо ввязываться. Головы же есть. Всё же можно решить, обо всём договориться!
- Чего ж в кафе не договорился? Или в чебуречной? – спросил Саша.
- Потому что боец плохой! – честно признался я.
Затем мы сходили в Центральный Военно-морской музей, побродили по улицам и наелись мороженого. В одном из кинотеатров на Невском проспекте мы с удовольствием посмотрели фильм «Командир счастливой «Щуки».
На следующий день сразу после завтрака, абитуриентов организованно отвезли (за наш счёт) в Стрельну. Мы выгребали мусор из только что отстроенного здания училища. Помещения мне запомнились светом и современным оформлением.
На консультации в училище мы не попали. Или опоздали; уже не было сил и желания консультироваться.
Пообедав в столовой возле станции метро «Василеостровская», мы всей компанией отправились в Центральный парк культуры и отдыха имени Сергея Мироновича Кирова.
Знатно мы там погуляли! И сил на это оказалось достаточно! Сначала просто ходили по парку, осматривая его и подкармливая белочек. Потом ребята захотели поучаствовать в аттракционах, играх и конкурсах. Я, осознавая плачевность моего финансового положения, не пускался во все тяжкие – не потакал азарту и чревоугодию.
Вечером состоялся концерт какой-то (известной всем, кроме меня) рок-группы. Это было зрелище из неведомой и непонятной мне жизни. Молодёжь будто сошла с ума. Люди кричали, визжали, вопили, тряслись, дрались.
Я с нетерпением ожидал окончания этого безумного концерта. В памяти остался могучий людской поток через мост, штурм трамвая (как во сне). Дальше – провал. Все силы были отданы отдыху!
Два дня я приходил в себя после концерта в ЦПКО, тихо, но не очень тщательно, готовясь к экзамену в комнате общежития или, главным образом, в Гавани. Мысли мои всё возвращались к массовому безумию, а затем скользили, скользили, скользили…
Экзамен я всё же сдал хорошо, хотя и не пребывал в гармоничном состоянии. В своих сёдлах остались и все члены нашей дружной компании – с разницей в один день все прошли испытания.
Установился определённый уклад. После совместного завтрака каждый из нас отправлялся на консультации или на самостоятельную подготовку, так как все мы были распределены по разным абитуриентским группам. Как правило, обедали мы тоже вместе, и редко разлучались до вечера. И вечера, как правило, были общими. Мы часто бывали в кино. Картины мы смотрели либо в кинематографе ДК им. Кирова, либо в ДК им. Орджоникидзе, либо в кинотеатре «Прибой». Ежедневно мы совершали пешие прогулки по Васильевскому острову или далее – в основном – в исторический центр Ленинграда. Прошли Невский проспект не один раз: и днём, и ночью. Не забывали о музеях.
Первым делом мы сходили в Центральный Военно-морской музей, затем - в кунсткамеру и в Зоологический музей. Пару-тройку раз мы погоняли в футбол во дворе общежития с другими абитуриентами и курсантами. Иногда курсанты, вернувшиеся из заграничных рейсов, предлагали нам купить у них буржуйские (очень красивые!) пластиковые пакеты разных размеров. Андрей Корнев купил огромный пакет за целых пять(!) рублей! Рабочий класс мог позволить себе такие безумные траты.
Так заканчивался цикл перед третьим (из четырёх) экзаменом. После обеда мы все стояли и сидели у забора нашего общежития, ожидая Андрея Корнева и Игоря Чевакина. Мы собрались поехать на Финский залив. Через решётку забора я увидел, как вышли из подъезда наши товарищи. Я встал с корточек. Передо мной тихо проехало такси. Оно остановилось напротив КПП, а затем сдало задним ходом и остановилось точно передо мной.
- Вот он! – закричал в окошко «Волги» мой младший братишка Юра.
Я слегка опешил.
Из такси вышли мама и Юра. Ещё не совсем веря глазам, я бросился обниматься с ними.
- Мне вас ждать? – спросил таксист.
- Подождите минутку! – ответила мама водителю. – Здравствуйте, ребята, - поприветствовала она нас.
- Здравствуйте, - ответили ребята.
- Мама, это - Ваня, это – Саша, - представил я товарищей. – Это мама – Любовь Гавриловна, - представил я маму.
Тут подошли Игорь и Андрюха.
- Вот это да! Тётя Люба! Юрец! Какими судьбами вы здесь оказались?
- Да вот, получили письмо от Серёжи, в котором он пишет, что не поступил в Военно-морское училище, а поехал поступать сюда. И денежный перевод не получил. Его переслали обратно. Значит, остался без денег. Вот мы и прилетели на самолёте. Сергея выручать.
- Да ладно, мам, деньги ещё есть.
- Сколько? – спросила мама.
Я достал портмоне, высыпал мелочь на ладонь.
- Три рубля двадцать семь копеек.
- Молодец! Я думала, ты уже в долг живёшь. Где нам можно остановиться?
- Ребята, я не поеду на залив. Давайте без меня.
Мальчишки понимающе кивнули.
- Я с вами! – вызвался Андрей.
- Ну, тогда пошли, - позвала мама.
Мы сели в такси. Андрюха расположился на переднем месте рядом с водителем, а мы всей семьёй – на заднем сиденье «Волги».
- Вы не подскажете, где мы можем остановиться дня на два-три? – задала мама вопрос таксисту.
- Сейчас сезон отпусков. Со свободными номерами в гостиницах напряжёнка. Но я знаю одно хорошее местечко – гостиница «Пражская». В ней моя родственница работает. Она поможет.
«Пражская» мне понравилась. Маму с братишкой поселили в одноместном номере. Может, и дороговато (как мне показалось), но зато никто не мешал.
Мы все воспользовались благом цивилизации – душем, покушали из маминых запасов и пошли гулять по городу. Я тоже уже вполне мог сойти за гида.
В гостиницу мы вернулись поздно. Я решил остаться ночевать с родными, а Андрей, прежде чем уехать в Макаровку, стал интенсивно знакомиться с девушками. Чехи и немцы шумели всю ночь. Я не стал нагнетать международную напряжённость – мы устали и всё равно уснули.
Выспавшись, приведя поутру себя в порядок, мы начали завтрак и планирование дня. В это время в дверь постучали. Какая неожиданность – у порога, фигурально выражаясь, бил копытами Андрей Корнев.
- Доброе утро! Поедемте в Петергоф смотреть на фонтаны!
- А ты вообще уезжал из гостиницы? – поинтересовался я на правах товарища.
Андрей сделал хитрющую рожицу.
- А как же! – истово заверил он.
- Ну-ну! – я сделал вид, что искренне поверил.
- Доброе утро, Андрей! Иди к столу, - пригласила мама.
Я не мог не заметить, что у Андрея отличный аппетит. Это прямо-таки бросалось в глаза. Еды не жалко. Это просто заметки на полях о характерных особенностях юности.
В Петергоф мы поехали на электричке с Балтийского вокзала. Кто бы мог тогда подумать, что через год этот вокзал станет для меня родным и близким на последующие пять лет!
«Стояли летние погоды», - как написали бы классики русской литературы. Было даже душно, но близкое Балтийское море всё же приносило и прохладу.
Мы с огромным удовольствием гуляли по Петергофу и его знаменитым местам. Мы побывали в большом дворце, обошли, пожалуй, все фонтаны. У многих из них мы фотографировались. Конечно же, это мы сделали у шахматного фонтана, у Самсона, разрывающего пасть льву, у большого каскада, у канала и т.д. Фотографировал Андрей. У него - собственная камера.
Мы побегали по камням музыкального фонтана, и я разгадал загадку обрызгивания посетителей: на скамеечке сидел мужичёк с газеткой, который время от времени управлял процессом обрызгивания радующейся детворы при помощи замаскированной педальки. Выбор он делал на своё усмотрение. Видимо, я ему понравился. Поэтому остался сухим.
Мы тщательно обследовали памятник Петру Первому, сравнивая сие произведение с Медным Всадником, посетили дворец Монплезир, внимательно выслушав экскурсовода. Когда мы снова проходили у канала, ведущего к большому дворцу, внезапно разразился сильнейший ливень с грозой. Мы добежали до ближайшего павильона-кафе, где, отстояв огромнейшую очередь, поели. Это было очень кстати. К тому же и дождь закончился.
Мы покинули лёгкие, но надёжные стены кафе и осмотрелись. Дождь омыл деревья, зелень посвежела и очень веселила глаз и душу. Дышать стало совсем легко.
Не заметить очевидное было нельзя: молния ударила в огромное дерево, отломив от него большущий сук. Он лежал поперёк тротуара. Не все просто перешагивали через него. Туристы мгновенно разобрали сук по веточкам на сувениры.
Мы отправились к причалу, сели в «Комету» и очень быстро морем добрались до Ленинграда.
Побродив ещё по городу, купив продукты на ужин, мы проводили маму и Юру в «Пражскую». Устали жутко. Ноги гудели. Мы снова приняли душ. Стало хорошо. Мы отлично поужинали. Стало ещё лучше.
- Мам, у меня завтра экзамен. Я в училище ночую. Потом приду проводить.
- Я тоже провожу, - вызвался Андрей.
Мама и Юра прошли с нами до выхода из гостиницы. Было уже поздно, но общественный транспорт ещё работал.
Перед входом в гостиницу нам встретилась группа туристов. Судя по языку – чехи. Андрей пошёл в гущу туристов. Навстречу ему поспешили две девушки. Они обнялись и расцеловались с Андреем.
Я обернулся назад. За стеклянными дверями гостиницы стояли мама и Юра.
- Андрей! – позвал я.
Чехи дружно вошли в «Пражскую», мы резво двинулись в сторону метро.
- Помаду вытри!
- Угу, - ответил товарищ.
Экзамен я сдал на «хорошо». Настроение было соответствующее. Жаль только было провожать своих родных так быстро. Толком и не поговорили, не нагулялись вместе.
Мы с Андреем приехали в «Пражскую» сразу после моего экзамена.
Брат, теперь уже семиклассник, получал удовольствия на полную катушку. В честь встречи с братом и приезда в Северную столицу он дегустировал различные восточные сладости.
Мама дала мне четвертной – двадцать пять рублей.
- Этого должно хватить до того времени, когда решится - поступил ты в училище или нет. Если не поступишь, на дорогу домой денег хватит. Не транжирь!
Мы с Андреем проводили моих маму и брата на поезд. Я был очень рад тому, что они приехали, и мы побыли вместе. Я очень скучал по ним. Видимо, поэтому часто писал письма.
Прощание с любимыми людьми всегда получается грустным.
Вернувшись в Макаровку, мы не досчитались Вани – экзаменаторы «схарчили» парня и он уехал домой, попрощавшись с Игорем и Сашей, но, не дождавшись нас.
Вместо убывших товарищей в нашу комнату никого не подселили.
Поредевшей компанией, грустные, мы отправились пешком в ДК имени Кирова. Репертуар на вечер нас не впечатлил. И мы погуляли в кинотеатр «Прибой».
- Похоже, я и здесь в пролёте, - посетовал Игорь Чевакин. – Всего одна четвёрка и две тройки. Чтобы поступить на какой-нибудь факультет, мне придётся выпрыгнуть из шкурки и получить пятёрку. Иначе не наберу баллов. Сомневаюсь я, однако, что сдам физику на «отлично».
- Готовься. Я помогу.
- Эх, Серёга! Учёбой надо было заниматься раньше, а не перед экзаменом! Теперь-то я это понимаю! Ну, хоть в Ленинграде пожил!
После кино мы навестили хлебозавод, где нам, по старой памяти, выдали по два хлебобулочных изделия на человека.
- Вы идите. Мне ещё поработать придётся, - сказал Андрей.
За его спиной раздался девичий смешок.
- Теряем людей! – воскликнул Игорь.
- Этого бойца отряд потерял уже давно! – заключил грустный Саша.
- А ты-то, Саня, чего куксишься? – поинтересовался я.
- Как же мне не плакать, - произнёс Саша сказочным голосом. – Математика били-била – не добила. Физика била-била – не добила. Русский язык точно добьёт. У меня ситуация такая же, как у Игоря. Горький я! Несчастный!
- Пойдёмте, братишки, завтра в «Аврору»! Посмотрим стереокино. Напоследок. Я мечтаю посмотреть стереокино!
- Я – за!
- Ну, и я – тож! – поддержал я компанию.
Выспавшись и экономно позавтракав, мы отправились на Невский.
- Месяц назад мы по этой першпективе с другим настроением гуляли! – заметил Игорь.
- Да ладно вам раньше времени трагедию разводить! Шансы у всех ещё есть, - не поддержал меланхолический настрой товарища Андрей Корнев.
- Ты-то хорошо устроился! И работа у тебя! И экзамены хорошо сдаёшь! – воскликнул Игорь.
- Серёга лучше всех сдаёт. Тебе-то кто мешал! – вступил в спор Андрей.
- Работу, например, мне не дали!
- Я почти на месяц раньше тебя в Ленинград приехал. Ситуация другая была!
- В том-то и дело! Ситуация! Что-то я всё время не в тех ситуациях оказываюсь!
В «Авроре» нам выдали стереоочки и мы насладились зрелищем. Зал был полон. Это не была художественная кинолента. Это был фильм о природе. Тем больше впечатлений мы получили! Вода из озера чуть ли не выплёскивалась с экрана на нас. Лягушки, казалось, могли легко спрыгнуть с кинематографической основы в ладошку. А от мошкары мы усиленно отмахивались вполне по-настоящему. В общем, получилось очень здорово!
После утренних водных процедур и завтрака я отправился бродить по Васильевскому острову – так я настраивался на предстоящий скоро экзамен. Пешие прогулки по городу способствовали как расслаблению, так и концентрации. Основную подготовку я осуществлял в Гавани. Иногда - в тихих скверах. Я начал со скверика. И это чуть было не закончилось скверно. Потому что два каких-то придурка попытались меня ограбить. Я уложил их автоматически – на «автопилоте». И совершенно без удовольствия.
- «Люди, люди – высокие звёзды! Долететь бы мне только до вас!» - с горечью процитировал я Рамсула Гамзатова, глядя на тела под ногами.
Я часто цитировал эти гамзатовские слова. И всё – без пафоса, и даже с горечью.
- Эх, жизнь! – воскликнул я и отправился лечить душу архитектурой Петербурга-Петрограда-Ленинграда. По большей части, конечно, - Петербурга.
Я любил выискивать места, которые описывал Достоевский. На Васильевском острове таких мест - предостаточно. Впрочем, как и сюжетов…
Последний экзамен Саша, Андрей, Игорь и я сдали в один день. Мы сидели в пельменной у Гавани и уминали свои двойные порции, пребывая в философском расположении духа.
- Экзамен-то я сдал. Но не на пятёрку. Это точно. Поэтому могу смело готовиться к отъезду в родные пенаты, - здраво рассуждал Игорь Чевакин.
- Аналогично, коллега, - поделился Саша. – Думаю, что не стоит дожидаться результата экзамена. Точно – не «отлично». А другая оценка и не поможет – общей суммы баллов маловато. А как у вас дела?
- Я на четвёрку сдал. Это точно. А вот хватит ли этого для поступления на судоводительский факультет – не знаю. Во всяком случае, домой я не поеду, - заявил Андрей. – Останусь на любом факультете, а затем постараюсь перевестись на судоводительский. Уж на арктический меня точно возьмут!
- А у тебя, Серёга, как дела? – спросил Игорь.
- У меня с этим, похоже, всё в порядке. Зато с другим – полная каша в голове.
- То есть? – не понял Игорь.
- Я уже одной ногой нахожусь в Макаровке. Экзамены я сдал успешно. Не сомневаюсь, что меня зачислят на судоводительский факультет. Здесь другая проблема. Дело в том, что я хочу быть штурманом подводных лодок. Это – моя мечта. Быть штурманом и капитаном дальнего плавания – классно! Но я-то хочу на подводные лодки! Вот в чём фокус! И не радует меня это поступление. Соберу-ка я вещички, да и тронусь потихоньку домой.
- Ну, ты и дурак, Серёга! – воскликнул Игорь. – Это ж надо таких тараканов в голове вырастить! Ну, просто – ни в какие ворота не лезет! И столько времени потерял!
- Время я потратил с умом. Во-первых, получил опыт поступления и в военный, и в гражданский вуз. Во-вторых, получил уверенность в своих силах. Потому что поступил.
- Не кажи «Гоп!» пока не перепрыгнешь! – напомнил народную мудрость Игорь.
- В-третьих, я, провинциал, месяц жил в Ленинграде. Заметьте, мы ходили не только в пельменную…
- Но и в чебуречную, и в кафе с музыкальным автоматом. Помним, помним, - не преминул вставить «шпильку» Саша.
- … но и в музеи. А чего стоит архитектура?! Я мечтал об этом городе! И я буду учиться в Ленинграде!
- Молодец! Уважаю! – сказал Саша. – Я бы обрадовался на твоём месте. И, наверное, остался бы учиться. А на своём месте у меня ничего не получилось.
- Предлагаю напоследок сходить в Эрмитаж! – я вдохновился поддержкой Саши.
- Знаешь, какая очередь в Эрмитаж? – поинтересовался Андрей.
- А что? Давай и там отметимся! Что мы – часа пожалеем на какую-то очередь? – загорелся идеей Игорь. – Я, может, долго ещё в Питер не попаду. Сейчас в Армию заберут на два года. А как дальше сложится – кто знает?
- Согласен! Поехали к Зимнему! – согласился и Саша.
- Ребят, я не могу! – начал Андрей.
- Да знаем, знаем, - заверил Игорь. - Ты – на свидание, а мы – на экскурсию. У тебя ещё будет время, ты-то в училище наверняка останешься.
Остаток дня мы провели в музее и прогулке по городу. В Макаровку мы приехали поздно и, усталые, разбрелись по своим комнатам-каютам.
После завтрака мы все четверо поехали в главный корпус, чтобы узнать результаты наших трудов.
Свою фамилию я увидел в числе первых в списке поступивших на судоводительский факультет.
- Уф! – облегчённо выдохнул я. – Всё же сомнения были. Кто их знает – этих зачисляющих!
- Ура! Братцы! Меня зачислили вместе с Серёгой! – воскликнул Андрей.
Он показал свою фамилию на другом листе списка.
- Поздравляю! – Саша обнял нас по очереди.
- Поздравляю, ребята! – Игорь повторил процедуру.
Мы сообща принялись изучать списки в надежде на то, что обнаружим и их фамилии в перечне счастливчиков, поступивших в Макаровку.
- Голый Вася! – горестно сообщил Игорь.
Что, несомненно, выражало только отрицательный итог поисков.
- Ну, теперь я с чистой совестью могу собирать вещички и трогать домой! – радостно подытожил я.
- Нет! Ты совсем больной на голову?! – поинтересовался Игорь.
Я не ответил, а со счастливой улыбкой на лице пошёл за документами.
Первым уехал Саша. Мы простились с ним в общежитии училища, в комнате, ставшей нам домом почти на целый месяц.
Вторым – таким же образом - отчалил Игорь.
- Пиши, гроза фулюганов! – сказал он и протянул мне листок со своим адресом.
- Я уже записывал твои координаты. Но, всё равно, давай! Свои пришлю на конверте.
- Смотри! Не обмани! Обещал!
- Я тебе и в Армию напишу.
- А всё-таки ты глупо поступил, что забрал документы. Учился бы себе. Со временем понял бы как хорошо быть гражданским моряком, втянулся бы. И зажил бы себе… Долго и счастливо!
- Счастливого пути уже! – показал я Игорю на дверь. – Там твой скоро-пассажирский поезд уже копытами землю роет. Скоро от вокзала ничего не останется.
Мы обнялись.
- Спасибо, Андрюха, за то, что кормил нас, безработных! Бывай!
- Счастливого пути, Игорь!
Меня Андрей Корнев проводил до вокзала и посадил в вагон.
- Всем нашим привет! К моим домой зайди!
- Конечно.
Андрюха вышел. Поезд тронулся.
С детства я помнил, как папа возил меня с железнодорожного вокзала на тот автовокзал Воронежа, который мне нужен. На привокзальной площади я сел на трамвай и доехал до улицы Димитрова. Сразу подошёл к кассам. Было раннее утро. Билеты на первый рейс ещё не начали продавать, но небольшая очередь к окошку уже была. Я отошёл к стендам с информацией о рейсах и стоимости проезда. Прочитал текст, посмотрел на часы. Встал в очередь.
Народ прибывал. Вокзал становился всё шумнее. Стали продавать билеты, приблизилась моя очередь в кассу. Я достал портмоне, открыл его. И изумился. Потому что денег в нём оказалось совсем мало – только мелочь. На билет до дома не хватало почти рубля. А когда я садился в трамвай у железнодорожного вокзала, денег было достаточно. Я ещё хотел маме показать и похвастать тем, что экономно прожил в Ленинграде после того, как проводил её и брата.
Что ж, без денег билет не дадут. Это ясно, как день. А в очереди до родного города нет ни одного знакомого лица. Даже странно. Я считал, что все жители нашего райцентра знают друг друга – нас всего-то пятнадцать тысяч! Оказалось, что, собственно, в город никто и не ехал; люди добирались до родных сёл и деревень.
На второй рейс тоже не было знакомых. Я стоял у кассы и пропускал свою очередь. Люди странно посматривали на меня.
- Два билета до Эртиля, пожалуйста, - услышал я от мужчины, который подошёл к кассе.
Он получил билеты, взял сдачу и отправился к жене, которая сидела рядом с их вещами. Я направился к ним.
- Здравствуйте!
- Добрый день, - поприветствовал меня мужчина.
- Здравствуйте, - сказала его жена.
- Извините, я попал в неловкую ситуацию: еду из Ленинграда; не поступил в вуз. Мне не хватает рубля, чтобы купить билет в Эртиль. Я слышал, что и вы туда направляетесь. Не могли бы вы выручить меня? Одолжите, пожалуйста, рубль. Я покажу вам паспорт, оставлю свои данные. Завтра деньги верну.
Я достал паспорт и показал его мужчине. Он внимательно посмотрел на документ.
- Твой отец руководил нашим районным спортом?
- Да.
- На твоей улице Космодемъянские живут. Знаешь их?
- Конечно. Наша улица маленькая. Братья Космодемьянские были друзьями моего папы. Младший из них – мой учитель истории. А его сыновья – мои товарищи. Росли вместе, в футбол гоняли.
- Передашь деньги через Виталика – старшего сына твоего учителя. Завтра меня на заводе не будет. На следующей неделе передай.
Мужчина достал пять рублей и протянул их мне.
- Держи!
- Это много! Рубля достаточно!
- Бери! Ты ещё не дома. Мало ли что…
- Спасибо!
Я взял деньги и побежал к кассе. На ближайший рейс все билеты уже были проданы. Следующий автобус по расписанию должен был отправиться в необходимый мне пункт назначения почти через полтора часа. Я купил билет и пошёл провожать благодетелей…
Деньги для добрых людей я передал Виталику Космодемьянскому на следующий день. Работать устроился после недели поисков в родную школу – лаборантом химического кабинета. За учебный год я научился мастерски мыть посуду, высококлассно делать взрывпакеты и подготовился к экзаменам. Все эти месяцы я каждодневно занимался физической подготовкой, самостоятельно совершенствовал технику и тактику рукопашного боя, отрабатывая приёмы с воображаемым противником. Впрочем, реальных противников жизнь иногда тоже посылала.
Я познакомился с одним человеком, который преподавал английский язык в интернате – слышал от кого-то, что он занимается йогой и карате. Он недавно приехал в наш райцентр из Индии. Я попросил потренировать меня и нескольких активистов комсомольского отряда, который я хотел создать, чтобы прекратить в Эртиле бессмысленные драки район на район, кучка на кучку. Он успел провести только одно занятие лично со мной в спортзале интерната, в котором трудился. На следующий день нас пригласили в райком комсомола. В кабинете первого секретаря находился и офицер МВД. Создать отряд и заниматься карате нам не разрешили. Вскоре куда-то исчез преподаватель английского.
Я написал несколько писем Андрею Корневу в Макаровку и Игорю Чевакину - в Армию, и получил по несколько писем от них. Андрей даже прислал тетрадь с лекциями по навигации.
Подробности этого года жизни я опускаю. Он пролетел быстро. Хотя, вот несколько эпизодов.
На медицинской комиссии в Воронеже подполковник-связист внимательно изучил мои документы.
- Ты сообщаешь в заявлении, что хочешь стать штурманом подводных лодок. Почему ты написал заявление в Военно-морское училище имени Фрунзе? С прошлого года училище подводного плавания имени Ленинского Комсомола стало готовить собственных штурманов, - просветил меня офицер.
- Я не знал этого.
- Советую переписать заявление и поступать во ВВМУПП.
Я переписал заявление.
Вскоре после этого случая в город приехал бывший сосед Саша Гнилицкий. Собственно, это беседы с ним убедили меня выбрать подводный флот. Сам он служил на атомоходах после окончания ВВМУРЭ имени А. Попова.
Я рассказал ему свою абитуриентскую одиссею.
- Надо было тебе остаться в училище на любом факультете. В течение года вполне возможно перевестись на другой факультет. Если история повторится, вспомни мой совет: оставайся и переводись. Пиши рапорты каждый день. Бери измором.
Хороший человек – Саня Гнилицкий! И советы он даёт дельные!
После областной медкомиссии в районной библиотеке я случайно нашёл книгу Алексея Кирносова «Перед вахтой» - о Первом Балтийском училище, которое впоследствии стало училищем подводного плавания. Я туда написал заявление. Книга была прочитана вовремя. А, как известно, вовремя прочитанная книга – хороший совет доброго друга. Потом я ещё вспомню её.
Ещё эпизод. На Пасху мы с мамой пошли на кладбище навестить могилы отца и других усопших родственников. А власти решили провести антирелигиозную кампанию. На подходе к погосту дежурили милиционеры, местные агитаторы и активисты, а также воронежские телевизионщики. Наглые молодые люди из столицы Черноземья агрессивно сунули микрофон прямо мне в лицо. Камера почти влипла в меня.
- Тёмные вы люди! Разве вы не знаете, что бога нет? Вы – юноша. Наверняка – школьник! А вы – молодая женщина. Вам не стыдно?
Рьяный корреспондент не рассчитал силушки и ударил микрофоном мне по губам.
Я мгновенно завалил парня. Оператор снимал.
Я вытер губы и, глядя в камеру, отчётливо произнёс:
- Придурки вы все! Особенно те, кто вас сюда прислал!
И оттолкнул с пути парня с камерой. Парень упал, а потом, поднявшись, пошёл за нами.
Я остановился, показал на его коллегу, который ещё находился на холодной земле в грязи.
- Ещё шаг – и ты ляжешь рядом!
Оператор дальше не пошёл.
- Фанатик! Фанатики! – крикнул он и ретировался.
- Хоть – лунатик. Только – не кретин, – пробубнил я себе под нос.
После показа сюжета областным телеканалом, я стал известен в масштабах райцентра.
Новый эпизод.
Я уже не первый раз звонил в воронежский областной военкомат.
- Нет на вас вызова, - объяснял мне сотрудник. - Да ни на кого нет! Из области отослали в училище восемнадцать личных дел, и не получили ни одного вызова!
- А если я поеду самостоятельно – без проездных документов, за свой счёт?
- Да, пожалуйста! Только гарантий – никаких!
- Но так можно?
- Так не запрещено! А что делать? Или потеряете год!
- Я поеду!
- Тогда и на других ребят вызов попросите!
В этот раз я собрался ехать поездом. В целях экономии. К тому же, меня не поджимала дата прибытия – как год назад.
Эртиль – это тупик. Железнодорожный, во всяком случае. Да в любом дорожном смысле – тупик!
Меня провожали мама с братом, дядя Лёша – Газ, бабушка и крёстный Николай Андреевич с женой Натальей Васильевной – бабушкиной сестрой. Они живут рядом со станцией.
У вагона тётя Наташа увидела знакомых, они разговорились. Две женщины и мужчина – брат и сёстры – приезжали на похороны матери. Они все живут под Ленинградом.
- Вы уж за нашим-то, пожалуйста, приглядите! – попросили родственники за меня.
- Приглядим, - пообещали мои новые знакомые тётя Паша, тётя Поля и дядя Ваня.
- Ты там про меня ничего не говори и не пиши в анкетах. А то не примут. Нет меня! – научил дядя Лёша.
Паровоз дотащил нас до первой узловой станции, которая находилась близ населённого пункта Мордово, но называлась «Оборона». Интересные названия. Оттуда мы доехали до станции Грязи (воронежские). Есть и другие Грязи – волгоградские. Нам предстояло ждать поезд до Ленинграда. Было время пройтись по перрону. Оставив вещи под присмотром моих новых знакомых, я отправился изучать прилегающее пространство.
Я просто гулял по перрону, думая о своём. Как-то вдруг передо мной выросла компания из шести парней моего возраста. У одного из них в руке (или на руке) лежал радиоприёмник – угловатый советский параллелепипед на батарейках, именуемый в народе «транзистор». В то время у молодёжи было модно повсюду носить работающие радиоприёмники и навязывать свои вкусы окружающим. Наушники были редкостью.
- Ты откуда? – спросил меня тот, что держал транзистор.
Видимо, он был главным в компании.
- Из Эртиля.
- Кого из блатных знаешь?
Остальные молчали. Они находились в состоянии ожидания.
- У меня другой круг общения. Хотя, кое-кого знаю.
- Кого знаешь? Газа знаешь? Кильдима?
- Обоих знаю. Даже лучше, чем ты можешь себе представить.
Кильдим – это кличка лидера тупиковской банды. В тупиковом Эртиле есть ещё свой тупик. Кильдим – большой друг моего дяди Лёши. Вообще, в наших местах кильдимами называют лёгкие домики типа летней кухни.
- Чем докажешь?
- Я никому ничего доказывать не собираюсь.
- Значит, фуфло гонишь. Давай кошелёк! Выворачивай карманы, говорю, дурик!
Я сделал всё грамотно, быстро и безжалостно: вырвал приёмник и ударил наотмашь пацана, стоявшего рядом со мной и напротив вожака, затем вернул вещь хозяину, вернее, его лицу; затем – по диагонали – ударил соседа первой жертвы; и бросил транзистор в соседа вожака. Ногой пнул ближайшего ко мне противника. И бросился наутек, не оглядываясь и петляя в большой толпе пассажиров и встречающе-провожающих.
Думаю, ребятам здорово досталось! Получить по морде углом тяжёлого пластмассово-металлического предмета – мало не покажется! Чего-нибудь там рассекло. И прибавило работы врачам травматологического пункта.
Я прятался и наблюдал за подходами с той стороны, с которой только что прибежал. Очень скоро объявили прибытие нашего поезда и посадку. Никто меня не искал и не преследовал. Сильно, видать, ребятам влетело.
Мои новые знакомые дали свой адрес в Металлострое Ленинградской области и пригласили в гости.
Я доехал до училища и в отделе кадров рассказал почти мистическую историю с таинственным исчезновением вызовов. Попросил вызовы повторить. Офицер отдела кадров пообещал это сделать, заверив, что все вызовы были отправлены по почте вовремя. А меня направил в форт «Серая лошадь», в котором находился лагерь подплава.
До лагеря мне пришлось идти довольно долго по лесной дороге. Погода была прекрасная. Путь мне нравился. Я предавался мечтам, вспоминал свою абитуриентскую жизнь годичной давности.
- Я обязательно поступлю в училище и стану штурманом-подводником! – это я сказал вслух.
Меня слышали только деревья, птицы да насекомые. Наверное.
На контрольно-пропускном пункте лагеря меня встретили дежурный и дневальный абитуриенты. Дежурный проводил меня в штаб. Офицер принял мои документы и определил для меня группу и место жительства. Дежурный абитуриент проводил к домику-бочке, в котором расположились мои новые товарищи.
Я невольно сравнивал лагери училищ. Пожалуй, подплав мне больше по душе! Хотя, конечно, во Фрунзэ я тоже не отказался бы учиться!
У бочки меня встретил крепкий, плотный черноволосый парень.
- Принимай новенького, - передал полномочия мой сопровождающий черноволосому парню.
- Здорово! Меня зовут Сергей! – поприветствовал он меня и протянул руку.
- Здравствуйте, - сказал я, пожал руку и представился, - Меня тоже зовут Сергей.
- Тёзки, стало быть. Откуда приехал?
- Из Воронежской области.
- Я из Горького. Проходи. Устраивайся. Вон койка свободная – на втором ярусе. И давай на «ты».
Я понимающе кивнул и прошёл на середину помещения. Слева от входа кровать была не застелена.
- Чемодан можно сунуть под кровать, в эту тумбочку можешь положить зубную щётку, бритву, хотя… тебе – не надо, ну, и всё такое.
Я разложил вещи. Сергей в это время стоял у входа и обрисовывал обстановку. Говорил он так, как говорят на Волге. Как я понял.
- Наш взвод сейчас на работе. Скоро вернётся. К обеду. После обеда, обычно, не трогают ни на какие работы. Готовимся к экзаменам. Первый – математика. Завтра.
- Опа! Как я удачно попал! С корабля – на бал! За что боролся, на то и напоролся!
- Да. Динамично у тебя получается.
Он немного подержал паузу и спросил:
- На какой факультет поступаешь?
- На штурманский.
- И я тоже. Считай, я уже поступил.
- Как это?
- Я закончил судоводительский факультет Горьковского речного училища. Знаешь, кто набирает новый набор в училище?
- Нет, конечно.
- Виктор Павлович Кулибаба!
- А кто это?
- Ты Кулибабу не знаешь?
- Нет. Первый раз слышу эту фамилию. Али-бабу знаю, Кулибабу – нет!
- Зря шутишь! Геройский мужик, между прочим. Командовал «К-19» во время второй аварии. Погибло почти тридцать человек. Но лодку и других людей спас. Он как узнал, что я уже учился на судоводителя, так сразу меня пригласил на беседу и сказал, что возьмёт меня. Так что для меня эти экзамены, можно сказать, - формальность.
- Поздравляю!
- Да рано ещё. Приказа о зачислении нет. Мало ли что ещё может случиться?
- Значит, ты и по возрасту постарше.
- Немного. А Кулибаба – это начальник штурманского факультета ВВМУПП имени Ленинского Комсомола. Орденоносец и легендарная личность.
- Привет, ребята! Кто здесь Сергей Курычёв?
- Привет! Сергей Курычёв – это я.
- Меня к тебе Виктор Палыч Кулибаба послал. Сказал, что ты здесь старший. Велел передать, чтобы ты поселил меня и пришёл к нему в штаб. Он тебя вызывает.
- Вон, чуть дальше Серёгиной кровати – ещё одна свободная. Занимай. Кстати, Серёга, как твоя фамилия, в список внесу.
- Доронин.
- А тебя как зовут?
- Костя.
- Фамилия?
- Колозин.
Мы пожали друг другу руки.
- Располагайся. Знакомьтесь. Я скоро приду. А чего, Костя, вещей мало.
- Хватит! Иногда буду домой ездить.
- Ну-ну! – удивлённо сказал Курычёв.
Наш старшина отправился в штаб.
Костя невысокий, худенький парнишка с очень живыми и умными глазами.
- Покурим? – спросил он.
- Не курю. Пойдём, составлю компанию. Поговорим.
Мы зашли за бочку. За нашим домиком была курилка. Дальше – метрах в ста - только забор с ещё одним КПП. И лес.
- Представляешь, в нашей группе экзамен уже завтра.
- Плевать. Я уже - в училище.
- Ни фига себе! Один - уже в училище! Второй - уже в училище! Мне можно экзамен не сдавать – сразу домой?!
- Это твоё дело. Мой батя служил вместе с Кулибабой. Батя – командир подводной лодки. Умер прямо на корабле. Недавно.
- Извини.
- Да ладно. Жизнь такая!
- Прости, мне жаль.
- Проехали! Я сам начал аллюром три креста. Вообще-то я уже окончил первый курс политеха. Не собирался быть военным. Так получается: «Человек – предполагает, а Бог – располагает!» Мамка говорит: «Так будет лучше. Так надо!» Кулибаба говорит: «Надо! Поможем!» Мы с мамкой теперь в Питере живём. Отец на Дальнем Востоке служил.
- На какой факультет определился? – спросил я.
- Естественно, на штурманский!
- Тучи сгущаются!
- А ты что, тоже на штурманский собираешься?
- Да.
- Штурманский и минно-торпедный факультеты – «позвонковые»!
- В смысле – основные, главные?
- В смысле: на них зачисляют по звонку «сверху».
- То есть, у меня шансов мало? Или вовсе нет?
- Отчего же? Шансы есть. Сдай всё отлично, профотбор и медкомиссию пройди, физподготовку сдай. Всегда с запасом берут. Чтобы кого-то в процессе учёбы отчислять.
- Спасибо! Просветил.
В тот же вечер я услышал заунывную песню со словами «Двадцать восемь парней, без вины, без войны, жизнь отдали, что б жили другие!» Пел её очень хорошим, высоким и чистым голосом ещё один Сергей. Гитару он тоже умел держать в руках. Парень поступал из действующей воинской части.
«Этого точно примут, – подумал я, – за один только голос!»
И не ошибся!
Экзамен я сдал на четвёрку. Жизнь в лагере протекала легко и плавно.
Был здесь и свой солдат, похожий на солдата в форте «Красная горка»; был и свой матрос Журов, который поступал третий раз. И я снова сходил к окулисту «за того парня» и обследовал тамошний дот. А также успел походить на шлюпке и помыться в бане.
Больше всего я полюбил бывать на Финском заливе. Несколько раз мне удалось искупаться. А один раз, так же, как и год назад, меня доброжелательно вернули из запретной зоны пограничники.
Мне нравилось осматривать товары в автолавке. Я покупал там пару раз всякую мелочёвку - шариковую ручку, конверты и расчёску.
В курилке за нашей жилой бочкой собирался разный абитуриентский люд. Валера Львов устраивал отменные театральные представления. Мы до упаду смеялись над его репризами. Особенно популярны были его представления «Отто Скорценни на очередном секретном задании» и фантазии на тему Нюрнбергского процесса. Хороший лицедей – Валера!
Я пересказывал книгу Алексея Кирносова «Перед вахтой» - о нашем училище.
- Где ты взял эту книгу? Её запретили и даже изымали из продажи и библиотек, - удивил меня Костя. – Мне батя рассказывал.
- Да в нашей районной библиотеке и взял.
- Ну у вас и глухомань! – заключил Костя.
Ещё запомнился душевный и красивый парень с голубыми глазами – Володя Шевченко. Он мечтал о море и службе. Эти мечты были под цвет его глаз.
Меня очень порадовало то, что почти все ребята из Воронежской области приехали. Офицер из отдела кадров выполнил обещание. Позже выяснилось, что несколько земляков поступили в училище. Мы поддерживали с ними отношения, когда познакомились во ВВМУПП.
Наступил день, когда прошедших все испытания пригласили на мандатную комиссию. Собеседование со мной было скорым.
- Кандидат Доронин для собеседования прибыл, - доложил я.
- Доронин, вы успешно сдали экзамены. В заявлении вы просили зачислить вас на штурманский факультет. Мы не можем этого сделать, потому что вы не добрали баллов, - заявил офицер, сидевший во главе комиссии.
Это был не Виктор Павлович Кулибаба.
Офицер, увы, сказал неправду. Многие из ребят, уже зачисленных на штурманский факультет, сдали экзамены хуже меня. Это мне было известно достоверно – от самих ребят. Я же сдал экзамены на «хорошо» и «отлично», как в прошедшем году – в Макаровку. Я вспомнил слова Кости о том, что это «позвонковый» факультет.
«Неужели мне не дадут шанса? Неужели даже не предложат другой факультет? Что тогда делать?» – проносились невесёлые мысли в моей голове.
- Всё же мы считаем возможным предложить вам учиться на ракетном факультете. Вы согласны учиться на ракетном факультете нашего училища?
- Да. Согласен.
- Поздравляю, Доронин! Вы зачислены. Пригласите Бердникова. До свидания.
- До свидания.
Я вышел. Двоякое чувство терзало меня: горечь и обида – с одной стороны, радость – с другой.
«Спасибо, Саша Гнилицкий, за добрый совет!» – думал я, вспоминая человека, в большой степени благодаря которому я связал свою жизнь с флотом.
- Бердников есть?
- Есть!
- Приглашают на комиссию.
Всё же мною владела грусть. Я считал несправедливым отношение ко мне. Я честно заслужил напрямую стать курсантом штурманского факультета. И профессионально-психологический отбор подтверждал это.
В состоянии душевной печали побрёл я в запретную зону к Финскому заливу. Как год назад в форте «Красная горка». Погода была хорошая. Я искупался.
Когда я вернулся в лагерь, то зашёл в бочку, в которой остались мои вещи. Жилище было похоже на муравейник. Кто-то собирался уезжать домой, кто-то переселялся в другие домики-бочки.
- Прошёл мандатку? – спросил Сергей Курычёв.
- Прошёл.
- К нам?
- Пока нет.
- А куда?
- На ракетный факультет.
- Тоже хорошо! Главное – тебя зачислили!
- Скоро встретимся, тёзка.
- Не сомневаюсь. Кстати, тогда тебе надо переселяться в какую-то из первых бочек.
- А Костя где?
- Домой уехал. Скоро вернётся – Каэмбэ начинается.
- Что такое «Каэмбэ»?
- Курс молодого бойца. Стрельба, окапывание, уставы, шлюпки, физподготовка и прочее.
Подошли Валера Львов и Володя Шевченко.
- Ну, как? – спросил я их.
- Собираю вещи. На следующий год снова приеду, - сообщил Валера.
- Я тоже. До сих пор в шоке. Что произошло – не пойму. Мы с Кулибабой земляки. Я уже считал себя курсантом. А меня выперли! Предложили другой факультет. Но я же хочу быть штурманом-подводником! Вы заметили, что на мандатной комиссии Кулибабы не было? Говорят, его срочно в Ленинград вызвали. А то бы он помог.
- Знакомая картина. В прошлом году я попал в такую же ситуацию. Тебе надо было остаться. Как поступил сейчас я. Потом перевёлся бы.
- Ты уверен, что тебя потом переведут на штурманский факультет?
- Уверен!
- Ну, помогай тебе Бог! – пожелал Володя. – Меня уж во второй раз на комиссию не пригласят. Поезд ушёл. До следующего года…
Мы простились. Я пошёл к новому месту обитания.
Нам выдали рабочую одежду, ремни, погончики, обувь, береты, кокарды. Очень кстати приехала автолавка. Курсанты нового набора дружно купили пасту «Асидол» в тюбике и щёточки – чистить бляхи флотских ремней. Я также приобрёл конверты для писем. И первым делом написал письмо домой.
Приехали выпускники Нахимовского училища.
Потихонечку мы стали знакомиться.
- Дай эту штуку бляху почистить, - сказал огромный парень среднеазиатского вида и весом килограммов сто.
Я молча протянул принадлежности.
Он сделал дело и вернул их мне.
- На. Спасибо.
Я молча взял.
- Что нэ гаварышь са мной? Са мной всэм нада дружить. Я – чэмпыон по барбе.
Парень грубо схватил меня и буквально стал ломать. Я успел ударить его по голени, затем по пальцам ноги, затем подсадил его под колено. Парень упал.
- Извини, - сказал я и отошёл.
- Ты тоже чэмпыон? Какая барба? – постанывая и морщась от боли, спросил он вдогонку.
- Уличная.
- Нэ знаю.
На следующий день приехал из Ленинграда капитан 1 ранга Кулибаба. При первой же возможности я подошёл к нему.
- Товарищ капитан первого ранга! Курсант Доронин. Разрешите обратиться?
- Обращайтесь!
Я достал заранее заготовленный рапорт и подал его Кулибабе.
- Что это? – спросил он.
- Прошу перевести меня на штурманский факультет.
- Вопрос закрыт, курсант. Свободен! – Кулибаба смачно порвал мой рапорт.
- Выброси в мусорницу, - подал он мне кусочки бумаги.
Я взял обрывки, а взамен подал Кулибабе новый рапорт.
- Что? Не понял!
- Я хочу быть штурманом!
Второй листок Кулибаба порвал ещё более артистично.
- Сколько их там у тебя? Давай все сразу!
Я достал ещё несколько листов и подал их стопкой. Кулибаба сделал выражение лица удивлённым. А затем смачно порвал всю стопочку, сунул обрывки мне в руку, развернулся и ушёл.
Мне было приятно осознавать, что среди моих товарищей (на всех трёх факультетах) было много очень интересных, гармонично развитых, умных, начитанных людей. Общаться с ними – одно удовольствие. Каждый из них, безусловно, - личность! С теми, кто жил со мной в одной курсантской бочке, я, естественно, сошёлся поближе. Особенно хорошие, дружеские отношения у меня складывались с курсантом нашей роты ракетчиков – Сашей Алиевым – человеком многих талантов и достоинств.
Не забывал я заходить в свободное время и к моим товарищам со штурманского факультета – Серёге Курычёву и Косте Колозину.
Я добросовестно изучал дисциплины курса молодого бойца и сдавал зачёты. Каждый день я находил возможность подойти к Кулибабе и вручить ему рапорт с просьбой о моём переводе на штурманский факультет. Виктор Павлович иногда с воодушевлением, иногда с негодованием, иногда с остервенением, но всегда неравнодушно и экспрессивно, рвал мои рапорты. Первым – сигнальный экземпляр, затем – остальные - оптом.
Я стрелял боевыми патронами из автомата Калашникова, окапывался, бросал ручные гранаты, разворачивался в наступательную цепь в составе отделения и взвода, ремонтировал шлюпки ял-6, а затем ходил на них по озеру, а также делал много других необходимых для молодого бойца дел. Через две недели меня вызвал к себе командир роты капитан-лейтенант Гаврилов.
- Доронин, собирай свои вещи. Поедешь в училище с несколькими курсантами, поступившими из Армии. Им и тебе курс молодого бойца ни к чему. Зачёты ты сдал досрочно. Будете готовить спальные помещения к приезду основного состава новобранцев.
Мы делали простую работу – убирали и выносили мусор, переносили мебель, красили, чистили, мыли. Наша «бригада «Ух!» расположилась в ротном помещении, в котором должны были разместиться первокурсники штурманского факультета. Я посчитал это хорошим знаком.
Однажды в помещение зашёл главный старшина с четырьмя курсовками на рукаве.
- Моя фамилия Фартух. Собирайтесь, бойцы! Пойдёте со мной в город!
- У нас только роба. Нам одеться не во что для выхода в город, сообщил какой-то стармос – старший матрос из нового набора.
- А мы не в театр пойдём. Тут недалеко. Роба – самая подходящая одежда.
Два десятка молодых парней из трудовых резервов построились в колонну по четыре и пошли за главстаршиной. Действительно, топать оказалось недалеко. Вышли из училища направо, перешли по мосту Обводный канал, и у Балтийского вокзала повернули направо в бане. Всего-то метров восемьсот.
Нас встретил крепкий мужчина.
- Я заведую этой баней. Служил на флоте. Капитан второго ранга. Помогу по-свойски. Идите за мной.
Мы отправились за ним по каким-то коридорам, чёрным лестницам, подсобным помещениям. Но быстро, уверенно и без остановки дошли до составленных друг к другу старых деревянных банных скамеек с зеркалами.
- Так. Берите эти фиговины по два человека и топайте за мной. С грузом обратно пойдём коротким путём.
Я взялся за мебель первым. Руки мои оказались за спиной.
- Тронулись, - скомандовал заведующий.
Я пошёл за ним. Следом – все остальные. Замыкал процессию муравьёв-труженников главстаршина Фартух.
Мы вошли в отделение. И остолбенели. Тут же раздался оглушительный визг.
Директор повёл нас кратчайшим путём – через женское отделение.
- Товарищи женщины! – начал выступление проводник. – Я руковожу работой этой бани.
- И что? Значит, может за бабами подсматривать? – ехидно спросила одна молодуха и вызывающе оголилась.
- Мы сейчас тихонечко проследуем через вашу раздевалку. Прошу никого не паниковать!- пялился на молодуху ответственный за баню.
Женщины дружно загалдели. Некоторые размахивали полотенцами, которыми до этого прикрывались.
За моей спиной служивый народ выражал восхищение междометиями и восклицаниями.
- Проходим! Проходим! – подал команду бывалый моряк.
Мне было крайне неловко. Я опустил голову. Мы тронулись. В это время открылась дверь моечного отделения. Из неё выскочила молодая женщина. И я врезался в неё. А она ткнула мне в физиономию мочалкой и завизжала так, что мы с напарником уронили скамью. Хорошо, что зеркала не разбились! Я стал отплёвываться, вытирать лицо и протирать глаза.
- Замолчите уже! – скомандовал главный банщик.
Как ни странно, женщины его послушались.
Уши горели от стыда. Сзади напирали товарищи, которым не досталось ни то, что по физиономии, но и простого зрелища.
Мы с напарником схватились за ношу и понесли её вперёд. Я снова опустил голову.
- Выше голову, товарищ, - подтрунивала со своего места языкастая молодуха.
- Выше головки, мальчики! – поддержали соседку и другие - тоже – языкастые.
Мы пулей пронеслись по опасной территории, и без потерь преодолели её. Наше отступление прикрывал уже передислоцировавшийся опытный руководитель бани.
- Смотрите у меня! – погрозил он моющимся.
- Ну, давай – показывай! – не унимались они.
Хохот взорвал баню. Стараясь сохранить достоинство, и больше не вступая в переговоры, директор-заведующий-начальник бани выметнулся следом за нами.
Фартух задержался на пару слов. Но не более того. Вместе с главстаршиной за дверь вылетело несколько предметов женского туалета. А также тапочки и…напоследок громыхнул тазик.
Мебель благополучно донесли до училища. Когда мы пересекли плац и завернули к тому корпусу, в котором предстояло расчленять банные скамьи, у арки я увидел Виктора Павловича Кулибабу и нескольких офицеров. Они беседовали.
Я поставил свою скамейку.
- Я сейчас. Отдохни пока, - сказал я напарнику и направился к начфаку.
Кулибаба не сразу увидел меня.
- Здравия желаю! – рявкнул я.
Кулибаба аж вздрогнул от неожиданности.
- Товарищ капитан первого ранга! Курсант Доронин. Разрешите обратиться?
- Что случилось, курсант? А…это ты, - узнал он меня. – Что ещё?
- Прошу Вас перевести меня на штурманский факультет…
- Твоя мать писала начальнику училища. Тебя уже неделю назад перевели на мой факультет.
- Неделю назад?! Моя мама писала? Ничего не знаю об этом. Мне она ничего не сообщала.
- Живёшь тут, как в лесу. Ничего не знаешь. Собирай вещи. Переезжай. Свободен.
Я засиял, как медный самовар.
- Есть собираться и переезжать! Разрешите идти?
- Я же сказал: свободен!
- Спасибо, товарищ капитан первого ранга!
- Пожалуйста. И чтобы учился хорошо!
- Есть!
Я развернулся и, сделав три строевых шага от начфака, припустил бегом к товарищам.
- Чего светишься? Господин сделал тебя любимой женой?
- Дурак ты! Меня перевели на штурманский факультет!
- Ну, пусть земля тебе будет…
- Весёлый ты человек, как я погляжу, - выразил я сочувствие напарнику.
- У каждого свои недостатки, - флегматично процитировал он героя понравившегося мне фильма «В джазе - только девушки».
Оставшиеся до начала учебного года дни я летал по училищу. Сразу написал бодрые письма домой и друзьям. Всё у меня спорилось. Наша трудовая бригада помогала ребятам, переведённым на третий и четвёртый курс штурманского факультета из Калининграда. Здесь я получше рассмотрел Фатруха и увидел его товарищей. Некоторые из них через короткое время пришли к нам в качестве младших командиров - заместителей командиров взводов и заместителя командира роты. Фартух стал нашим легендарным старшиной.
Формально моя абитуриентская жизнь закончилась в момент зачисления в училище.
Но фактически моя курсантская жизнь началась со следующего дня после приезда первокурсников в училище. И постепенно я стал понимать, почему курсанты свои alma mater называют системой.
И открылось мне, почему первый курс системы получил название «Без вины виноватые»…
До лагеря мне пришлось идти довольно долго по лесной дороге. Погода была прекрасная. Путь мне нравился. Я предавался мечтам, вспоминал свою абитуриентскую жизнь годичной давности.
- Я обязательно поступлю в училище и стану штурманом-подводником! – это я сказал вслух.
Меня слышали только деревья, птицы да насекомые. Наверное.
На контрольно-пропускном пункте лагеря меня встретили дежурный и дневальный абитуриенты. Дежурный проводил меня в штаб. Офицер принял мои документы и определил для меня группу и место жительства. Дежурный абитуриент проводил к домику-бочке, в котором расположились мои новые товарищи.
Я невольно сравнивал лагери училищ. Пожалуй, подплав мне больше по душе! Хотя, конечно, во Фрунзэ я тоже не отказался бы учиться!
У бочки меня встретил крепкий, плотный черноволосый парень.
- Принимай новенького, - передал полномочия мой сопровождающий черноволосому парню.
- Здорово! Меня зовут Сергей! – поприветствовал он меня и протянул руку.
- Здравствуйте, - сказал я, пожал руку и представился, - Меня тоже зовут Сергей.
- Тёзки, стало быть. Откуда приехал?
- Из Воронежской области.
- Я из Горького. Проходи. Устраивайся. Вон койка свободная – на втором ярусе. И давай на «ты».
Я понимающе кивнул и прошёл на середину помещения. Слева от входа кровать была не застелена.
- Чемодан можно сунуть под кровать, в эту тумбочку можешь положить зубную щётку, бритву, хотя… тебе – не надо, ну, и всё такое.
Я разложил вещи. Сергей в это время стоял у входа и обрисовывал обстановку. Говорил он так, как говорят на Волге. Как я понял.
- Наш взвод сейчас на работе. Скоро вернётся. К обеду. После обеда, обычно, не трогают ни на какие работы. Готовимся к экзаменам. Первый – математика. Завтра.
- Опа! Как я удачно попал! С корабля – на бал! За что боролся, на то и напоролся!
- Да. Динамично у тебя получается.
Он немного подержал паузу и спросил:
- На какой факультет поступаешь?
- На штурманский.
- И я тоже. Считай, я уже поступил.
- Как это?
- Я закончил судоводительский факультет Горьковского речного училища. Знаешь, кто набирает новый набор в училище?
- Нет, конечно.
- Виктор Павлович Кулибаба!
- А кто это?
- Ты Кулибабу не знаешь?
- Нет. Первый раз слышу эту фамилию. Али-бабу знаю, Кулибабу – нет!
- Зря шутишь! Геройский мужик, между прочим. Командовал «К-19» во время второй аварии. Погибло почти тридцать человек. Но лодку и других людей спас. Он как узнал, что я уже учился на судоводителя, так сразу меня пригласил на беседу и сказал, что возьмёт меня. Так что для меня эти экзамены, можно сказать, - формальность.
- Поздравляю!
- Да рано ещё. Приказа о зачислении нет. Мало ли что ещё может случиться?
- Значит, ты и по возрасту постарше.
- Немного. А Кулибаба – это начальник штурманского факультета ВВМУПП имени Ленинского Комсомола. Орденоносец и легендарная личность.
- Привет, ребята! Кто здесь Сергей Курычёв?
- Привет! Сергей Курычёв – это я.
- Меня к тебе Виктор Палыч Кулибаба послал. Сказал, что ты здесь старший. Велел передать, чтобы ты поселил меня и пришёл к нему в штаб. Он тебя вызывает.
- Вон, чуть дальше Серёгиной кровати – ещё одна свободная. Занимай. Кстати, Серёга, как твоя фамилия, в список внесу.
- Доронин.
- А тебя как зовут?
- Костя.
- Фамилия?
- Колозин.
Мы пожали друг другу руки.
- Располагайся. Знакомьтесь. Я скоро приду. А чего, Костя, вещей мало.
- Хватит! Иногда буду домой ездить.
- Ну-ну! – удивлённо сказал Курычёв.
Наш старшина отправился в штаб.
Костя невысокий, худенький парнишка с очень живыми и умными глазами.
- Покурим? – спросил он.
- Не курю. Пойдём, составлю компанию. Поговорим.
Мы зашли за бочку. За нашим домиком была курилка. Дальше – метрах в ста - только забор с ещё одним КПП. И лес.
- Представляешь, в нашей группе экзамен уже завтра.
- Плевать. Я уже - в училище.
- Ни фига себе! Один - уже в училище! Второй - уже в училище! Мне можно экзамен не сдавать – сразу домой?!
- Это твоё дело. Мой батя служил вместе с Кулибабой. Батя – командир подводной лодки. Умер прямо на корабле. Недавно.
- Извини.
- Да ладно. Жизнь такая!
- Прости, мне жаль.
- Проехали! Я сам начал аллюром три креста. Вообще-то я уже окончил первый курс политеха. Не собирался быть военным. Так получается: «Человек – предполагает, а Бог – располагает!» Мамка говорит: «Так будет лучше. Так надо!» Кулибаба говорит: «Надо! Поможем!» Мы с мамкой теперь в Питере живём. Отец на Дальнем Востоке служил.
- На какой факультет определился? – спросил я.
- Естественно, на штурманский!
- Тучи сгущаются!
- А ты что, тоже на штурманский собираешься?
- Да.
- Штурманский и минно-торпедный факультеты – «позвонковые»!
- В смысле – основные, главные?
- В смысле: на них зачисляют по звонку «сверху».
- То есть, у меня шансов мало? Или вовсе нет?
- Отчего же? Шансы есть. Сдай всё отлично, профотбор и медкомиссию пройди, физподготовку сдай. Всегда с запасом берут. Чтобы кого-то в процессе учёбы отчислять.
- Спасибо! Просветил.
В тот же вечер я услышал заунывную песню со словами «Двадцать восемь парней, без вины, без войны, жизнь отдали, что б жили другие!» Пел её очень хорошим, высоким и чистым голосом ещё один Сергей. Гитару он тоже умел держать в руках. Парень поступал из действующей воинской части.
«Этого точно примут, – подумал я, – за один только голос!»
И не ошибся!
Экзамен я сдал на четвёрку. Жизнь в лагере протекала легко и плавно.
Был здесь и свой солдат, похожий на солдата в форте «Красная горка»; был и свой матрос Журов, который поступал третий раз. И я снова сходил к окулисту «за того парня» и обследовал тамошний дот. А также успел походить на шлюпке и помыться в бане.
Больше всего я полюбил бывать на Финском заливе. Несколько раз мне удалось искупаться. А один раз, так же, как и год назад, меня доброжелательно вернули из запретной зоны пограничники.
Мне нравилось осматривать товары в автолавке. Я покупал там пару раз всякую мелочёвку - шариковую ручку, конверты и расчёску.
В курилке за нашей жилой бочкой собирался разный абитуриентский люд. Валера Львов устраивал отменные театральные представления. Мы до упаду смеялись над его репризами. Особенно популярны были его представления «Отто Скорценни на очередном секретном задании» и фантазии на тему Нюрнбергского процесса. Хороший лицедей – Валера!
Я пересказывал книгу Алексея Кирносова «Перед вахтой» - о нашем училище.
- Где ты взял эту книгу? Её запретили и даже изымали из продажи и библиотек, - удивил меня Костя. – Мне батя рассказывал.
- Да в нашей районной библиотеке и взял.
- Ну у вас и глухомань! – заключил Костя.
Ещё запомнился душевный и красивый парень с голубыми глазами – Володя Шевченко. Он мечтал о море и службе. Эти мечты были под цвет его глаз.
Меня очень порадовало то, что почти все ребята из Воронежской области приехали. Офицер из отдела кадров выполнил обещание. Позже выяснилось, что несколько земляков поступили в училище. Мы поддерживали с ними отношения, когда познакомились во ВВМУПП.
Наступил день, когда прошедших все испытания пригласили на мандатную комиссию. Собеседование со мной было скорым.
- Кандидат Доронин для собеседования прибыл, - доложил я.
- Доронин, вы успешно сдали экзамены. В заявлении вы просили зачислить вас на штурманский факультет. Мы не можем этого сделать, потому что вы не добрали баллов, - заявил офицер, сидевший во главе комиссии.
Это был не Виктор Павлович Кулибаба.
Офицер, увы, сказал неправду. Многие из ребят, уже зачисленных на штурманский факультет, сдали экзамены хуже меня. Это мне было известно достоверно – от самих ребят. Я же сдал экзамены на «хорошо» и «отлично», как в прошедшем году – в Макаровку. Я вспомнил слова Кости о том, что это «позвонковый» факультет.
«Неужели мне не дадут шанса? Неужели даже не предложат другой факультет? Что тогда делать?» – проносились невесёлые мысли в моей голове.
- Всё же мы считаем возможным предложить вам учиться на ракетном факультете. Вы согласны учиться на ракетном факультете нашего училища?
- Да. Согласен.
- Поздравляю, Доронин! Вы зачислены. Пригласите Бердникова. До свидания.
- До свидания.
Я вышел. Двоякое чувство терзало меня: горечь и обида – с одной стороны, радость – с другой.
«Спасибо, Саша Гнилицкий, за добрый совет!» – думал я, вспоминая человека, в большой степени благодаря которому я связал свою жизнь с флотом.
- Бердников есть?
- Есть!
- Приглашают на комиссию.
Всё же мною владела грусть. Я считал несправедливым отношение ко мне. Я честно заслужил напрямую стать курсантом штурманского факультета. И профессионально-психологический отбор подтверждал это.
В состоянии душевной печали побрёл я в запретную зону к Финскому заливу. Как год назад в форте «Красная горка». Погода была хорошая. Я искупался.
Когда я вернулся в лагерь, то зашёл в бочку, в которой остались мои вещи. Жилище было похоже на муравейник. Кто-то собирался уезжать домой, кто-то переселялся в другие домики-бочки.
- Прошёл мандатку? – спросил Сергей Курычёв.
- Прошёл.
- К нам?
- Пока нет.
- А куда?
- На ракетный факультет.
- Тоже хорошо! Главное – тебя зачислили!
- Скоро встретимся, тёзка.
- Не сомневаюсь. Кстати, тогда тебе надо переселяться в какую-то из первых бочек.
- А Костя где?
- Домой уехал. Скоро вернётся – Каэмбэ начинается.
- Что такое «Каэмбэ»?
- Курс молодого бойца. Стрельба, окапывание, уставы, шлюпки, физподготовка и прочее.
Подошли Валера Львов и Володя Шевченко.
- Ну, как? – спросил я их.
- Собираю вещи. На следующий год снова приеду, - сообщил Валера.
- Я тоже. До сих пор в шоке. Что произошло – не пойму. Мы с Кулибабой земляки. Я уже считал себя курсантом. А меня выперли! Предложили другой факультет. Но я же хочу быть штурманом-подводником! Вы заметили, что на мандатной комиссии Кулибабы не было? Говорят, его срочно в Ленинград вызвали. А то бы он помог.
- Знакомая картина. В прошлом году я попал в такую же ситуацию. Тебе надо было остаться. Как поступил сейчас я. Потом перевёлся бы.
- Ты уверен, что тебя потом переведут на штурманский факультет?
- Уверен!
- Ну, помогай тебе Бог! – пожелал Володя. – Меня уж во второй раз на комиссию не пригласят. Поезд ушёл. До следующего года…
Мы простились. Я пошёл к новому месту обитания.
Нам выдали рабочую одежду, ремни, погончики, обувь, береты, кокарды. Очень кстати приехала автолавка. Курсанты нового набора дружно купили пасту «Асидол» в тюбике и щёточки – чистить бляхи флотских ремней. Я также приобрёл конверты для писем. И первым делом написал письмо домой.
Приехали выпускники Нахимовского училища.
Потихонечку мы стали знакомиться.
- Дай эту штуку бляху почистить, - сказал огромный парень среднеазиатского вида и весом килограммов сто.
Я молча протянул принадлежности.
Он сделал дело и вернул их мне.
- На. Спасибо.
Я молча взял.
- Что нэ гаварышь са мной? Са мной всэм нада дружить. Я – чэмпыон по барбе.
Парень грубо схватил меня и буквально стал ломать. Я успел ударить его по голени, затем по пальцам ноги, затем подсадил его под колено. Парень упал.
- Извини, - сказал я и отошёл.
- Ты тоже чэмпыон? Какая барба? – постанывая и морщась от боли, спросил он вдогонку.
- Уличная.
- Нэ знаю.
На следующий день приехал из Ленинграда капитан 1 ранга Кулибаба. При первой же возможности я подошёл к нему.
- Товарищ капитан первого ранга! Курсант Доронин. Разрешите обратиться?
- Обращайтесь!
Я достал заранее заготовленный рапорт и подал его Кулибабе.
- Что это? – спросил он.
- Прошу перевести меня на штурманский факультет.
- Вопрос закрыт, курсант. Свободен! – Кулибаба смачно порвал мой рапорт.
- Выброси в мусорницу, - подал он мне кусочки бумаги.
Я взял обрывки, а взамен подал Кулибабе новый рапорт.
- Что? Не понял!
- Я хочу быть штурманом!
Второй листок Кулибаба порвал ещё более артистично.
- Сколько их там у тебя? Давай все сразу!
Я достал ещё несколько листов и подал их стопкой. Кулибаба сделал выражение лица удивлённым. А затем смачно порвал всю стопочку, сунул обрывки мне в руку, развернулся и ушёл.
Мне было приятно осознавать, что среди моих товарищей (на всех трёх факультетах) было много очень интересных, гармонично развитых, умных, начитанных людей. Общаться с ними – одно удовольствие. Каждый из них, безусловно, - личность! С теми, кто жил со мной в одной курсантской бочке, я, естественно, сошёлся поближе. Особенно хорошие, дружеские отношения у меня складывались с курсантом нашей роты ракетчиков – Сашей Алиевым – человеком многих талантов и достоинств.
Не забывал я заходить в свободное время и к моим товарищам со штурманского факультета – Серёге Курычёву и Косте Колозину.
Я добросовестно изучал дисциплины курса молодого бойца и сдавал зачёты. Каждый день я находил возможность подойти к Кулибабе и вручить ему рапорт с просьбой о моём переводе на штурманский факультет. Виктор Павлович иногда с воодушевлением, иногда с негодованием, иногда с остервенением, но всегда неравнодушно и экспрессивно, рвал мои рапорты. Первым – сигнальный экземпляр, затем – остальные - оптом.
Я стрелял боевыми патронами из автомата Калашникова, окапывался, бросал ручные гранаты, разворачивался в наступательную цепь в составе отделения и взвода, ремонтировал шлюпки ял-6, а затем ходил на них по озеру, а также делал много других необходимых для молодого бойца дел. Через две недели меня вызвал к себе командир роты капитан-лейтенант Гаврилов.
- Доронин, собирай свои вещи. Поедешь в училище с несколькими курсантами, поступившими из Армии. Им и тебе курс молодого бойца ни к чему. Зачёты ты сдал досрочно. Будете готовить спальные помещения к приезду основного состава новобранцев.
Мы делали простую работу – убирали и выносили мусор, переносили мебель, красили, чистили, мыли. Наша «бригада «Ух!» расположилась в ротном помещении, в котором должны были разместиться первокурсники штурманского факультета. Я посчитал это хорошим знаком.
Однажды в помещение зашёл главный старшина с четырьмя курсовками на рукаве.
- Моя фамилия Фартух. Собирайтесь, бойцы! Пойдёте со мной в город!
- У нас только роба. Нам одеться не во что для выхода в город, сообщил какой-то стармос – старший матрос из нового набора.
- А мы не в театр пойдём. Тут недалеко. Роба – самая подходящая одежда.
Два десятка молодых парней из трудовых резервов построились в колонну по четыре и пошли за главстаршиной. Действительно, топать оказалось недалеко. Вышли из училища направо, перешли по мосту Обводный канал, и у Балтийского вокзала повернули направо в бане. Всего-то метров восемьсот.
Нас встретил крепкий мужчина.
- Я заведую этой баней. Служил на флоте. Капитан второго ранга. Помогу по-свойски. Идите за мной.
Мы отправились за ним по каким-то коридорам, чёрным лестницам, подсобным помещениям. Но быстро, уверенно и без остановки дошли до составленных друг к другу старых деревянных банных скамеек с зеркалами.
- Так. Берите эти фиговины по два человека и топайте за мной. С грузом обратно пойдём коротким путём.
Я взялся за мебель первым. Руки мои оказались за спиной.
- Тронулись, - скомандовал заведующий.
Я пошёл за ним. Следом – все остальные. Замыкал процессию муравьёв-труженников главстаршина Фартух.
Мы вошли в отделение. И остолбенели. Тут же раздался оглушительный визг.
Директор повёл нас кратчайшим путём – через женское отделение.
- Товарищи женщины! – начал выступление проводник. – Я руковожу работой этой бани.
- И что? Значит, может за бабами подсматривать? – ехидно спросила одна молодуха и вызывающе оголилась.
- Мы сейчас тихонечко проследуем через вашу раздевалку. Прошу никого не паниковать!- пялился на молодуху ответственный за баню.
Женщины дружно загалдели. Некоторые размахивали полотенцами, которыми до этого прикрывались.
За моей спиной служивый народ выражал восхищение междометиями и восклицаниями.
- Проходим! Проходим! – подал команду бывалый моряк.
Мне было крайне неловко. Я опустил голову. Мы тронулись. В это время открылась дверь моечного отделения. Из неё выскочила молодая женщина. И я врезался в неё. А она ткнула мне в физиономию мочалкой и завизжала так, что мы с напарником уронили скамью. Хорошо, что зеркала не разбились! Я стал отплёвываться, вытирать лицо и протирать глаза.
- Замолчите уже! – скомандовал главный банщик.
Как ни странно, женщины его послушались.
Уши горели от стыда. Сзади напирали товарищи, которым не досталось ни то, что по физиономии, но и простого зрелища.
Мы с напарником схватились за ношу и понесли её вперёд. Я снова опустил голову.
- Выше голову, товарищ, - подтрунивала со своего места языкастая молодуха.
- Выше головки, мальчики! – поддержали соседку и другие - тоже – языкастые.
Мы пулей пронеслись по опасной территории, и без потерь преодолели её. Наше отступление прикрывал уже передислоцировавшийся опытный руководитель бани.
- Смотрите у меня! – погрозил он моющимся.
- Ну, давай – показывай! – не унимались они.
Хохот взорвал баню. Стараясь сохранить достоинство, и больше не вступая в переговоры, директор-заведующий-начальник бани выметнулся следом за нами.
Фартух задержался на пару слов. Но не более того. Вместе с главстаршиной за дверь вылетело несколько предметов женского туалета. А также тапочки и…напоследок громыхнул тазик.
Мебель благополучно донесли до училища. Когда мы пересекли плац и завернули к тому корпусу, в котором предстояло расчленять банные скамьи, у арки я увидел Виктора Павловича Кулибабу и нескольких офицеров. Они беседовали.
Я поставил свою скамейку.
- Я сейчас. Отдохни пока, - сказал я напарнику и направился к начфаку.
Кулибаба не сразу увидел меня.
- Здравия желаю! – рявкнул я.
Кулибаба аж вздрогнул от неожиданности.
- Товарищ капитан первого ранга! Курсант Доронин. Разрешите обратиться?
- Что случилось, курсант? А…это ты, - узнал он меня. – Что ещё?
- Прошу Вас перевести меня на штурманский факультет…
- Твоя мать писала начальнику училища. Тебя уже неделю назад перевели на мой факультет.
- Неделю назад?! Моя мама писала? Ничего не знаю об этом. Мне она ничего не сообщала.
- Живёшь тут, как в лесу. Ничего не знаешь. Собирай вещи. Переезжай. Свободен.
Я засиял, как медный самовар.
- Есть собираться и переезжать! Разрешите идти?
- Я же сказал: свободен!
- Спасибо, товарищ капитан первого ранга!
- Пожалуйста. И чтобы учился хорошо!
- Есть!
Я развернулся и, сделав три строевых шага от начфака, припустил бегом к товарищам.
- Чего светишься? Господин сделал тебя любимой женой?
- Дурак ты! Меня перевели на штурманский факультет!
- Ну, пусть земля тебе будет…
- Весёлый ты человек, как я погляжу, - выразил я сочувствие напарнику.
- У каждого свои недостатки, - флегматично процитировал он героя понравившегося мне фильма «В джазе - только девушки».
Оставшиеся до начала учебного года дни я летал по училищу. Сразу написал бодрые письма домой и друзьям. Всё у меня спорилось. Наша трудовая бригада помогала ребятам, переведённым на третий и четвёртый курс штурманского факультета из Калининграда. Здесь я получше рассмотрел Фатруха и увидел его товарищей. Некоторые из них через короткое время пришли к нам в качестве младших командиров - заместителей командиров взводов и заместителя командира роты. Фартух стал нашим легендарным старшиной.
Формально моя абитуриентская жизнь закончилась в момент зачисления в училище.
Но фактически моя курсантская жизнь началась со следующего дня после приезда первокурсников в училище. И постепенно я стал понимать, почему курсанты свои alma mater называют системой.
И открылось мне, почему первый курс системы получил название «Без вины виноватые»…
ПУТЬ НА МОРЯ (АБИТУРА)
Так ли уж занимательна наша жизнь, чтобы захотелось написать о ней?Я, Сергей Владимирович Доронин, один из представителей очередного «потерянного» поколения, родился 27 февраля 1961 года. Точнее, с двадцать шестого на двадцать седьмое. Семимесячным. Только появившись на свет, я услышал гимн великой страны – Советского Союза, и, уверен, сразу проникся к ней уважением и любовью. За что мне моя Родина успешно отомстила.
На свет божий я появился слепым, немым и лохматым – чудище чудищем. Родители, вероятно, стыдились показывать меня людям. А надо было. Так принято. Это потом я стал красавцем хоть куда!
Папа с мамой жили в то время у дедушки с бабушкой в одноэтажном доме-бараке. В их хозяйстве были огород, два палисадника с пятью яблонями и четырьмя вишнями, летний домик –кухня, курятник, свинарник, сарай с погребом и потрясающими дедушкиными инструментами – кузнецкими, плотницкими, сапожными и слесарными.
В углу огорода находился нужник; а в углу одного из палисадников был выстроен летний душ.
Так вот, записали мой день рождения на 27 февраля. Как раз тогда хозяйство дедушки с бабушкой пополнилось еще и пятью сибирскими котятами. Их отогревали в лукошке возле духовки. В квартире была сложена печь-плита, которая давала тепло на две комнаты и где готовили пищу для людей и животных. Была еще и веранда с волшебным чуланом, полным тайн и всяких вкусных вещей. На веранде держали вёдра с водой, там стояли керогаз (а позднее – газовая плита с баллоном) и обеденный стол. В тёплое время года столовались там. Крыльцо сладили простое и широкое – удобное для бесед.
Рядом с котятами поставили ещё одну корзину – с пуховыми оренбургскими платками и фланелевыми пеленками (мама родом из оренбуржья, это в ее крови такой замес – русские, украинцы, поляки; отец же – чистокровный воронежский русак; правда, откуда предки приехали в воронежскую область, сказать трудно; возможно, из Костромы, а возможно, из Ярославля). В оренбургских платках и фланелевых пеленках лежал я. Дозревал. Выживал.
Папа руководил добровольным спортивным обществом «Урожай» и был комсомольским активистом, мама работала экономистом в центральной районной больнице, дедушка являлся знатным кузнецом и балалаечником, а бабушка была домохозяйкой.
Времена были советские. На всякий случай меня тайно окрестили в ближайшей церкви. Соседи, пришедшие на смотрины младенца, увидев шестерых котят, попросили показать наследника Дорониных. Им показали шестого котенка.
Соседи жалостливо покачали головами, поцокали языками, бабы даже повсхлипывали украдкой. «Не жилец», – однозначно решили соседи. А народ – он мудрый. Как скажет, так обычно и бывает. Но тут вышла осечка.
С 26 на 27 апреля, дозрев до положенных девяти месяцев, я закричал на всю ивановскую, перепугав всех, кто собрался в преддверии майских праздников поиграть в лото. Лото в наших местах любили и играли азартно. По пятачку. Я и сам, войдя в подходящий возраст, стал в этом деле большим мастером.
Кто бросился ко мне на помощь, кто – посмотреть, как я отхожу, кто – за врачами. Телефон был только на маслозаводе, а это, как ни крути, даже если через заборы сигать, минут десять займёт. Батя мой был, царствие ему небесное, очень хорошим спортсменом. Он добежал до телефона за пять минут.
Собравшиеся испытали шок. Потому что, дозрев, я, у всех на глазах, открыл (через два месяца после рождения!) свои собственные. Два месяца меня считали слепым и немым. В эту и последующие ночи я отработал свое предыдущее молчание на полную катушку: закатывал глаза и надрывно кричал. Время от времени меня прикладывали к кислородной подушке. Помогло.
Я вырос крепким, развитым, умным. Умным настолько, что в моём аттестате зрелости стояла только одна четверка – по русскому языку (А могли бы, между прочим, и пятёрочку поставить). По остальным предметам в аттестате красовались пятёрки. Впрочем, отличником я всё же был - первую четверть во втором классе. Перед поездкой в детский санаторий в Чертовицах. О! Это отдельная история, которую я время от времени рассказывал своим детям. Когда они были в таком же возрасте, как и я перед поездкой в санаторий.
Крепким и развитым я оказался настолько, что поступил учиться в Ленинградское высшее военно-морское училище.
Мама (в ту пору отец умер), родственники, учителя – все были в шоке. Все однозначно видели меня ученым, открывающим одну за другой тайны Мирового океана. А зачем тогда нужно было читать эти кипы книг и журналов о морях и океанах? Неужели только затем, чтобы научиться выходить сухим из воды, став моряком-подводником? Как всем хорошо известно, оттуда ведь можно и вовсе не выйти.
Люди, которые мечтают о море, просторах, горах, путешествиях и приключениях, безусловно, романтики. Если человек делает хотя бы один шаг по направлению к своей мечте, приключения тут же находят его; жизнь наполняется красками, музыкой, гармонией, событиями…
***
На автовокзале Зеленогорска я увидел только пыль из-под колёс последнего рейсового автобуса, уходившего в сторону форта «Красная горка». Я взял такси. Всю дорогу водитель рассказывал истории о том, что здесь иногда люди пропадают.При подъезде к форту, примерно в полукилометре от него, мы встретили другое такси, застрявшее в песке. Водитель моей машины вышел помочь коллеге. Хотя шофёры разговаривали тихо, я услышал, о чём шла речь. У меня абсолютный слух.
- У мальчишки наверняка с собой немалые деньги. Монтировкой разок-другой…
Я вышел из машины, стал поправлять шнурки на ботинках, незаметно прихватив горсть песка. Мужики двинулись ко мне с монтировками. Я швырнул песок в глаза ближайшему противнику. Он схватился за лицо и закричал. Я толкнул бедолагу под ноги подельнику. Последний неуклюже повалился вместе с кричащим приятелем, выронив монтировку. Я её подобрал, ударил железякой по руке. Похоже, сломал её. Второй вояка заорал пуще первого.
Не я начал.
Тут из леса вышло человек шесть ребят примерно моего возраста.
- Покажете дорогу в лагерь военно-морского училища?
- Покажем. Мы их соседи. Из «Альбатроса». Такой лагерь для малолетних преступников. Я – Веник. А это – мои пацаны.
- Сергей.
Мы пожали руки.
- Хорош орать как резаный! Отдай чуваку вещи. А то и впрямь пику схапаешь.
Таксист, держась за глаза, достал мой чемодан из багажника. Я сунул червонец в карман рубашки таксиста.
- Ты одурел, Серёга! – Веник забрал десятку у водителя и вернул её мне. – Пусть спасибо скажут, что живые остались. А на лечение у этой публики всегда «капуста» найдётся. Пойдём уже. Проводим…
У контрольно-пропускного пункта мы простились с Веником и его товарищами.
- Завтра навестим. Потом твоя очередь к нам в гости. Не дрейфь – никто не обидит. Уже сегодня о тебе узнают все наши из «Альбатроса».
Белые ленинградские ночи вводили в заблуждение. Было уже поздно. Дежурный мичман проверил мои документы.
- Пойдём, тёзка, покажу – что и где.
Я получил матрац, бельё и место в палатке. В ней уже разместились двое волгоградцев, поступающих в училище уже второй год, и двое молдаван. Мы собрали стол, перекусили, познакомились. Очень быстро я выучился ругаться по-молдавски. Для этого совсем не требуются способности к языкам. А волгоградец Игорь Чевакин, глядя в небо сквозь брезент палатки, с чувством продекламировал шедевр устного народного творчества:
Ночь. Луна. Кусочек мыла.
А собака выла… выла…
Вот и трактор: «Дыр-дыр-дыр…»
Все мы боремся за мир!
- Крамола, однако, - грустно сказал плотный молдаванин Михай.
После утренней зарядки и умывания я отправился оформлять документы в канцелярию. Оформление заняло довольно много времени. Поэтому на завтрак я опоздал. Новый дежурный показал мне большой стол в длинном помещении и сказал:
- Новенький? Первый раз пришёл?
Я кивнул.
- Да.
- Садись, человек. Рубай!
И исчез. Я хорошенько позавтракал. Особенно меня порадовало обилие сливочного масла и сахара-рафинада. В ту пору я питал к ним вполне объяснимую слабость. Громко поблагодарив пустой зал, снова отправился в канцелярию.
- На здоровье! – ответила мне в спину пустая столовая чьим-то голосом.
Только на следующий день моя природная сообразительность позволила мне понять, что вчера стол был накрыт на десять абитуриентских персон. Но никто не предъявил мне претензий. А моя, опять же – природная – скромность не позволила мне выставиться напоказ.
Нас разделили на группы. Кучками абитура ходила сдавать экзамены, на медкомиссию, чистить картошку, на тесты по профессионально-психологическому отбору и так далее. После ежедневной обязательной программы, в которую входили приборки, различные покрасочные, разгрузочно-погрузочные или ремонтные работы, молодёжь, собравшаяся со всех концов необъятной одной шестой части суши, могла позволить себе немного культурного досуга. Досуг зависел от уровня культуры. В первый же вечер за мной пришли мои новые знакомые из «Альбатроса».
- Серёга! Пойдём в наш лагерь. У нас футбол круче здешнего! Удары по ногам разрешены! Вон там у вас дырка в заборе.
- Где Веник?
- В лагере увидитесь. На коротком поводке он сегодня.
Ничего особого в их футболе не было. В любом населённом пункте Советского Союза можно было видеть такой футбол. Да весь Союз играл в такой футбол! Подумаешь, невидаль! Разок меня зацепили. Несильно. Я же играл чисто. Забил три гола. Тем укрепил свой авторитет среди подчёркнуто вежливых обитателей «Альбатроса». Мы с Веником играли в одной команде.
Утром я проснулся легко. Сегодня сдаём экзамен по математике. Письменно. Экзамен меня не страшит. Я спокоен как корабельный кнехт.
Я в строю с моими новыми товарищами. От них исходит тепло и какой-то особенный запах, который присущ молодым людям только по утрам. Форма одежды – голый торс, трусы, обувь. Форма одежды абитуриентов не соответствует Уставу и цветастостью нижнего белья создаёт атмосферу праздника молодости и вечной жизни. Перед нами стоит курсант-четверокурсник – командир нашего абитуриентского взвода. Переминается с ноги на ногу.
- Смотри, как ему не можется! – сказал мой сосед слева волгоградец Игорь Чевакин, и показал взглядом на чёрные уставные трусы курсанта.
Они сильно топорщились.
- Утренняя эрекция! – с видом знатока кивнул сосед справа, плотный молдаванин Михай.
Командир взвода (официально – ЗКВ – заместитель командира взвода) не мог не понимать, что подчинённые обсуждают его внешний вид. Что было нежелательно с точки зрения субординации, Устава и тому подобного, но на что на самом деле курсанту было… именно то самое, чего ему хотелось больше всего в эту минуту, и чего он не успел сделать, когда курсанта разбудил и погнал на зарядку дежурный офицер.
- Взвод!
Мы сделали лица внимательными.
- Напра-во! Бегом!
Мы согнули руки в локтях. Как учили. И усилили выражение внимательности на лицах.
- Отставить! – с мукой на лице произнёс курсант.
Мимика отражала непосильную работу мысли гардемарина.
Мы расслабились и понимающе смотрели на комвзвода, который мог описаться прямо перед тридцатью парами глаз его временных подчинённых.
- Товарищ ЗэКаВэ! Абитуриент Чевакин! Короче! Мы побежали, а вы нас догоните на втором круге.
- Давай, Чевакин! Чевакин – старший!
И взводный бросился за палатку.
Игорь вышел из строя.
- Взвод! Бегом! Марш!
Топот наших ног не сразу смог заглушить богатырское журчание за палаткой.
После завтрака нашу абитуриентскую группу смешали с полугруппой военнослужащих, приехавших поступать в училище из действующих воинских частей. Смешанный взвод построили по росту – в шеренгу по четыре человека – и повели в учебный корпус на экзамен. Командовал взводом старшина первой статьи Журов с Черноморского флота. Он поступал в училище уже третий раз, знал все местные правила и порядки и был уважаемым человеком. За его плечами – два с половиной года службы на кораблях.
- Раз! Раз! Раз - два - три! Раз! Раз! Раз – два – три! – командует Журов.
Сзади меня идёт неприятный «зелёный» - сухопутный солдатик. Его лицо с мелкими чертами не обезображено следами интеллекта. Он всё время подхихикивает, и пытается показать окружающим собственную значительность повышенной болтливостью. Через слово он произносит «Ётвать!». А это ещё тот матюг! И хочется от души хорошенько врезать в грязный ротик солдатика, постоянно изрыгающего из себя брань. Строй для солдатика – не строй. Он, видите ли, отслужил уже полтора года. Теперь прокатился «до Питеру за счёт казны». Покейфует здесь «месяцок», а там и дембель не за горами.
- Слышь, «зелёный»! Закрой поддувало! В строю идёшь, а не со своими «сапогами» к тёте Глаше за самогонкой! – окорачивает солдатика Журов.
Солдатик, конечно, раздосадован тем, что его принародно поставили на место. Парень, видимо, считал себя очень остроумным человеком, и любил хорошую армейскую шутку. Опять же, Журов его обидел. Но против могучего и авторитетного Журова он не дурак выступать. Поэтому солдат в сердцах ударил меня со всей дури сзади по ногам и весело засмеялся, приглашая окружающих поддержать его тонкий юмор дружным смехом. Я чуть не рухнул на впереди идущего абитуриента, но успел переступить, развернулся и врезал шутнику ногой по голени (как в наставлении по рукопашному бою для сотрудников милиции, которое мне на два дня давал почитать мой одноклассник Коля Нищенко, родственник милиционера), а кулаком от души заехал солдату в нос. У юмориста из носа потекли ручейки юшки, а из глаз – горькие слёзы разочарования и накопленного житейского опыта.
Хохотал весь строй. Кроме меня и солдата.
Математику письменно я сдал на «хорошо». Солдат уехал в тот же день.
После первого же испытания собрали вещи оба молдаванина и один волгоградец. К нам с Игорем Чевакиным подселили новых товарищей. Абитуриенты продолжали прибывать. Мы с Игорем учили новичков ругаться по-молдавски.
В этот день в «Альбатросе» меняли поток. Веник и его ребята пришли проститься. Мы пожали руки, обнялись.
- Держи, мореман!
Веник протянул мне самодельную финку с наборной ручкой.
- Спасибо. Классная штука!
Я сунул нож под рубашку за спину, снял с себя часы и протянул Венику. Он откровенно обрадовался.
- Противоударные! Давно мечтал!.. Буду помнить…
На следующий день наша абитуриентская группа проходила профессионально-психологический отбор. Это серьёзное дело. Впоследствии я видел двоих ребят, которые сдали все четыре экзамена на пятёрки, но не прошли профотбор. Они уезжали со слезами на глазах.
На тестирование ушло довольно много времени. Мы сидели в классе. Окна были открыты. Природа ломилась через окна в просторный класс. Одолевала радость! Оттого, что слышно лес, оттого, что чувствуются изумительные запахи! Оттого, что я молод и у меня всё впереди! И живёт внутри меня уверенность в том, что всё получится!
Сначала капитан третьего ранга сказал, что деревья умирают стоя, чайки – в море, а волки – в одиночку, и всё это относится к морским офицерам. Он объяснил нам правила заполнения анкет, опросников, затем включил метроном.
Весь лист бумаги заполнен кружочками. В разных местах кружочков – разрывы; на тех же кружочках, тоже в разных местах стояла чёрточка. Рядом с чёрточками написаны буковки: С – север, Ю – юг, В – восток, З – запад, ЮВ – юго-восток и тому подобное. У места разрыва нужно было написать направление на сторону света. С этим заданием я справился легко. Задания нужно выполнять, наклоняя голову от плеча к плечу в такт метроному. Таким образом имитировалась качка корабля. Когда абитуриента тошнило, тот должен был обозначить вертикальной волнистой линией перерыв в ответе и выйти по надобности в гальюн. Один раз пришлось выйти и мне.
В тестах часто задавались одни и те же вопросы, замаскированные разными формулировками. Выявлялись спектр интересов, начитанность, кругозор, информированность, источники информации, честность.
После обеда тестирование продолжилось. На этот раз с использованием электрического тока. Исследователь в белом халате надел мне на пальцы правой руки контактные кольца, затем дал в ту же руку тонкий щуп, соединённый проводами с кольцами. Я должен был провести щупом по спиралевидной тонкой щели от широкой части к центру. Фиксировалось время, за которое удавалось провести щуп к цели, и, возможно, количество касаний щупом краёв спирали. При каждом касании меня хорошенько било током. Чем больше касаний, тем сильнее удар. Так казалось.
Скучать было некогда. Всё находились дела. На следующий после профессионально-психологического отбора день нашу группу направили на медицинский осмотр. Комиссия отсеивала народ, как из пулемёта! Ребят, прошедших профотбор и сдавших экзамен, не жалели! Мы – первый поток. Это после нас, возможно, кого-нибудь пожалеют. А пока: «Размахнись, рука! Раззудись, плечо!» Мои новые товарищи собирали вещи. «Не годен!» - их приговор.
- Как же ты будешь командовать? – начал придираться ко мне мужик в белом халате, – ты же картавишь! Ты вообще тихо разговариваешь!
- Я же не по-китайски говорю!
- А в стрессовой ситуации! А при аварии! Как ты будешь командовать!
- Молчать! – рявкнул я на доктора.
Врач обалдело посмотрел на меня сквозь очки.
- В одну шеренгу становись!
Я вытянул руку в сторону, показывая, куда должна вытянуться шеренга, и стал собирать в кучу дамский медицинский персонал, расположившийся в разных местах кабинета. Персонал возмущённо закудахтал. Кабинет – это большая жилая бочка. В таких бочках позднее разместят курсантов нового набора. Человек по тридцать.
- Становись была команда! – продолжил свирепствовать я.
Врач предложил медперсоналу подчиниться моей команде, активно помогая мне дирижировать.
Я расставлял врачих и медсестёр по росту, показывая, за какую доску им не следует заступать.
- Вот линия равнения. Равняйсь! Смирно! На первый-второй рассчитайсь!
- Первый! – довольно произнёс доктор.
- Вторая… - недоумённо сказала дама в белом халате, стоявшая за врачом.
- Отставить! На первый-второй рассчитайсь!
- Первый!
- Второй!
- Первый!
- Второй!
- Первый! Расчет окончен!
- Вольно!
- Находчивый парень! Всё! Убедил. Годен. Бери документы, дуй дальше.
Но окулиста мне пришлось посетить дважды. За себя и «за того парня». У сына офицера-подводника оказалось недостаточно хорошее зрение. А он очень хотел продолжить династию, прямо грезил флотом и лодками. Не мог же я отказать в помощи товарищу по духу. Он попросил меня подсобить - я помог хорошему человеку.
Первый раз я красил так много: зелёной масляной краской прошёлся по периметру ограждения трансформаторной будки. То ли будка была огромной, то ли забор вокруг неё возвели наподобие Великой китайской стены, но умахался я изрядно. Красил половину дня; удовольствия не получил, дело не завершил. Кто-то из абитуриентов подхватил эстафету. Только во второй половине следующего дня весь периметр ограждения зеленел снаружи и изнутри, как саванна после тропического ливня.
Вечером в клубе нам показывали фильм о Великой Отечественной войне. О блокаде Ленинграда. Перед фильмом выступал политработник с лекцией о международном положении и политике СССР. Всё как в газетах. И только в конце речи офицер произнёс завораживающую, многообещающую фразу:
- Скоро те из вас, кто поступит в училище, получат доступ к секретной информации. Вы будете знать и понимать больше…
Какие мы были наивные!..
Знать и понимать больше мы начинаем благодаря накопленному житейскому опыту и возрасту.
Так проходили выходные дни.
В эти самые первые выходные дни абитуриентского лагеря я с удовольствием отметил, что на завтрак подают варёное яйцо. Наверное, мне не хватало калорий. Или они напоминали дом. Таким неожиданным образом. С тех пор на долгие годы варёное яйцо на столе означало, что нынче – воскресенье или праздничный день, а я служу в ВМФ.
А воскресенье совсем не означает, что обязательно будет выходной. Можно попасть, например, в наряд. Можно попасть на работы. Откуда я знал, что на флоте любят авралы? По телевизору в программе «Служу Советскому Союзу» об этом не рассказывали, в газетах не писали. Конечно, официально в любви к авралам никто не признается. Это говорило бы о том, что человек не может планировать, не может, в конце концов, работать, руководить. На самом деле, на флоте патологическая тяга к авралам. Неизбывная. Всепоглощающая. Я бы сказал – культовая.
В толковом словаре С.Ожегова написано, что аврал – это спешная (по специальному заданию или по тревоге) работа на судне всей командой. Всё правильно. Но аврал – это ещё и любимая песня любого командира и начальника. Как никто не знает, что в России каждый год наступает зима и непременно, там, где положено, выпадет снег, так и никто не ведает, что, если мусор выбрасывать под окошком, то очень скоро под окошком будет дурно пахнуть.
В моё второе абитуриентское воскресенье очень сильно и дурно запахло со свалки, которую устроили прямо за границей лагеря. Вонь стояла такая, что не продохнуть. Абитуру бросили на борьбу со стихийным бедствием, которое организовал могучий человеческий разум.
Я смочил носовой платок водой, отжал его и повязал, защищая нос и рот. Рубашку повязал на голову на манер пиратского платка. Несколько часов три десятка человек переносили зловонную массу подальше от лагеря в свежевырытую огромную яму. Мусор спешно захоронили. Место бывшей свалки очистили чуть ли не до базальтовых пород обыкновенными лопатами. Позднее я стал понимать, что рабовладельческий строй – вечен. Впрочем, многие считают себя свободным человеком. Вот в чём фокус!
За успешное выполнение задания по ликвидации особо опасной мусорной свалки взводу ассенизаторов разрешили помыться и постирать одежду в Финском заливе.
По дороге я уже видел залив из окна электрички. И из машины. Но я никогда не трогал его. Я так любил море! В своих грёзах, в фантазиях, в мечтах!
Помню ту бурю восторга, которая поднялась в душе, когда мы, стайка мальчишек, мчались по песчаной дороге к воде, вдыхали пьяняще-свежий, совершенно особенный и так узнаваемый запах моря!
Мы добежали до валунов (ещё на ходу начали раздеваться), оставили свои одежды и с криками радости, восхищения от осознания слияния с морем, с небом, с солнцем, которым миллионы лет, с запахом водорослей, с вечностью, с мудрым песком под ногами бросились в воду.
- Мина! Мина! – вдруг услышал я.
По инерции мы пробежали ещё несколько шагов по направлению к рогатому чудовищу, вынырнувшему из обманчивых волн, а потом на одном дыхании, быстрее, чем вбежали в залив, мы выскочили, вылетели, выпорхнули из воды. Мы ошалели от избытка эмоций, от бури в душе, возникшей одновременно от чувства восторга и от чувства опасности.
В ста метрах от берега качалась в воде рогатая морская мина времён Второй мировой войны. Именно такая, какую все мы много раз видели в кино. Накануне на море бушевал шторм, который и сорвал с якоря железного монстра, притворяющегося теперь просто большим мячиком, греющим на солнце свои утомлённые блестящие бока.
Нас будто ветром сдуло. Запыхавшиеся, мы вбежали в рубку дежурного и доложили о своей нестандартной находке офицеру. Он, морщась от вони, которую источали наши тела и одежда, стал звонить, докладывать, отдавать распоряжения. Мы толпились в помещении и рядом. Многие нервно курили. Дежурный офицер выставил нас вон из рубки, чтобы не задохнуться. Мы отчего-то чувствовали себя героями. Бравировали друг перед другом. У рубки дежурного собралась огромная толпа. Молва уже разнеслась по лагерю.
Вызвали милицию. Выставили оцепление. Я и Игорь Чевакин показали место. Мину расстреляли из автоматов Калашникова, укрываясь за большими валунами. Мы в этот день в море не искупались, а отмывались от результатов трудового подвига в лагере у бочки с водой. Сначала хозяйственным мылом, затем – дешёвым туалетным. И стирали одежду. По очереди и, в то же время, все – разом. До самого отбоя.
Я привык к новым условиям, обжился. Успевал готовиться к экзаменам, погонять в футбол и исследовать окрестности. Мне нравилось поглазеть на товары из автолавки и иной раз купить какую-нибудь мелочь, например, расчёску, или ручку, или конверт для письма. Самым интересным занятием для меня были прогулки по прибрежной полосе, созерцание моря. Ещё мне нравилось обследовать старые финские долговременные огневые точки на линии Маннергейма. Доты - бетонные многоуровневые подземные дома с ветками железных дорог, паутинами кабельных трасс, погребами, хранилищами, складами, коридорами, решётками, толстенными дверями с кремальерами, с командными пунктами; с огромной, похожей на арену цирка, круглой площадкой на поверхности, посреди которой на турели по-хозяйски расположилось большое-пребольшое, похожее на крейсерское, дальнобойное орудие - уже неопасное, не страшное, без замков. Доты были разорены, загажены. На орудие лазали все, кто этого хотел.
В понедельник я легко написал сочинение. Погулял у моря в запретной пограничной зоне. Потом стал готовить следующий экзамен – физику.
После ужина за палатками собрали человек восемь - девять абитуриентов. В том числе и меня. Незнакомый капитан-лейтенант объяснил, что у всех нас, по результатам профессионально-психологического отбора, очень хорошие данные для занятий военно-морской наукой – гидрографией. Если мы через сутки дадим своё согласие, то нас сразу же, без дальнейших экзаменов, зачислят курсантами в училище на гидрографический факультет.
Это была рука помощи, которую мне предлагала Судьба. Я этого не понял, помощи не принял, от гидрофака отказался сразу, так как мечтал стать штурманом-подводником, справедливо полагая, что штурман тоже причастен к наукам о море. Четыре абитуриента согласились на предложение сразу. Ещё один фанат штурманского дела отказался, как и я. Остальные предпочли подумать, подождав утра, которое, как известно, вечера мудренее.
Итак, я продолжил свой путь через тернии к звёздам.
Сутки спустя уже знакомый капитан-лейтенант на том же месте за палатками повторил предложение тем, кто не согласился накануне на высказанные условия или отказался от них.
- Добрый вечер! Надеюсь, вы, ребята, хорошо подумали. И согласны заняться гидрографией. Вы, молодой человек, согласны?
- Да, согласен.
- Вы?
- Согласен.
- А вы?
- Да. Подумал. Я согласен.
- Что скажете вы, молодой человек.
- Я хочу стать штурманом-подводником.
- Можешь собирать свои вещи, - перестал быть вежливым капитан-лейтенант. – Курсантом нашего училища ты не станешь никогда.
Я встал и пошёл пинать мяч.
- Да, согласен, - услышал я голос того парня, который хотел выучиться на штурмана, как и я.
Мне оставалось только получше готовиться к оставшимся зачётам и экзамену.
С зачётами по физической подготовке я справился хорошо. Подтянулся восемнадцать раз, стометровку и километр пробежал в числе первых. Правда, после кросса меня долго мутило. Не отдохнув, как следует, я бросился в воду сдавать плавание. И едва доплыл до финиша. Зачёт получил. Но не получил никакого удовольствия. У себя дома я привык наслаждаться плаванием и нырянием; мог переплыть в длину весь наш пруд – около двух километров. Я запросто нырял с пятиметровых, трёхметровых вышек или с крыши плавучего ресторана. Но гоняться на время не любил.
Экзамен по физике проходил в устной форме. Предмет я знал неплохо. В школе мне повезло больше – наши учителя слушали своих учеников. Училищный экзаменатор, похожий на молодого Пушкина арапистостью черт, меня не слушал совершенно. К такому обращению я не привык, останавливал повествование и ждал, когда визави обратит на меня свой взгляд. Говорить старшему в спину я считал невежливым.
- Вы получаете оценку «Хорошо».
- Но почему? Я ответил на все вопросы исчерпывающе.
- Вы отвечали неуверенно, - поучал меня «Бони эм», как сразу же окрестила физика народная молва - острые на язык абитуриенты, - часто останавливались в изложении. Может быть, даже пользовались шпаргалками. Или подсказками.
Я понял, что спорить бесполезно. Мне же пообещали, что я не поступлю в это училище.
И я снова пошёл гонять в футбол. Это хорошо утомляет, уводит от лишних размышлений и, в конце концов, успокаивает. Вообще любое утомление, усталость – отличное средство от депрессии! Как и сон. Чтобы избавиться от депрессии, надо себя хорошенько помордовать, ухандокать, уработать до бесчувствия, поистязать физическими упражнениями или тупой работой до изнеможения, а потом лечь спать. Если хватит сил, перед сном желательно помыться.
Мы после матча помылись и даже пообедали. Игорь Чевакин стал собирать вещи.
- Из первого потока нас осталось всего человек семь. У меня одни трояки. Шансов поступить – ноль целых, шиш десятых. Не буду время терять. Поеду на Васильевский остров, подам документы в «Макаровку» на судоводительский факультет. Хоть Ленинград посмотрю. Ночевать буду уже в Питере. Бывай, друг!
- Бывай. Может, ещё свидимся.
И уже в спину тихо добавил:
- Есть такое предчувствие.
Я провёл в форте Красная горка почти месяц. Из моего - первого - заезда почти никого не осталось. Я сдал все экзамены и прошёл все препятствия. Мой аттестат зрелости давал округлённую «пятёрку». Два предмета я сдал на «отлично» и по двум дисциплинам мне поставили «хорошо». Теперь я ждал решения мандатной комиссии.
Нас сводили в баню в близлежащий населённый пункт. Она запомнилась ещё и потому, что погода стояла безоблачная и солнечная, как юность. А также тем, что после помывки нам удалось заглянуть в сельский магазинчик, в котором я купил чудесный газированный напиток «Байкал» - невиданную доселе роскошь! Напиток мне понравился, и надолго запомнился его вкус. Через много лет, будучи взрослым, я купил «Байкал» - и не узнал старого знакомого.
Приехали «питоны» - выпускники Нахимовского военно-морского училища. Они уже считались курсантами и носили курсантскую форму. Я тоже мечтал стать нахимовцем. Даже ходил в военкомат, чтобы написать заявление и оформить документы.
- Не гони лошадей, - посоветовал мне офицер нашего райвоенкомата. – Ты какой язык в школе учишь?
- Немецкий.
- А в Нахимовское принимают только тех, кто изучает английский язык.
- Но это нечестно! Это – дискриминация! В наших школах вообще мало кто изучает английский! Большинство шпрехает по-немецки!
- Таковы правила, - меланхолично заметил офицер.
Так я и не стал нахимовцем. Хотя очень хотел. Читал книги по основам морского дела, научился вязать около десятка морских узлов.
Я ушёл к заливу через запретную зону. Сел на огромный валун и с тоской смотрел на весёлые гражданские суда, идущие по фарватеру в Ленинград и из Ленинграда…
- Ты из форта?
Я обернулся. За спиной стояли два пограничника с автоматами.
- Да.
- Здесь нельзя находиться. Пойдём, мы тебя проводим.
Они проводили меня до того места, в котором я пересёк «запретку».
- Пока, - попрощались они.
- Пока…
Я пошёл смотреть списки зачисленных в училище. В списке штурманского факультета моя фамилия значилась под номером тридцать три. Я довольно улыбнулся. Ниже перечня поступивших было от руки приписано: «На штурманский факультет набрано 32 человека. Набор сокращён в связи с ремонтом помещений и сверхплановым приёмом нахимовцев».
Перечитал ещё раз. И всё понял.
Я пришёл в палатку и собрал вещи в чемодан. Мне оставалось только забрать свои документы. Я вышел из палатки с чемоданом. По громкоговорящей связи передали: «Абитуриенту Доронину срочно прибыть на мандатную комиссию. Курсанту Доронину срочно прибыть на мандатную комиссию». Так я и не понял: абитуриент я или курсант?
Я оставил чемодан в палатке и пошёл на комиссию. Предстал пред светлые очи высокой комиссии и лично перед контр-адмиралом N, начальником гидрографического факультета, являющегося председателем комиссии. Он руководил новым набором курсантов в училище.
- Разрешите войти? Абитуриент Доронин! – представился я.
- Ну, здравствуй, Доронин.
- Здравия желаю, товарищ контр-адмирал.
- Вот, ты и в морских званиях разбираешься. Хорошо…. Послушай, Доронин, я изучил твоё дело. Ты мне очень подходишь. Ты мне позарез нужен. Ты зачислен на гидрографический факультет. Я тебя поздравляю. Будем работать вместе. Иди, получай форму.
- Товарищ адмирал, гидрография – это очень интересно, но я хочу быть штурманом подводных лодок. Прошу зачислить меня на штурманский факультет.
- Доронин. Поверь, тебе необходимо заниматься наукой. Это лучший способ твоей реализации в жизни. Я, адмирал, делаю тебе такое предложение. Заметь: не подарок, а искреннее предложение.
- Спасибо, товарищ адмирал. Я хочу быть штурманом.
- Да что ты заладил: штурманом, штурманом. Тебе сам Бог велел наукой заниматься! А ты!
- Я хочу стать штурманом подводных лодок.
- Ты не станешь штурманом! Ты вообще не будешь учиться в нашем училище! – взорвался почтенный пожилой человек. - Ты - упрямый осёл, который губит собственную судьбу! Вон отсюда!
Помню, что я сказал адмиралу какую-то дерзость. Что-то о справедливости и несправедливости, о праве свободного выбора и праве на ошибку. Он схватился за сердце и произнёс:
- Уберите же с глаз долой этого упрямца. Вон!
Я вышел с гордо поднятой головой. И хорошим жизненным уроком. Правда, горьким. Наверное, большинство уроков жизни – со вкусом горечи.
Следом вышел один из членов мандатной комиссии.
- Доронин! Адмирал погорячился. Мы оформим тебя на минно-тральный факультет. Иди получать вещевое довольствие.
Я не вник в сказанное. Автоматически, на юношеском протесте произнёс:
- Я хочу быть штурманом-подводником! На другой факультет я не пойду!
- Ну, ты, и в самом деле, упрямый! Шут с тобой! Тебе давали шанс!
Это, действительно, был шанс. Но меня понесло. Разум заслонили чувства. Как это часто бывает. Особенно у молодых.
«Вот и трактор: «Дыр-дыр-дыр…»
Я шёл по Невскому проспекту с чемоданом и любовался городом. Ленинград (Петербург, Петроград) я любил всегда. Хотя ни разу раньше не был в этом лучшем на свете городе (проезд через город в транспорте к училищному лагерю – не в счёт). Я влюбился в него заочно. По книгам, по кино и телефильмам, по открыткам. В десятом классе мне подарили настольную игру, по которой можно было изучить Ленинград. Я знал в нём все самые знаменитые места и мог дать неплохую историческую справку. Игра оказалась очень хорошей. Я в этом убедился.
Итак, я иду от станции метро «Площадь восстания 1905 года» по Невскому проспекту в сторону Адмиралтейства. Глазею по сторонам. Впитываю впечатления. Именно они, впечатления, необходимы для понимания того, что жизнь – прекрасна!
Вдруг из глубины арки выскочили три цыганки, схватили меня за руки, за чемодан и потащили во двор. Прямо, как в русской народной сказке Лисица потащила Петуха. В далёкие леса, за высокие горы.
Придя в себя через секунду, я хитро извернулся и освободился от агрессивных тёток в цветастых одеждах, неприятно орущих мне прямо в уши какую-то белиберду о том, что я должен у них что-то купить.
- Ничего мне не надо! – заорал я на тёток.
Они обалдели от моего крика, застыв, как статуи, под сводом арки. Я продолжил свой путь в самостоятельную жизнь. «Слышал бы доктор! То-то бы порадовался за меня!» - думал я, вспомнив, по случаю, как проходил медкомиссию.
Аничков мост, табличка на доме, предупреждающая, что эта сторона улицы наиболее опасна при артобстреле. Передо мной – Адмиралтейство! Красота! Часы показывают позднее время. Снова светлые ночи дезориентировали меня!
Подхожу к постовому.
- Товарищ милиционер, подскажите, пожалуйста, как добраться до морского училища имени адмирала Макарова на Васильевском острове?
- Извини, друг. Я сам в городе только второй месяц. Ещё плохо в нём ориентируюсь. Помочь тебе, к сожалению, не могу. Спроси у любой старушки.
Народу гуляло много, несмотря на позднее время суток. Я подошёл к первой же бабушке. Она мне всё отлично объяснила, проводила до троллейбусной остановки и посадила в транспорт. На Васильевском острове я вышел на указанной остановке, и первым делом обратился к двум пожилым дамам, выгуливавшим собаку. Беседуя, мы дошли до самого контрольно-пропускного пункта училища. Так приятно общаться с вежливыми, воспитанными людьми!
Довольно поздно эти обаятельные бабушки прогуливаются по городу!
На КПП юноша в форменной фуражке, с двумя курсовками на рукаве писал письмо. За ним на кровати спал одетым ещё один второкурсник.
- Добрый вечер! Я приехал поступать в училище. Куда мне обратиться?
- Доброй… уже ночи. Остановиться есть у кого?
- Нет.
- Проходи в первый подъезд на третий этаж. Подойдёшь к дневальному, он покажет, где сможешь переночевать. А завтра сдашь документы в приёмную комиссию. Там тебе всё объяснят. Потом дадут место в каюте, постель. Эти вопросы решат здесь. После приёмной комиссии.
Я пошёл, было, через КПП.
- Подожди. Дай паспорт.
- Зачем?
- Записать надо. Порядок такой.
- Пожалуйста.
Я подал паспорт. Дежурный посмотрел на часы и, сделав запись в журнале, вернул мне документ.
- Счастливого дежурства.
- Спасибо. Спокойной ночи.
Я поднялся на третий этаж и подошёл к дневальному, который читал книгу. Увидев меня, парень отложил книгу.
- Доброй ночи.
- Привет. С КПП ребята уже позвонили. Пойдём, покажу, где переночуешь. Один чудик только вчера вселился, но ещё не спал в этой постели. Сегодня... то есть – уже вчера, предупредил, что не придёт. У родственников ночует. В общем, отдыхай.
Дневальный открыл дверь комнаты. Свет был выключен. Постояльцы спали. В полутьме я различил пять кроватей. Четыре, по углам, были заняты. Пятая приходилась как раз напротив двери.
Мы вышли в коридор.
- А где у вас гальюн и умывальник?
- В конце коридора. Направо.
- Спасибо тебе.
Я протянул дневальному руку.
- Да не за что.
Он пожал её и пошёл на своё место.
В относительной темноте я разобрал постель, достал «шильно-мыльные принадлежности». Пошёл мыться и чистить зубы. Затем рухнул в кровать и уснул «без задних ног».
- Подъём! Подъём! – новый дневальный открывал двери комнат и оставлял их распахнутыми.
Проснулись мои соседи.
- Опа! А ты кто?
- Сергей.
- Меня Виктор зовут.
- Иван.
- Саня.
- Я – Алексей.
Мы пожали друг другу руки.
- Рокировка? – спросил Виктор. – Ты вместо Жорика?
- Нет. Только переночевать.
Не все комнаты на этаже были заселены. Курсанты, перешедшие на второй курс, частично остались нести службу при училище, частично разъехались. Это зависело от факультета и его учебной программы. Я пошёл в умывальник.
В очереди к одному крану, а их было штук восемь с одной стороны, столько же с другой, и две ванночки для мытья ног у большого окна, стояло по два-три человека. Все жаждали утреннего омовения.
Подошла моя очередь. Я разложил на раковине мыльницу, футляр для зубной щётки. Полотенце заткнул в трусы вокруг пояса.
- Понаехали тут из деревень! Ну-ка, подвинься, колхоз-навоз!
Парень атлетического телосложения грубо и нагло отодвинул меня своей большой массой, смёл на пол мои принадлежности и включил кран. Я молча ударил под колено опорной ноги обидчика. Затем нанёс удар по горлу рукой; ударная поверхность – между большим и указательным пальцами. Потом провёл ещё серию ударов руками и ногами. Хотя, можно было уже и не бить.
Туша с большим шумом упала на мокрый кафельный пол. Весь народ обернулся посмотреть на то, что происходит в умывальнике.
- Серёга! Старина! Вот так встреча!
Ко мне бросился обниматься мой школьный одноклассник Андрей Корнев, с которым мы вместе, сразу же после выпускного вечера и встречи рассвета, полетели в Питер. Я – поступать в Высшее военно-морское командное училище имени М.В.Фрунзе, а он – в Высшее инженерное морское училище им. адмирала С.О.Макарова. Одноклассник уже приступил к водным процедурам; его рот обильно пенился зубной пастой.
Я нырнул под Андрюхины руки и молниеносно разобрался с двумя товарищами рухнувшего «шкафа». Уж больно однозначно эти товарищи ринулись ко мне, зверски вращая глазами и матерясь.
Андрей, конечно, удивился, не поймав меня в свои объятья. Но важность момента понял, оценил. Тем более что проявление наших радостных чувств отложилось ненадолго. Я с удовольствием обнял своего школьного друга.
- Вижу, ты и здесь уже отметился, гроза фулюганов!
Ко мне, широко и радостно улыбаясь, растопырив руки в сторону, двигался Игорь Чевакин.
Мы и с ним крепко обнялись.
- Это Андрей Корнев. Мой друг и одноклассник. Это Игорь Чевакин. Мы вместе поступали в военные моряки. Почти месяц жили в одной палатке. Недавно расстались.
Ребята душевно пожали друг другу руки.
- Умываться-то будем? Или сразу отметим? – поинтересовался Игорь.
- Отметим! – с готовностью отозвался Андрей, брызгаясь зубной пастой.
- Умоемся, - почти одновременно с ним сказал я. - Не на кулачные же бои мы сюда заглянули.
Мы пошли к кранам, которые нам троим уступили, как герою событий и друзьям героя. Игорь Чевакин, очень крепкий волгоградский парень, такой же, как и Корнев, только ростом чуть выше Андрея, пожонглировал словами:
- Ползите, голуби! Ползите! Ишь, развелось фулюганов! Покою не дают! Зубы не почистишь, пока взамен чьи-нибудь не выбьешь!
Жертвы обстоятельств с охами выползали вон из комнаты.
Буфет располагался на первом этаже. Мы скромно позавтракали. Ребята сопроводили меня до главного корпуса на Косой линии, показали нужные кабинеты. Я сдал документы в приёмную комиссию. Взамен мне выдали бумагу, благодаря которой должны выделить место для проживания и постельные принадлежности. Вручили мне также направление на медицинскую комиссию.
- Я недавно проходил медкомиссию в военно-морском училище. Может, её результаты вас устроят? Там строгая комиссия.
- Охотно верю, - сказала дама, принимавшая документы. – Но таков порядок – надо пройти обследование у наших врачей.
Мы рассматривали стенд с документацией.
- Ну, вот. Первый экзамен моей группы – через три дня. Куча времени для отдыха! Посмотрим город, сходим в кино.
- Ребята… В общем, мне надо в одно место. Позже встретимся. Всё равно, Серёга, тебе пока устроиться надо, медкомиссию пройти. Туда – сюда… - сказал Игорь. – У Андрюхи тоже свои дела.
- Да, ребята. Обедать-то вместе будем? Или после обеда встретимся?
- После обеда, Андрей. В твоей каюте, - предложил Игорь.
- Хорошо. Как скажете. Я пошёл устраиваться.
Мы поручкались и разошлись. Дорогу я запомнил. Отправился в спальный корпус пешком. Прогулялся. Полюбовался городом. Заодно сэкономил деньги.
Меня оставили в той же комнате, в которой я ночевал. Жорика перевели на новое место. Я должен был получить в баталерке постельное бельё и отнести его к новому месту жительства Жорика, который, кстати, так пока и не объявился.
Перед дверью с надписью «Баталер» никого не было. Я стукнул пару раз костяшками пальцев в дверь и вошёл в помещение.
- Добрый…
- Ты, гад, что врываешься? куда прёшь?– Неопрятный второкурсник ростом с оглоблю вскочил со стула, бросил ручку на стол и ринулся на меня, сверкая глазами. - Щас перешибу раз! Я тебя научу… А вдруг я тут с...
Я молча саданул правой рукой в челюсть второкурсника. Лихой учитель хорошего тона пал в нокаут. Я подождал, когда он очухается.
- Ещё приложить? Или уразумел?
- Не дурак!
- А сразу не видно.
- Хорош борзеть.
- Если начну борзеть, то первым делом тебя в палубу укатаю. Давай постель.
Второкурсник выдал мне вещи.
- Распишись.
Я расписался и пошёл к выходу.
- Я тебя с друзьями достану. Знаю, где искать.
Я развернулся и медленно пошёл на угрожавшего мне баталера. Он задрожал от страха.
- Не надо! Не надо! Я понял!
От удара ногой второкурсник отлетел к стеллажам с матрацами и ударился о стойку.
- А теперь и запомнишь хорошенько, что не надо никого обижать только потому, что ты – старше. И наглее.
Второкурсник лежал, раскинув руки. Кажется, он был без сознания и ничего не слышал. И я зря сотрясал воздух.
Но до него потом всё должно дойти. Уверен.
Медкомиссию я прошёл легко и довольно быстро. Всё же заключение военных врачей ускорило процесс. Только хирург, показав глазами на кулак, спросил:
- Подрался?
- Было дело.
- Татьян, помажь моему земляку руку йодом.
- А почему вы решили, что мы земляки?
- Во-первых, я обратил внимание на говор, когда ты общался с ребятами в коридоре. Он наш, воронежский. Во-вторых, посмотрел в медицинскую карту. И убедился в правоте своего предположения.
- Ну, да. Конечно.
- Успехов, земляк! Желаю тебе поступить.
- Спасибо. До свидания.
- До свидания.
Как раз подошло время обеда. Я купил полулитровый тетраэдр с кефиром, выпил его с выпечкой в училищном буфете и поднялся в комнату к Корневу Андрею.
- Ты поел? – спросил он меня.
- Так, более или менее.
- Понятно. Сейчас Игорь подойдет, и я покажу для начала одну неплохую и дешёвую столовку.
- А вот и я, - объявил Игорь.
- Двигаем?
- Двигаем, - согласились мы.
- Правда, я поел. Но не откажусь повторить. Организм молодой, растущий, подающий немалые надежды.
- Андрей, далеко ехать?
- Никуда ехать не надо. Пешком за четверть часа дойдём. Погуляем.
Я избалован хорошей домашней пищей. Столовая – признак большого города и временного пребывания вне родных стен. Прежде раза три отец возил меня в Воронеж, и мы с ним питались в столовых. Мне запомнились больших размеров шницели со вкусом сухарей. Хотя, и со вкусом мяса – тоже. К гречневому гарниру всегда клали кусочек солёного огурчика. Это – константа известных мне столовых, которая мне нравилась. Один знакомый ребёнок, когда его угощали чем-либо, на вопрос угощающего: «Вкусно?», искренне отвечал: «Вкусно-вкусно! Как в столовой!» Дедушка малыша был с ним солидарен. В столовой мне хотелось съесть лишний кусок хлеба. На всякий случай. Чтобы, находясь вне дома, дольше оставаться сытым.
Столовка оказалась неплохой: уютной, недорогой, с хорошим выбором блюд и вкусной пищей. Позднее в своей жизни я встречал ещё несколько таких замечательных мест общественного питания.
Мы хорошо подкрепились без ощутимого урона для бюджета.
- Ну, что? Будем изучать Васильевский остров? – задал риторический вопрос Андрей. – Я тут, как-никак, уже месяц живу и работаю.
- Ты это серьёзно? Насчёт работы, - спросил я.
- Конечно. Напротив нашего корпуса хлебозавод видел?
- Его нельзя не заметить! Нос его ещё за версту чует! – сказал Игорь и сглотнул слюнки.
Я подтверждающе кивнул. И тоже сглотнул, припомнив вкусный запах свежеиспечённого хлеба.
- Так вот, я там по вечерам и по ночам подрабатываю разнорабочим. Отнести, подать, принести, разгрузить.
- Хорошо платят? – поинтересовался Чевакин.
- Миллионером точно не станешь, но на хлеб всегда заработаешь. Кстати, хлеб там и так дают. Бесплатно. Само собой – не мешками, не на продажу. Два наименования в руки. Пару раз четыре булки дали.
- Андрей. Нам тут ещё не один день жить предстоит. Может, и нам дадут работу? – спросил я.
- Сегодня ночью как раз моя смена. Пойдемте со мной. Всё на месте и узнаем.
- Отлично! – обрадовался Игорь.
- Куда идём? – поинтересовался я.
- Вдоль ограды. К ДК имени Кирова. Классное место, скажу я вам! Люблю посещать кинематограф! Напротив – большой развлекательный центр! Был когда-нибудь в развлекательном центре, Серёга?
- Конечно, нет. Ты же знаешь.
- Тут разврат, как на диком Западе! Гниют столицы потихонечку!
- А я бывал в таких местах. Волгоград – большущий город!
- Мои дядя и тётя там живут. По маминой линии. Я там был два года назад, - не преминул вставить я.
Ленинград – красивый город! Звучит, может, и банально, зато это чистая правда! Я хотел бы жить в этом городе. Или хотя бы иметь возможность бывать в нём чаще.
Андрей сразу повёл нас к билетным кассам кинематографа. Мы изучили афишу, и решили пойти почти на все фильмы репертуара. «В джазе – только девушки!». Прямо сейчас! У касс – толпа! Не пробиться! В безразмерной, хаотичной, несправедливой очереди замечаем ребят из той каюты, в которую поместили меня.
- Алёша! Саня! Иван!
Парни посмотрели на меня. Я показал им на нас и три пальца. Они кивнули. Через несколько минут мы дружной компанией зашли в кинозал.
Мы почти не ждали. Сеанс начался сразу, как только мы вошли и расселись по местам.
Я всё-всё впитываю с жадностью: новые впечатления, знания; люблю изучать незнакомые места, человеческие лица…
Мне очень понравилась атмосфера зала. Я сразу же полюбил этот зал. Потом здесь же я смотрел только те фильмы, которые доставили мне радость.
Лента «В джазе – только девушки!» захватила с первых минут. Я купался в удовольствии от зрелища. Мне было приятно смотреть на большой экран, слышать чистый звук, ощущать себя в городе, который полюбил. Мне нравилось сидеть плечом к плечу с товарищами, которых я уважаю, которые являются хорошими людьми. Восхищение, море положительных эмоций переполняли меня!
Картина легла на благодатную почву! С тех пор, как только я слышу о фильме «В джазе – только девушки!», или читаю о нём, или вижу афишу, во мне возникает ликующее чувство молодости и искреннего, бурлящего счастья!
Выйдя из кинематографа, мы делились впечатлениями. Буря восторгов!
- Ребята! Вы сейчас куда? – спросил я у своих соседей по каюте.
- Собираемся на танцы. Пойдёмте с нами, - предложил Виктор.
- Мы планировали посетить вот этот центр, - пояснил Игорь Чевакин. – А то Серёга остаётся в возмутительном неведении о масштабах прогресса в сфере развлечения трудящегося и иного народонаселения Северной Пальмиры и гостей второй столицы нашей горячо любимой Родины – СССР.
- Чего это ты сейчас сказал? – поинтересовался мой новый сосед Саня.
- Идём знакомиться с девчонками. Садимся в электрокар. Андрюха виртуозно сбивает двухместную машинку, набитую прекрасными незнакомками, а мы с Серёгой героически их спасаем и оказываем всяческую помощь и поддержку.
- Ну, ты - мастак изъясняться непонятно! – восхитился Саня.
– Ну, идите уже! Спасать виртуозных незнакомок и оказывать всяческую помощь прекрасным двухместным машинкам, набитым набитыми героями, находящимися в возмутительном неведении о масштабах народонаселения горячо любимой Родины СССР – столицы Северной Пальмиры! – подковырнул Иван.
- Ты чего это сейчас такое сказал? – вернул вопрос Игорь Чевакин.
- Это – экспромт по мотивам великого сказителя современности и последующих веков…
- Я понял! Ты – тоже кое-что читал в этой жизни! Так сдвинем бокалы!
Вмешался Андрей Корнев:
- У меня сегодня работа. Вы же не хотите меня обидеть?
- Нет! – дружно ответил хор мальчиков.
- Тогда – завтра! Всё – завтра!
- А что значит «Всё!»? – поинтересовался мой новый сосед Виктор.
- Всё – это значит «Всё! – толково объяснил Андрей.
- Понятно, - вздохнул Виктор.
Соседи повернули направо, мы пошли прямо.
У входа с обеих сторон расположились невиданные мною ранее автоматы, которые за деньги могли достать из общей кучи мягкие игрушки, жевательные резинки, одеколон, шоколадку и ещё невесть что из того, чем этот автомат начинят. А могли и не достать. Что наблюдалось чаще. Потратив некоторую сумму на этих автоматических обманщиков, мы нашли в себе силы пойти дальше – к автодрому.
Автодром я видел в кино. Он был моей мечтой! Я встал в длинную очередь. Игорь и Андрей разбрелись по необъятным просторам игрового комплекса.
Наверное, у ребят отличное чутьё. Потому что они появились как двое из ларца именно тогда, когда подошла очередь садиться в электромобили.
Всё случилось почти так, как рассказывал Игорь. Вот что значит опыт! Всё-таки он старше нас на год.
Андрей добросовестно и метко сбил автомобиль с двумя девушками, и первым бросился оказывать посильную помощь. Всё положенное время мы откатали честно. И было сделано главное – мы познакомились с симпатичными девушками.
Я – человек позднего развития. Девушки меня интересовали, но не до тряски. Я всегда считал, что союз мужчины и женщины – это миссия! Поэтому я легко отошёл в сторонку. Во мне всегда жила уверенность в том, что я узнаю свою суженую с первого взгляда. Среди этих милых девчонок моя суженая не угадывалась.
Чтобы не портить красивое уравнение «Два равно двум», я отправился в жилой корпус училища. Получилась хорошая прогулка перед сном.
Ребята провожали девчат.
- Это ты сегодня утром в умывальнике троих отделал? – строго спросил меня дневальный по этажу.
- Я слышал, будто что-то такое было. От ребят. Сам не видел.
- Я к тому говорю, чтобы ты не ждал от них подлянки. Они экзамен завалили и сегодня уже уехали. Теперь второй вопрос. Баталера ты избил?
- Какие-то ужасы происходят в этом доме!
- А это я говорю к тому, что баталер теперь болеет. И проболеет какое-то время. Так что и его не бойся. Баталер сам тебя смертельно боится. Он, конечно, - дерьмо! Но как без него обойтись? Оно повсюду.
- Спасибо на добром слове.
- Ещё не всё. Ты заступаешь дневальным ночью. Меня сменишь. На развод за тебя уже сходили. Распишись за инструктаж. Вот здесь. Вопросы есть?
- Есть.
- Задавай.
- Как тебя зовут?
- Николай.
- Спасибо, Коля.
- Пожалуйста.
Я помылся, расправил постель, выключил свет и лёг спать. Когда усталость и сон стали брать своё, свет в комнате включился.
- Ёкэлэмэнэ! Кто это на моей кровати развалился? Офонарели что ли все? Это моё законное место! Я здесь живу!
Следом за пьяным Жориком появился дневальный Николай.
- Извини, отлучился в гальюн и просмотрел, как этот тип прошёл.
- Это кто – тип?
- Ты, Жорик. Ты – тип. Пошли, я покажу тебе твоё новое место. С чистой постелью и приветливыми товарищами.
- Ну, давай. Показывай. А чего это вы меня гоняете? Туда-сюда. Мы что-о… в теннис играем? Туда-сюда, туда-сюда. Хорошо, что я привыкнуть не успел. А вещи мои где?
- Ждут тебя на новом месте.
- Вы их там не разбазарили?
- Послушай, Жора! – дневальный хорошенько встряхнул удалого паренька.
- Да-а?! Ты уверен?
Николай выключил свет. Ребята вышли из комнаты. Я отключился. Как пришли мои товарищи, я не слышал.
Ночью Николай аккуратно разбудил меня. Он показал мне журналы дежурной службы, номера телефонов, ввёл в курс обязанностей и отправился спать.
Первым делом я принялся писать письмо, в котором сообщил маме о том, что забрал документы из военно-морского училища и теперь поступаю на судоводительский факультет морского училища имени адмирала С.О. Макарова в Ленинграде. Также я сообщил о том, что денежный перевод, присланный ею в ВВМКУ имени М.В.Фрунзе, получить не удалось - в связи с пребыванием адресата в лагере, перевод возвращён отправителю.
Затем я достал из тумбочки дневального книгу о комсомольских стройках. Стал читать. Она меня заинтересовала. Я увлёкся рассказами, сопереживал строителям Байкало-Амурской магистрали, чувствовал себя одним из них. Для сочинения может пригодиться.
Утром я произвёл подъём личного состава. Николай сменил меня. Я позавтракал в буфете, начистил одежду и обувь. Потом сделал уборку в гальюне и в умывальнике. Коля тем временем подмёл коридор. Вместе мы вынесли мусор. Виктор, Иван, Саша и Алексей ушли в учебный корпус. У кого-то из них был экзамен, у кого-то – консультация. Там же, в учебном корпусе, находились Игорь и Андрей. С утра мы успели переброситься парой фраз.
Потом я прилёг поспать часок.
До самой смены с дежурства я нёс необременительную службу дневального – «стоял на тумбочке». Не в прямом, конечно, смысле. Не «на» ней, а «у» тумбочки я иногда стоял, а иногда и сидел. Бывало, даже отходил от неё по разным надобностям. Например, когда подметал палубу коридора перед сдачей дежурства.
Ребят как корова языком слизала. У каждого накопились какие-то свои дела за пределами курсантского общежития.
Сменившись, я прилёг в постель, чтобы восполнить ночной недосып.
Сквозь сон я услышал голоса. Открыв глаза, увидел Игоря и Андрея. Они «накрывали на стол».
- На хлебозаводе все места заняты. Но Андрюхе обещали выдавать на нас паёк. К тому же, место может освободиться, если Андрюхин напарник завалит экзамен. – Объяснял мне Игорь Чевакин, высыпая в гранёные стаканы заварку из початой пачки. – Или если экзамен завалит сам Андрюха.
- Ну, это вряд ли, - заявил мой школьный товарищ. – Не для того я сюда приехал. Я поступлю, буду учиться, и работать на хлебозаводе. У меня всегда будут деньги и кусок хлеба.
Корнев разлил по стаканам кипяток и разложил булочки – ночной заработок Андрея. Каждому по одной.
- Вставай, служба! – позвал меня к столу Игорь.
- Да я уж час, как дежурство сдал. Свободный человек.
- Повезло тебе. Фактически, только половину отдежурил, - подметил Корнев.
- Повезло, - согласился я, вставая и поправляя постель.
Мы пили чай с булочками и мечтали. Каждый из нас желал повидать дальние страны, диковинных животных, побывать в тропиках и среди сплошных льдов.
- А поедемте купаться на залив! – предложил Игорь.
- Айда, - согласился Андрей.
- Только чай допью и окончательно проснусь, - поддержал я друзей.
Утром следующего дня я встал раньше своих соседей, ещё до подъёма, и отправился в умывальник. Закончив водные процедуры, я в бодром расположении духа возвращался в свою комнату-каюту.
- Пора делать подъём, - сказал я, проходя мимо дневального и показывая на часы над его головой.
- Уже, - ответил дневальный. – Подъём! Подъём! – громко закричал он.
Этаж зажужжал, как пчелиный рой. Народ потянулся в гальюн и умывальник.
Я открыл дверь комнаты-каюты… и едва успел уклониться от стрелы с присоской, выпущенной из двуствольного детского пистолета.
- Доброе утро! – поприветствовал меня Алексей с дальней кровати справа у окна. – Вот, вчера купил. Думаю, пригодится. Сегодня экзамен, а я совсем не готов. Из Питера племяннику игрушку привезу.
- Доброе. Да, пожалуй, из такого не застрелишься после завала экзамена.
- Весёлые вы люди! Доброго дня, коллеги! – поздоровался Саша.
Его кровать расположена справа от входа.
Население нашей комнаты подоставало шильно-мыльные принадлежности и дружно отправилось отправлять естественные надобности и совершать ежедневный гигиенический обряд омовения. Мой сосед опрометчиво оставил оружие на столе.
Я привязал Алёшин пистолет к спинке стула, направил его на входную дверь, примерив прицел на уровень груди средне-статистического товарища по комнате, привязал нитку к спусковому крючку оружия и к открытой форточке, намазал стрелу зубной пастой и занялся своими делами, терпеливо ожидая первую жертву эксперимента. Как я и думал, ею, то есть первой жертвой, стал хозяин пистолета. Стрела влепилась ему точно в лоб, разбрызгав зубную пасту по сторонам.
- Блин! – закричала жертва и стала с негодованием смотреть по сторонам, будто кроме меня в комнате находился ещё кто-то.
- Надо же! – невинно-удивлённо воскликнул я. – Какая неожиданность!
- Клёво ты это придумал! За мной Витёк идёт! Щас получит подарочек!
Алексей быстро вставил обе стрелы в ствол пистолета, намазал присоски пастой и навёл прицел.
- Так, Витёк чуть выше. Порядок!
Алексей стал убирать постель со сверхсосредоточенным видом.
Одна стрела попала Виктору в правую щёку, вторая чиркнула по шее с левой стороны.
- А-а! – крикнула цель и выронила принадлежности для умывания.
Алексей радостно засмеялся.
- Клёво придумано?! – спросил он поражённую цель.
- Дурацкая шутка! – заключил Виктор и стал вытирать лицо.
Я подошёл к форточке, отвязал от защёлки нитку и молча передал её Алёше.
- А что? Классное изобретение: использование сквозняка в мирных и военных целях. Можно патентовать. Автор – Серёга.
- Извините, ребята. Поддался на провокацию, - сказал я.
Мы занялись своими утренними делами. Предстоял сложный день. У меня тоже назревал экзамен. Накануне стоило подготовиться. Все необходимые учебники были у меня с собой. Не так давно я уже сдал подобный экзамен. Причём – хорошо.
Пришёл из умывальника Саша. Ему стрела с зубной пастой угодила точно в грудь. Виктор и Алексей гыгыкнули.
- Не могли же мы обойти вниманием предпоследнего из могикан, - пожал плечами хозяин пистолета. – Может, другого случая больше не представится, - вздохнул он.
- Неужели всё так плохо? – спросил его я.
Алёша утвердительно кивнул.
- Может, подфартит? – выразил я надежду.
Алексей только пожал плечами. Его мимика выражала сильное сомнение. Он убрал пистолет в тумбочку.
Ваню стрелы товарищей по комнате миновали в связи с экстренным и полным разоружением.
Я готовился к экзамену, сидя на скамеечке у торпедного катера, установленного на постаменте в Гавани. Время от времени я гулял по Гавани, по морскому вокзалу, потом возвращался к памятнику катерникам Великой Отечественной войны. Мне очень нравилось это место. И лето стояло восхитительное!
К обеду я вернулся в теперь уже свой корпус Макаровки. Все жители нашей каюты были в сборе.
- Как экзамен? – спросил я Алексея.
- Посмотрим, чем дело кончится? Что-то написал. Результат завтра объявят. А сегодня предлагаю сходить в чебуречную.
- В ту, что в конце Косой линии? – спросил Саша.
- Да.
- Пошли, - согласился Саша.
- Тогда собирайтесь! – Виктор решительно встал с кровати. – Чувствую, что и мне скоро придётся паковать чемодан. Как-то не заладились эти экзамены… - посетовал он.
- Вы ступайте. Я ещё к Андрюхе и Игорю загляну. Может, вместе и притопаем. Я знаю, где эта чебуречная.
Ребят нигде не было: ни у Андрюхи, ни у Игоря, ни в буфете. Я заглянул, на всякий случай, в нашу каюту. Она была пуста.
На транспорт я не сел. В целях экономии. И для физической зарядки организма. Шёл я, внимательно посматривая по сторонам, - а вдруг увижу этих барбосов – Игоря Чевакина и Андрюху Корнева.
Я вошёл в чебуречную и сразу понял, что день у ребят, действительно, не задался. Они дрались со здоровенными и многочисленными кавказцами – посетителями и работниками чебуречной. Вернее, моих товарищей откровенно метелили. Со стороны кухни на помощь выскочили ещё трое крепких ребят в фартуках и принялись охаживать Виктора и Алексея кулаками. Преимущество кавказцев было подавляющим.
- Сваливай! – крикнул я, а сам бросился в гущу фартуков, отбивая товарищей.
От неожиданности южане опешили. Четверых я положил сразу же. Саня мастерски отправил в нокаут двоих. Один здоровяк замахнулся на меня стулом. Слишком широко замахнулся. Весь открылся. Я провёл по нему серию ударов. Он рухнул. Саня чётко разобрался с очень активным барменом, а заодно и баром. Виктор и Алексей зачем-то сметали сервировку со столов.
Где-то внутри чебуречной нарастал гул.
- Всё! Скорее рвём когти отсюда! – заорал я, бросил в дверь кухни пару стульев и двинулся к выходу, толкая впереди себя Виктора и Алексея.
Саша напоследок крепко приложился к физиономии мужика, который бросился наперерез.
Нам очень повезло. Ко входу чебуречной подали трамвай. Алёша и Витя прыгнули в вагон. Мы с Сашей загасили двоих пылких преследователей. Из пункта питания, толкаясь, рвались наружу желающие наделать чебуреков из нас. Мы бросили в дверной проём ботинки их товарищей и побежали побыстрее и подальше.
Где-то во дворах приблизительно десятого круга от чебуречной мы остановились отдышаться.
- Что случилось-то? Из-за чего дрались? – задал я вполне резонный вопрос.
- А кто его знает! – искренне ответил Саша. – Я встрял за Алексея и Витю. Видимо, кто-то из грузин плохо владеет русским языком и совсем не знает английского – завёлся на Витину фразу, которая и мухи обидеть не могла. Они-то, видишь, малохольные…
- Муху не обидели! А мужиков задели за печёнку, интеллектуалы!
Я стал рассматривать свои кулаки.
– Смотрю, вот, - экзамены мы сдаем, не покладая рук!
- Витя – художник! Натура творческая, нервическая. Может просто так глупость какую-нибудь безвредную сказать, а люди думают, что он их оскорбляет.
- Дерёшься хорошо. Где научился?
- Боксом у себя в Белгороде три года занимался.
- Хорошо занимался. Это сегодня и помогло.
- А ты – где?
- Что – где?
- Ты где драться научился? Смотрю – ты и ногами можешь.
- Я не учился. Я так живу.
- Вроде, не задираешься, не хамишь, ко всем относишься с уважением.
- Это-то некоторым и не нравится. Принимают за слабость, норовят обидеть. Не очень умные люди. Увы.
- Что делать будем?
- Мы собирались поесть. Теперь я хочу есть ещё сильнее, чем полчаса назад.
- И я.
- Недалеко отсюда есть пельменная. Заменим чебуреки пельменями?
Мы съели по две двойных порции.
Затем вернулись к своим кроватям, чтобы вытянуться во весь рост, и дать натруженным ногам заслуженный отдых.
Витя, Ваня и Алёша уже спали. Мы присоединились к ним. Составили компанию по интересам. Ненадолго.
Я проснулся оттого, что хлопнула форточка. Хлопала она от сквозняка. Сквозняк возникал, когда открывалась дверь.
В гости пожаловал Игорь Чевакин.
- Как-то муторно на душе, - возвестил он с порога.
- Да, - поддержал его Алёша. – Сегодня – не наш день.
- Кто это тебе финик навесил? – поинтересовался Игорь у Вити.
- Не нашли общий язык с горячим кавказским парнем.
- Надо было нормально по-русски сказать человеку, а не выпендриваться тем, что знаешь несколько немецко-французских слов по-английски без словаря, - сказал Алексей.
- Я не выпендривался, а украшал речь. Кто ж думал, что парень так среагирует!
- А подумать об этом не помешало бы, - задумчиво произнёс Саша. – Тогда нам с Серёгой не пришлось бы руки оббивать. Ты уж, Витёк, в следующий раз аккуратнее демонстрируй свои лингвистические познания.
- Учту, Алехандро! А тебе, Серж, как внесшему решающий вклад в наше спасение, я дарю на добрую память твой карандашный портрет работы великого Виктора Пензенского. Рисунок называется «Кило шестьсот». Ты рассказывал, что родился семимесячным, и при этом твой вес составлял один килограмм шестьсот грамм. А вон какой жердяй вымахал! Получи! Распишись!
- Спасибо, - выразил я благодарность самобытному художнику из русской глубинки.
Шарж мне понравился. Я выставил его на всеобщее обозрение из своей только что начатой коллекции.
- Да, - хмуро глядя на нарисованного меня, грустно сказал Игорь. – Видно, жизнь обошлась с тобой жестоко. И немало побила. Хочется помолиться. И принять душ.
- Поехали на Финский залив купаться! – предложил Ваня. – Тебе он будет купелью. Заодно ребят проводим.
- В смысле? – поинтересовался Игорь.
- Мы с Витьком завтра отправляемся по домам, - грустно известил Алёша. – Экзамены успешно завалили.
- Понятно. Тогда уж и Андрюху надо позвать. Вы выходите к КПП, ждите нас там.
Игорь Чевакин отправился в комнату за Андреем, а мы невесело пошли к контрольно-пропускному пункту. Рассевшись у училищного забора, мы завели неспешный разговор.
Минут через пять товарищи присоединились к нам. Мы были уже повеселее. На то она и молодость! С шутками, смеясь, мы потопали на автобусную остановку.
Вечер абсолютно удался!
Море вдохновляет! Оно даёт силы, роднит с вечным, с тем, что является источником жизни. И радости.
После купания мы завернули к хлебозаводу. Андрей ушёл на задание. Мы, сглатывая слюнки от невероятно насыщенного и вкусного запаха, который распространялся далеко и неотвратимо, стояли под окнами в указанном Андреем месте. Молодость затратила много энергии и основательно проголодалась!
Ждали недолго. Андрей умеет ладить с людьми. Он выдал через окно по два хлебобулочных изделия на брата. Затем присоединился к компании. Спать мы легли не голодными.
Утро вышло на загляденье хорошим. И неспешно текло себе.
Погода баловала и радовала, переплетаясь и гармонируя со временем. Спокойно, несуетливо Витя и Алёша сдали постельное бельё и получили свои документы.
Андрей, Игорь, Ваня, Саша и я ждали ребят в нашей каюте. Их чемоданы, уже упакованные, тоже ожидали хозяев.
Настроение Алёши и Вити соответствовало утру и погоде. Оба абитуриента, так и не ставшие курсантами, с ясными и светлыми ликами появились в дверях комнаты.
- Так, плакать не будем! – заявил Виктор. – Носы и глаза вытерли!
- Да мы и не думали нюни распускать, - твёрдо заверил Игорь Чевакин. – Меньше народу останется – больше нам шансов достанется!
- Математик! – воскликнул Алёша.
- Поэт! – вторил Виктор.
- Присядем на дорожку, - предложил Андрей.
- Я уж лучше на кровати посижу, - Саня плюхнулся на своё койко-место.
Мы присели на несколько секунд. Потом встали, обнялись и тронулись к дверям.
- Не провожайте, ребята, - попросил Виктор.
- Простились уже! Лучше готовьтесь к экзаменам и поступите учиться, - посоветовал нам уже многоопытный Алексей.
- Счастливого пути! – пожелал наш квартет убывающему дуэту.
Дверь закрылась.
- Че дэ? – дежурно вопросил Игорь Чевакин.
«Че дэ?» означает «что делать?».
- У меня сегодня экзамен, - деловито возвестил я.
- Ни пуха тебе, ни пера! – пожелали товарищи.
- Идите вы к ентой бабушке! – посоветовал я им.
- Не по правилам отвечаешь, - начал учить Андрей. – Надо сказать «К чёрту!»
- Вот и валите к нему! Мне моя бабушка не велела говорить таких слов. Она заменяла запрещённое слово другим. Говорила – «чёрненький».
- И куда нам теперь идти? – поинтересовался Игорь.
- К нему – к Чёрненькому!
- Ладно, - быстро согласился Игорь. – А после экзамена мы отметим его успешную сдачу?
- Безусловно и непременно! Приглашаю вас на чебуреки!
- Слышали мы про чебуреки! Нам таких чебуреков сто лет не надо! – заверил Андрей.
- В Питере – мильён чебуречных! – начал я разъяснительную работу.
- Но нас непременно угораздит в ту единственную, где мы подерёмся… - выразил своё законное мнение Ваня.
- Тогда погуляем по Гавани, а там решим, чем заняться и что съесть, - предложил я.
- Годится! – согласился Игорь.
- Замётано! – воскликнул Андрей.
- А ты уверен, что сдашь экзамен? – осторожно спросил Ваня.
- Уверен!
Экзамен я сдал на «отлично».
Мы гуляли по Гавани. Стояло замечательное, настоящее лето. Ощущался лёгкий ветерок с моря. Жизнь представлялась прекрасной.
В киоске мы купили конфеты «Грильяж». Прежде, до приезда в Ленинград, я и не знал о существовании таких конфет. «Грильяж» мне понравился. Смакование этой вкуснятины – ещё одна светлая и приятная сторона жизни!
- Ребята! – обратился к нам с воззванием Игорь. - Смотрите! В «Ленэкспо» открылась международная выставка, посвящённая рыболовству! Это должно быть интересно! Предлагаю посетить! Кто «За»?
Мы дружно подняли руки.
- Единогласно! – резюмировал Андрей.
Мы бродили по огромным выставочным площадям с раскрытыми от изумления ртами. Наши глаза также были широко открытыми; мы впитывали новые знания. Положительные впечатления и эмоции переполняли нас.
Неведомые орудия лова и добычи морепродуктов завораживали. Технический прогресс изумлял. Два часа до закрытия пролетели, как пять минут.
День складывался замечательно.
Недалеко от Гавани находилось несколько известных нам пунктов общественного питания. Мы прошли чуть вглубь Васильевского острова. Наш выбор пал на кафе, в котором работал музыкальный автомат. О кафе и автомате нам, конечно, поведал Андрей. Ни до, ни после этой абитуры ничего подобного в реальной жизни я больше не встречал. Только в зарубежных кинокартинах видел такие штуки. Как деталь загнивающего капитализма.
Мы пили кофе. Я предпочитаю двойной без сахара.
Андрей, как человек бывалый, научил пользоваться музыкальным автоматом, отправив в него мой пятачок – плату за науку. Хотя песню выбрал он. Мне она не понравилась, но, как человек, имеющий представление об этикете, я дослушал заказ до конца. А пока звучала музыка, я изучил репертуар. И с удивлением обнаружил в предлагаемом перечне песни группы «Криденс» - любимой группы моего дяди, к музыке которой он пристрастил и мою юную душу. Правда, у дяди иностранные ребята пели с «рёбер» - пластинки, записанной на рентгеновском снимке. Конечно же, я поставил «Криденс». За пятачок.
Мы говорили о чём-то хорошем. Улыбались. Кажется, я рассказывал товарищам об ансамбле то немногое, что слышал от дяди. Свои порции кофе и бутерброды мы уже употребили.
Довольно поздно эти обаятельные бабушки прогуливаются по городу!
На КПП юноша в форменной фуражке, с двумя курсовками на рукаве писал письмо. За ним на кровати спал одетым ещё один второкурсник.
- Добрый вечер! Я приехал поступать в училище. Куда мне обратиться?
- Доброй… уже ночи. Остановиться есть у кого?
- Нет.
- Проходи в первый подъезд на третий этаж. Подойдёшь к дневальному, он покажет, где сможешь переночевать. А завтра сдашь документы в приёмную комиссию. Там тебе всё объяснят. Потом дадут место в каюте, постель. Эти вопросы решат здесь. После приёмной комиссии.
Я пошёл, было, через КПП.
- Подожди. Дай паспорт.
- Зачем?
- Записать надо. Порядок такой.
- Пожалуйста.
Я подал паспорт. Дежурный посмотрел на часы и, сделав запись в журнале, вернул мне документ.
- Счастливого дежурства.
- Спасибо. Спокойной ночи.
Я поднялся на третий этаж и подошёл к дневальному, который читал книгу. Увидев меня, парень отложил книгу.
- Доброй ночи.
- Привет. С КПП ребята уже позвонили. Пойдём, покажу, где переночуешь. Один чудик только вчера вселился, но ещё не спал в этой постели. Сегодня... то есть – уже вчера, предупредил, что не придёт. У родственников ночует. В общем, отдыхай.
Дневальный открыл дверь комнаты. Свет был выключен. Постояльцы спали. В полутьме я различил пять кроватей. Четыре, по углам, были заняты. Пятая приходилась как раз напротив двери.
Мы вышли в коридор.
- А где у вас гальюн и умывальник?
- В конце коридора. Направо.
- Спасибо тебе.
Я протянул дневальному руку.
- Да не за что.
Он пожал её и пошёл на своё место.
В относительной темноте я разобрал постель, достал «шильно-мыльные принадлежности». Пошёл мыться и чистить зубы. Затем рухнул в кровать и уснул «без задних ног».
- Подъём! Подъём! – новый дневальный открывал двери комнат и оставлял их распахнутыми.
Проснулись мои соседи.
- Опа! А ты кто?
- Сергей.
- Меня Виктор зовут.
- Иван.
- Саня.
- Я – Алексей.
Мы пожали друг другу руки.
- Рокировка? – спросил Виктор. – Ты вместо Жорика?
- Нет. Только переночевать.
Не все комнаты на этаже были заселены. Курсанты, перешедшие на второй курс, частично остались нести службу при училище, частично разъехались. Это зависело от факультета и его учебной программы. Я пошёл в умывальник.
В очереди к одному крану, а их было штук восемь с одной стороны, столько же с другой, и две ванночки для мытья ног у большого окна, стояло по два-три человека. Все жаждали утреннего омовения.
Подошла моя очередь. Я разложил на раковине мыльницу, футляр для зубной щётки. Полотенце заткнул в трусы вокруг пояса.
- Понаехали тут из деревень! Ну-ка, подвинься, колхоз-навоз!
Парень атлетического телосложения грубо и нагло отодвинул меня своей большой массой, смёл на пол мои принадлежности и включил кран. Я молча ударил под колено опорной ноги обидчика. Затем нанёс удар по горлу рукой; ударная поверхность – между большим и указательным пальцами. Потом провёл ещё серию ударов руками и ногами. Хотя, можно было уже и не бить.
Туша с большим шумом упала на мокрый кафельный пол. Весь народ обернулся посмотреть на то, что происходит в умывальнике.
- Серёга! Старина! Вот так встреча!
Ко мне бросился обниматься мой школьный одноклассник Андрей Корнев, с которым мы вместе, сразу же после выпускного вечера и встречи рассвета, полетели в Питер. Я – поступать в Высшее военно-морское командное училище имени М.В.Фрунзе, а он – в Высшее инженерное морское училище им. адмирала С.О.Макарова. Одноклассник уже приступил к водным процедурам; его рот обильно пенился зубной пастой.
Я нырнул под Андрюхины руки и молниеносно разобрался с двумя товарищами рухнувшего «шкафа». Уж больно однозначно эти товарищи ринулись ко мне, зверски вращая глазами и матерясь.
Андрей, конечно, удивился, не поймав меня в свои объятья. Но важность момента понял, оценил. Тем более что проявление наших радостных чувств отложилось ненадолго. Я с удовольствием обнял своего школьного друга.
- Вижу, ты и здесь уже отметился, гроза фулюганов!
Ко мне, широко и радостно улыбаясь, растопырив руки в сторону, двигался Игорь Чевакин.
Мы и с ним крепко обнялись.
- Это Андрей Корнев. Мой друг и одноклассник. Это Игорь Чевакин. Мы вместе поступали в военные моряки. Почти месяц жили в одной палатке. Недавно расстались.
Ребята душевно пожали друг другу руки.
- Умываться-то будем? Или сразу отметим? – поинтересовался Игорь.
- Отметим! – с готовностью отозвался Андрей, брызгаясь зубной пастой.
- Умоемся, - почти одновременно с ним сказал я. - Не на кулачные же бои мы сюда заглянули.
Мы пошли к кранам, которые нам троим уступили, как герою событий и друзьям героя. Игорь Чевакин, очень крепкий волгоградский парень, такой же, как и Корнев, только ростом чуть выше Андрея, пожонглировал словами:
- Ползите, голуби! Ползите! Ишь, развелось фулюганов! Покою не дают! Зубы не почистишь, пока взамен чьи-нибудь не выбьешь!
Жертвы обстоятельств с охами выползали вон из комнаты.
Буфет располагался на первом этаже. Мы скромно позавтракали. Ребята сопроводили меня до главного корпуса на Косой линии, показали нужные кабинеты. Я сдал документы в приёмную комиссию. Взамен мне выдали бумагу, благодаря которой должны выделить место для проживания и постельные принадлежности. Вручили мне также направление на медицинскую комиссию.
- Я недавно проходил медкомиссию в военно-морском училище. Может, её результаты вас устроят? Там строгая комиссия.
- Охотно верю, - сказала дама, принимавшая документы. – Но таков порядок – надо пройти обследование у наших врачей.
Мы рассматривали стенд с документацией.
- Ну, вот. Первый экзамен моей группы – через три дня. Куча времени для отдыха! Посмотрим город, сходим в кино.
- Ребята… В общем, мне надо в одно место. Позже встретимся. Всё равно, Серёга, тебе пока устроиться надо, медкомиссию пройти. Туда – сюда… - сказал Игорь. – У Андрюхи тоже свои дела.
- Да, ребята. Обедать-то вместе будем? Или после обеда встретимся?
- После обеда, Андрей. В твоей каюте, - предложил Игорь.
- Хорошо. Как скажете. Я пошёл устраиваться.
Мы поручкались и разошлись. Дорогу я запомнил. Отправился в спальный корпус пешком. Прогулялся. Полюбовался городом. Заодно сэкономил деньги.
Меня оставили в той же комнате, в которой я ночевал. Жорика перевели на новое место. Я должен был получить в баталерке постельное бельё и отнести его к новому месту жительства Жорика, который, кстати, так пока и не объявился.
Перед дверью с надписью «Баталер» никого не было. Я стукнул пару раз костяшками пальцев в дверь и вошёл в помещение.
- Добрый…
- Ты, гад, что врываешься? куда прёшь?– Неопрятный второкурсник ростом с оглоблю вскочил со стула, бросил ручку на стол и ринулся на меня, сверкая глазами. - Щас перешибу раз! Я тебя научу… А вдруг я тут с...
Я молча саданул правой рукой в челюсть второкурсника. Лихой учитель хорошего тона пал в нокаут. Я подождал, когда он очухается.
- Ещё приложить? Или уразумел?
- Не дурак!
- А сразу не видно.
- Хорош борзеть.
- Если начну борзеть, то первым делом тебя в палубу укатаю. Давай постель.
Второкурсник выдал мне вещи.
- Распишись.
Я расписался и пошёл к выходу.
- Я тебя с друзьями достану. Знаю, где искать.
Я развернулся и медленно пошёл на угрожавшего мне баталера. Он задрожал от страха.
- Не надо! Не надо! Я понял!
От удара ногой второкурсник отлетел к стеллажам с матрацами и ударился о стойку.
- А теперь и запомнишь хорошенько, что не надо никого обижать только потому, что ты – старше. И наглее.
Второкурсник лежал, раскинув руки. Кажется, он был без сознания и ничего не слышал. И я зря сотрясал воздух.
Но до него потом всё должно дойти. Уверен.
Медкомиссию я прошёл легко и довольно быстро. Всё же заключение военных врачей ускорило процесс. Только хирург, показав глазами на кулак, спросил:
- Подрался?
- Было дело.
- Татьян, помажь моему земляку руку йодом.
- А почему вы решили, что мы земляки?
- Во-первых, я обратил внимание на говор, когда ты общался с ребятами в коридоре. Он наш, воронежский. Во-вторых, посмотрел в медицинскую карту. И убедился в правоте своего предположения.
- Ну, да. Конечно.
- Успехов, земляк! Желаю тебе поступить.
- Спасибо. До свидания.
- До свидания.
Как раз подошло время обеда. Я купил полулитровый тетраэдр с кефиром, выпил его с выпечкой в училищном буфете и поднялся в комнату к Корневу Андрею.
- Ты поел? – спросил он меня.
- Так, более или менее.
- Понятно. Сейчас Игорь подойдет, и я покажу для начала одну неплохую и дешёвую столовку.
- А вот и я, - объявил Игорь.
- Двигаем?
- Двигаем, - согласились мы.
- Правда, я поел. Но не откажусь повторить. Организм молодой, растущий, подающий немалые надежды.
- Андрей, далеко ехать?
- Никуда ехать не надо. Пешком за четверть часа дойдём. Погуляем.
Я избалован хорошей домашней пищей. Столовая – признак большого города и временного пребывания вне родных стен. Прежде раза три отец возил меня в Воронеж, и мы с ним питались в столовых. Мне запомнились больших размеров шницели со вкусом сухарей. Хотя, и со вкусом мяса – тоже. К гречневому гарниру всегда клали кусочек солёного огурчика. Это – константа известных мне столовых, которая мне нравилась. Один знакомый ребёнок, когда его угощали чем-либо, на вопрос угощающего: «Вкусно?», искренне отвечал: «Вкусно-вкусно! Как в столовой!» Дедушка малыша был с ним солидарен. В столовой мне хотелось съесть лишний кусок хлеба. На всякий случай. Чтобы, находясь вне дома, дольше оставаться сытым.
Столовка оказалась неплохой: уютной, недорогой, с хорошим выбором блюд и вкусной пищей. Позднее в своей жизни я встречал ещё несколько таких замечательных мест общественного питания.
Мы хорошо подкрепились без ощутимого урона для бюджета.
- Ну, что? Будем изучать Васильевский остров? – задал риторический вопрос Андрей. – Я тут, как-никак, уже месяц живу и работаю.
- Ты это серьёзно? Насчёт работы, - спросил я.
- Конечно. Напротив нашего корпуса хлебозавод видел?
- Его нельзя не заметить! Нос его ещё за версту чует! – сказал Игорь и сглотнул слюнки.
Я подтверждающе кивнул. И тоже сглотнул, припомнив вкусный запах свежеиспечённого хлеба.
- Так вот, я там по вечерам и по ночам подрабатываю разнорабочим. Отнести, подать, принести, разгрузить.
- Хорошо платят? – поинтересовался Чевакин.
- Миллионером точно не станешь, но на хлеб всегда заработаешь. Кстати, хлеб там и так дают. Бесплатно. Само собой – не мешками, не на продажу. Два наименования в руки. Пару раз четыре булки дали.
- Андрей. Нам тут ещё не один день жить предстоит. Может, и нам дадут работу? – спросил я.
- Сегодня ночью как раз моя смена. Пойдемте со мной. Всё на месте и узнаем.
- Отлично! – обрадовался Игорь.
- Куда идём? – поинтересовался я.
- Вдоль ограды. К ДК имени Кирова. Классное место, скажу я вам! Люблю посещать кинематограф! Напротив – большой развлекательный центр! Был когда-нибудь в развлекательном центре, Серёга?
- Конечно, нет. Ты же знаешь.
- Тут разврат, как на диком Западе! Гниют столицы потихонечку!
- А я бывал в таких местах. Волгоград – большущий город!
- Мои дядя и тётя там живут. По маминой линии. Я там был два года назад, - не преминул вставить я.
Ленинград – красивый город! Звучит, может, и банально, зато это чистая правда! Я хотел бы жить в этом городе. Или хотя бы иметь возможность бывать в нём чаще.
Андрей сразу повёл нас к билетным кассам кинематографа. Мы изучили афишу, и решили пойти почти на все фильмы репертуара. «В джазе – только девушки!». Прямо сейчас! У касс – толпа! Не пробиться! В безразмерной, хаотичной, несправедливой очереди замечаем ребят из той каюты, в которую поместили меня.
- Алёша! Саня! Иван!
Парни посмотрели на меня. Я показал им на нас и три пальца. Они кивнули. Через несколько минут мы дружной компанией зашли в кинозал.
Мы почти не ждали. Сеанс начался сразу, как только мы вошли и расселись по местам.
Я всё-всё впитываю с жадностью: новые впечатления, знания; люблю изучать незнакомые места, человеческие лица…
Мне очень понравилась атмосфера зала. Я сразу же полюбил этот зал. Потом здесь же я смотрел только те фильмы, которые доставили мне радость.
Лента «В джазе – только девушки!» захватила с первых минут. Я купался в удовольствии от зрелища. Мне было приятно смотреть на большой экран, слышать чистый звук, ощущать себя в городе, который полюбил. Мне нравилось сидеть плечом к плечу с товарищами, которых я уважаю, которые являются хорошими людьми. Восхищение, море положительных эмоций переполняли меня!
Картина легла на благодатную почву! С тех пор, как только я слышу о фильме «В джазе – только девушки!», или читаю о нём, или вижу афишу, во мне возникает ликующее чувство молодости и искреннего, бурлящего счастья!
Выйдя из кинематографа, мы делились впечатлениями. Буря восторгов!
- Ребята! Вы сейчас куда? – спросил я у своих соседей по каюте.
- Собираемся на танцы. Пойдёмте с нами, - предложил Виктор.
- Мы планировали посетить вот этот центр, - пояснил Игорь Чевакин. – А то Серёга остаётся в возмутительном неведении о масштабах прогресса в сфере развлечения трудящегося и иного народонаселения Северной Пальмиры и гостей второй столицы нашей горячо любимой Родины – СССР.
- Чего это ты сейчас сказал? – поинтересовался мой новый сосед Саня.
- Идём знакомиться с девчонками. Садимся в электрокар. Андрюха виртуозно сбивает двухместную машинку, набитую прекрасными незнакомками, а мы с Серёгой героически их спасаем и оказываем всяческую помощь и поддержку.
- Ну, ты - мастак изъясняться непонятно! – восхитился Саня.
– Ну, идите уже! Спасать виртуозных незнакомок и оказывать всяческую помощь прекрасным двухместным машинкам, набитым набитыми героями, находящимися в возмутительном неведении о масштабах народонаселения горячо любимой Родины СССР – столицы Северной Пальмиры! – подковырнул Иван.
- Ты чего это сейчас такое сказал? – вернул вопрос Игорь Чевакин.
- Это – экспромт по мотивам великого сказителя современности и последующих веков…
- Я понял! Ты – тоже кое-что читал в этой жизни! Так сдвинем бокалы!
Вмешался Андрей Корнев:
- У меня сегодня работа. Вы же не хотите меня обидеть?
- Нет! – дружно ответил хор мальчиков.
- Тогда – завтра! Всё – завтра!
- А что значит «Всё!»? – поинтересовался мой новый сосед Виктор.
- Всё – это значит «Всё! – толково объяснил Андрей.
- Понятно, - вздохнул Виктор.
Соседи повернули направо, мы пошли прямо.
У входа с обеих сторон расположились невиданные мною ранее автоматы, которые за деньги могли достать из общей кучи мягкие игрушки, жевательные резинки, одеколон, шоколадку и ещё невесть что из того, чем этот автомат начинят. А могли и не достать. Что наблюдалось чаще. Потратив некоторую сумму на этих автоматических обманщиков, мы нашли в себе силы пойти дальше – к автодрому.
Автодром я видел в кино. Он был моей мечтой! Я встал в длинную очередь. Игорь и Андрей разбрелись по необъятным просторам игрового комплекса.
Наверное, у ребят отличное чутьё. Потому что они появились как двое из ларца именно тогда, когда подошла очередь садиться в электромобили.
Всё случилось почти так, как рассказывал Игорь. Вот что значит опыт! Всё-таки он старше нас на год.
Андрей добросовестно и метко сбил автомобиль с двумя девушками, и первым бросился оказывать посильную помощь. Всё положенное время мы откатали честно. И было сделано главное – мы познакомились с симпатичными девушками.
Я – человек позднего развития. Девушки меня интересовали, но не до тряски. Я всегда считал, что союз мужчины и женщины – это миссия! Поэтому я легко отошёл в сторонку. Во мне всегда жила уверенность в том, что я узнаю свою суженую с первого взгляда. Среди этих милых девчонок моя суженая не угадывалась.
Чтобы не портить красивое уравнение «Два равно двум», я отправился в жилой корпус училища. Получилась хорошая прогулка перед сном.
Ребята провожали девчат.
- Это ты сегодня утром в умывальнике троих отделал? – строго спросил меня дневальный по этажу.
- Я слышал, будто что-то такое было. От ребят. Сам не видел.
- Я к тому говорю, чтобы ты не ждал от них подлянки. Они экзамен завалили и сегодня уже уехали. Теперь второй вопрос. Баталера ты избил?
- Какие-то ужасы происходят в этом доме!
- А это я говорю к тому, что баталер теперь болеет. И проболеет какое-то время. Так что и его не бойся. Баталер сам тебя смертельно боится. Он, конечно, - дерьмо! Но как без него обойтись? Оно повсюду.
- Спасибо на добром слове.
- Ещё не всё. Ты заступаешь дневальным ночью. Меня сменишь. На развод за тебя уже сходили. Распишись за инструктаж. Вот здесь. Вопросы есть?
- Есть.
- Задавай.
- Как тебя зовут?
- Николай.
- Спасибо, Коля.
- Пожалуйста.
Я помылся, расправил постель, выключил свет и лёг спать. Когда усталость и сон стали брать своё, свет в комнате включился.
- Ёкэлэмэнэ! Кто это на моей кровати развалился? Офонарели что ли все? Это моё законное место! Я здесь живу!
Следом за пьяным Жориком появился дневальный Николай.
- Извини, отлучился в гальюн и просмотрел, как этот тип прошёл.
- Это кто – тип?
- Ты, Жорик. Ты – тип. Пошли, я покажу тебе твоё новое место. С чистой постелью и приветливыми товарищами.
- Ну, давай. Показывай. А чего это вы меня гоняете? Туда-сюда. Мы что-о… в теннис играем? Туда-сюда, туда-сюда. Хорошо, что я привыкнуть не успел. А вещи мои где?
- Ждут тебя на новом месте.
- Вы их там не разбазарили?
- Послушай, Жора! – дневальный хорошенько встряхнул удалого паренька.
- Да-а?! Ты уверен?
Николай выключил свет. Ребята вышли из комнаты. Я отключился. Как пришли мои товарищи, я не слышал.
Ночью Николай аккуратно разбудил меня. Он показал мне журналы дежурной службы, номера телефонов, ввёл в курс обязанностей и отправился спать.
Первым делом я принялся писать письмо, в котором сообщил маме о том, что забрал документы из военно-морского училища и теперь поступаю на судоводительский факультет морского училища имени адмирала С.О. Макарова в Ленинграде. Также я сообщил о том, что денежный перевод, присланный ею в ВВМКУ имени М.В.Фрунзе, получить не удалось - в связи с пребыванием адресата в лагере, перевод возвращён отправителю.
Затем я достал из тумбочки дневального книгу о комсомольских стройках. Стал читать. Она меня заинтересовала. Я увлёкся рассказами, сопереживал строителям Байкало-Амурской магистрали, чувствовал себя одним из них. Для сочинения может пригодиться.
Утром я произвёл подъём личного состава. Николай сменил меня. Я позавтракал в буфете, начистил одежду и обувь. Потом сделал уборку в гальюне и в умывальнике. Коля тем временем подмёл коридор. Вместе мы вынесли мусор. Виктор, Иван, Саша и Алексей ушли в учебный корпус. У кого-то из них был экзамен, у кого-то – консультация. Там же, в учебном корпусе, находились Игорь и Андрей. С утра мы успели переброситься парой фраз.
Потом я прилёг поспать часок.
До самой смены с дежурства я нёс необременительную службу дневального – «стоял на тумбочке». Не в прямом, конечно, смысле. Не «на» ней, а «у» тумбочки я иногда стоял, а иногда и сидел. Бывало, даже отходил от неё по разным надобностям. Например, когда подметал палубу коридора перед сдачей дежурства.
Ребят как корова языком слизала. У каждого накопились какие-то свои дела за пределами курсантского общежития.
Сменившись, я прилёг в постель, чтобы восполнить ночной недосып.
Сквозь сон я услышал голоса. Открыв глаза, увидел Игоря и Андрея. Они «накрывали на стол».
- На хлебозаводе все места заняты. Но Андрюхе обещали выдавать на нас паёк. К тому же, место может освободиться, если Андрюхин напарник завалит экзамен. – Объяснял мне Игорь Чевакин, высыпая в гранёные стаканы заварку из початой пачки. – Или если экзамен завалит сам Андрюха.
- Ну, это вряд ли, - заявил мой школьный товарищ. – Не для того я сюда приехал. Я поступлю, буду учиться, и работать на хлебозаводе. У меня всегда будут деньги и кусок хлеба.
Корнев разлил по стаканам кипяток и разложил булочки – ночной заработок Андрея. Каждому по одной.
- Вставай, служба! – позвал меня к столу Игорь.
- Да я уж час, как дежурство сдал. Свободный человек.
- Повезло тебе. Фактически, только половину отдежурил, - подметил Корнев.
- Повезло, - согласился я, вставая и поправляя постель.
Мы пили чай с булочками и мечтали. Каждый из нас желал повидать дальние страны, диковинных животных, побывать в тропиках и среди сплошных льдов.
- А поедемте купаться на залив! – предложил Игорь.
- Айда, - согласился Андрей.
- Только чай допью и окончательно проснусь, - поддержал я друзей.
Утром следующего дня я встал раньше своих соседей, ещё до подъёма, и отправился в умывальник. Закончив водные процедуры, я в бодром расположении духа возвращался в свою комнату-каюту.
- Пора делать подъём, - сказал я, проходя мимо дневального и показывая на часы над его головой.
- Уже, - ответил дневальный. – Подъём! Подъём! – громко закричал он.
Этаж зажужжал, как пчелиный рой. Народ потянулся в гальюн и умывальник.
Я открыл дверь комнаты-каюты… и едва успел уклониться от стрелы с присоской, выпущенной из двуствольного детского пистолета.
- Доброе утро! – поприветствовал меня Алексей с дальней кровати справа у окна. – Вот, вчера купил. Думаю, пригодится. Сегодня экзамен, а я совсем не готов. Из Питера племяннику игрушку привезу.
- Доброе. Да, пожалуй, из такого не застрелишься после завала экзамена.
- Весёлые вы люди! Доброго дня, коллеги! – поздоровался Саша.
Его кровать расположена справа от входа.
Население нашей комнаты подоставало шильно-мыльные принадлежности и дружно отправилось отправлять естественные надобности и совершать ежедневный гигиенический обряд омовения. Мой сосед опрометчиво оставил оружие на столе.
Я привязал Алёшин пистолет к спинке стула, направил его на входную дверь, примерив прицел на уровень груди средне-статистического товарища по комнате, привязал нитку к спусковому крючку оружия и к открытой форточке, намазал стрелу зубной пастой и занялся своими делами, терпеливо ожидая первую жертву эксперимента. Как я и думал, ею, то есть первой жертвой, стал хозяин пистолета. Стрела влепилась ему точно в лоб, разбрызгав зубную пасту по сторонам.
- Блин! – закричала жертва и стала с негодованием смотреть по сторонам, будто кроме меня в комнате находился ещё кто-то.
- Надо же! – невинно-удивлённо воскликнул я. – Какая неожиданность!
- Клёво ты это придумал! За мной Витёк идёт! Щас получит подарочек!
Алексей быстро вставил обе стрелы в ствол пистолета, намазал присоски пастой и навёл прицел.
- Так, Витёк чуть выше. Порядок!
Алексей стал убирать постель со сверхсосредоточенным видом.
Одна стрела попала Виктору в правую щёку, вторая чиркнула по шее с левой стороны.
- А-а! – крикнула цель и выронила принадлежности для умывания.
Алексей радостно засмеялся.
- Клёво придумано?! – спросил он поражённую цель.
- Дурацкая шутка! – заключил Виктор и стал вытирать лицо.
Я подошёл к форточке, отвязал от защёлки нитку и молча передал её Алёше.
- А что? Классное изобретение: использование сквозняка в мирных и военных целях. Можно патентовать. Автор – Серёга.
- Извините, ребята. Поддался на провокацию, - сказал я.
Мы занялись своими утренними делами. Предстоял сложный день. У меня тоже назревал экзамен. Накануне стоило подготовиться. Все необходимые учебники были у меня с собой. Не так давно я уже сдал подобный экзамен. Причём – хорошо.
Пришёл из умывальника Саша. Ему стрела с зубной пастой угодила точно в грудь. Виктор и Алексей гыгыкнули.
- Не могли же мы обойти вниманием предпоследнего из могикан, - пожал плечами хозяин пистолета. – Может, другого случая больше не представится, - вздохнул он.
- Неужели всё так плохо? – спросил его я.
Алёша утвердительно кивнул.
- Может, подфартит? – выразил я надежду.
Алексей только пожал плечами. Его мимика выражала сильное сомнение. Он убрал пистолет в тумбочку.
Ваню стрелы товарищей по комнате миновали в связи с экстренным и полным разоружением.
Я готовился к экзамену, сидя на скамеечке у торпедного катера, установленного на постаменте в Гавани. Время от времени я гулял по Гавани, по морскому вокзалу, потом возвращался к памятнику катерникам Великой Отечественной войны. Мне очень нравилось это место. И лето стояло восхитительное!
К обеду я вернулся в теперь уже свой корпус Макаровки. Все жители нашей каюты были в сборе.
- Как экзамен? – спросил я Алексея.
- Посмотрим, чем дело кончится? Что-то написал. Результат завтра объявят. А сегодня предлагаю сходить в чебуречную.
- В ту, что в конце Косой линии? – спросил Саша.
- Да.
- Пошли, - согласился Саша.
- Тогда собирайтесь! – Виктор решительно встал с кровати. – Чувствую, что и мне скоро придётся паковать чемодан. Как-то не заладились эти экзамены… - посетовал он.
- Вы ступайте. Я ещё к Андрюхе и Игорю загляну. Может, вместе и притопаем. Я знаю, где эта чебуречная.
Ребят нигде не было: ни у Андрюхи, ни у Игоря, ни в буфете. Я заглянул, на всякий случай, в нашу каюту. Она была пуста.
На транспорт я не сел. В целях экономии. И для физической зарядки организма. Шёл я, внимательно посматривая по сторонам, - а вдруг увижу этих барбосов – Игоря Чевакина и Андрюху Корнева.
Я вошёл в чебуречную и сразу понял, что день у ребят, действительно, не задался. Они дрались со здоровенными и многочисленными кавказцами – посетителями и работниками чебуречной. Вернее, моих товарищей откровенно метелили. Со стороны кухни на помощь выскочили ещё трое крепких ребят в фартуках и принялись охаживать Виктора и Алексея кулаками. Преимущество кавказцев было подавляющим.
- Сваливай! – крикнул я, а сам бросился в гущу фартуков, отбивая товарищей.
От неожиданности южане опешили. Четверых я положил сразу же. Саня мастерски отправил в нокаут двоих. Один здоровяк замахнулся на меня стулом. Слишком широко замахнулся. Весь открылся. Я провёл по нему серию ударов. Он рухнул. Саня чётко разобрался с очень активным барменом, а заодно и баром. Виктор и Алексей зачем-то сметали сервировку со столов.
Где-то внутри чебуречной нарастал гул.
- Всё! Скорее рвём когти отсюда! – заорал я, бросил в дверь кухни пару стульев и двинулся к выходу, толкая впереди себя Виктора и Алексея.
Саша напоследок крепко приложился к физиономии мужика, который бросился наперерез.
Нам очень повезло. Ко входу чебуречной подали трамвай. Алёша и Витя прыгнули в вагон. Мы с Сашей загасили двоих пылких преследователей. Из пункта питания, толкаясь, рвались наружу желающие наделать чебуреков из нас. Мы бросили в дверной проём ботинки их товарищей и побежали побыстрее и подальше.
Где-то во дворах приблизительно десятого круга от чебуречной мы остановились отдышаться.
- Что случилось-то? Из-за чего дрались? – задал я вполне резонный вопрос.
- А кто его знает! – искренне ответил Саша. – Я встрял за Алексея и Витю. Видимо, кто-то из грузин плохо владеет русским языком и совсем не знает английского – завёлся на Витину фразу, которая и мухи обидеть не могла. Они-то, видишь, малохольные…
- Муху не обидели! А мужиков задели за печёнку, интеллектуалы!
Я стал рассматривать свои кулаки.
– Смотрю, вот, - экзамены мы сдаем, не покладая рук!
- Витя – художник! Натура творческая, нервическая. Может просто так глупость какую-нибудь безвредную сказать, а люди думают, что он их оскорбляет.
- Дерёшься хорошо. Где научился?
- Боксом у себя в Белгороде три года занимался.
- Хорошо занимался. Это сегодня и помогло.
- А ты – где?
- Что – где?
- Ты где драться научился? Смотрю – ты и ногами можешь.
- Я не учился. Я так живу.
- Вроде, не задираешься, не хамишь, ко всем относишься с уважением.
- Это-то некоторым и не нравится. Принимают за слабость, норовят обидеть. Не очень умные люди. Увы.
- Что делать будем?
- Мы собирались поесть. Теперь я хочу есть ещё сильнее, чем полчаса назад.
- И я.
- Недалеко отсюда есть пельменная. Заменим чебуреки пельменями?
Мы съели по две двойных порции.
Затем вернулись к своим кроватям, чтобы вытянуться во весь рост, и дать натруженным ногам заслуженный отдых.
Витя, Ваня и Алёша уже спали. Мы присоединились к ним. Составили компанию по интересам. Ненадолго.
Я проснулся оттого, что хлопнула форточка. Хлопала она от сквозняка. Сквозняк возникал, когда открывалась дверь.
В гости пожаловал Игорь Чевакин.
- Как-то муторно на душе, - возвестил он с порога.
- Да, - поддержал его Алёша. – Сегодня – не наш день.
- Кто это тебе финик навесил? – поинтересовался Игорь у Вити.
- Не нашли общий язык с горячим кавказским парнем.
- Надо было нормально по-русски сказать человеку, а не выпендриваться тем, что знаешь несколько немецко-французских слов по-английски без словаря, - сказал Алексей.
- Я не выпендривался, а украшал речь. Кто ж думал, что парень так среагирует!
- А подумать об этом не помешало бы, - задумчиво произнёс Саша. – Тогда нам с Серёгой не пришлось бы руки оббивать. Ты уж, Витёк, в следующий раз аккуратнее демонстрируй свои лингвистические познания.
- Учту, Алехандро! А тебе, Серж, как внесшему решающий вклад в наше спасение, я дарю на добрую память твой карандашный портрет работы великого Виктора Пензенского. Рисунок называется «Кило шестьсот». Ты рассказывал, что родился семимесячным, и при этом твой вес составлял один килограмм шестьсот грамм. А вон какой жердяй вымахал! Получи! Распишись!
- Спасибо, - выразил я благодарность самобытному художнику из русской глубинки.
Шарж мне понравился. Я выставил его на всеобщее обозрение из своей только что начатой коллекции.
- Да, - хмуро глядя на нарисованного меня, грустно сказал Игорь. – Видно, жизнь обошлась с тобой жестоко. И немало побила. Хочется помолиться. И принять душ.
- Поехали на Финский залив купаться! – предложил Ваня. – Тебе он будет купелью. Заодно ребят проводим.
- В смысле? – поинтересовался Игорь.
- Мы с Витьком завтра отправляемся по домам, - грустно известил Алёша. – Экзамены успешно завалили.
- Понятно. Тогда уж и Андрюху надо позвать. Вы выходите к КПП, ждите нас там.
Игорь Чевакин отправился в комнату за Андреем, а мы невесело пошли к контрольно-пропускному пункту. Рассевшись у училищного забора, мы завели неспешный разговор.
Минут через пять товарищи присоединились к нам. Мы были уже повеселее. На то она и молодость! С шутками, смеясь, мы потопали на автобусную остановку.
Вечер абсолютно удался!
Море вдохновляет! Оно даёт силы, роднит с вечным, с тем, что является источником жизни. И радости.
После купания мы завернули к хлебозаводу. Андрей ушёл на задание. Мы, сглатывая слюнки от невероятно насыщенного и вкусного запаха, который распространялся далеко и неотвратимо, стояли под окнами в указанном Андреем месте. Молодость затратила много энергии и основательно проголодалась!
Ждали недолго. Андрей умеет ладить с людьми. Он выдал через окно по два хлебобулочных изделия на брата. Затем присоединился к компании. Спать мы легли не голодными.
Утро вышло на загляденье хорошим. И неспешно текло себе.
Погода баловала и радовала, переплетаясь и гармонируя со временем. Спокойно, несуетливо Витя и Алёша сдали постельное бельё и получили свои документы.
Андрей, Игорь, Ваня, Саша и я ждали ребят в нашей каюте. Их чемоданы, уже упакованные, тоже ожидали хозяев.
Настроение Алёши и Вити соответствовало утру и погоде. Оба абитуриента, так и не ставшие курсантами, с ясными и светлыми ликами появились в дверях комнаты.
- Так, плакать не будем! – заявил Виктор. – Носы и глаза вытерли!
- Да мы и не думали нюни распускать, - твёрдо заверил Игорь Чевакин. – Меньше народу останется – больше нам шансов достанется!
- Математик! – воскликнул Алёша.
- Поэт! – вторил Виктор.
- Присядем на дорожку, - предложил Андрей.
- Я уж лучше на кровати посижу, - Саня плюхнулся на своё койко-место.
Мы присели на несколько секунд. Потом встали, обнялись и тронулись к дверям.
- Не провожайте, ребята, - попросил Виктор.
- Простились уже! Лучше готовьтесь к экзаменам и поступите учиться, - посоветовал нам уже многоопытный Алексей.
- Счастливого пути! – пожелал наш квартет убывающему дуэту.
Дверь закрылась.
- Че дэ? – дежурно вопросил Игорь Чевакин.
«Че дэ?» означает «что делать?».
- У меня сегодня экзамен, - деловито возвестил я.
- Ни пуха тебе, ни пера! – пожелали товарищи.
- Идите вы к ентой бабушке! – посоветовал я им.
- Не по правилам отвечаешь, - начал учить Андрей. – Надо сказать «К чёрту!»
- Вот и валите к нему! Мне моя бабушка не велела говорить таких слов. Она заменяла запрещённое слово другим. Говорила – «чёрненький».
- И куда нам теперь идти? – поинтересовался Игорь.
- К нему – к Чёрненькому!
- Ладно, - быстро согласился Игорь. – А после экзамена мы отметим его успешную сдачу?
- Безусловно и непременно! Приглашаю вас на чебуреки!
- Слышали мы про чебуреки! Нам таких чебуреков сто лет не надо! – заверил Андрей.
- В Питере – мильён чебуречных! – начал я разъяснительную работу.
- Но нас непременно угораздит в ту единственную, где мы подерёмся… - выразил своё законное мнение Ваня.
- Тогда погуляем по Гавани, а там решим, чем заняться и что съесть, - предложил я.
- Годится! – согласился Игорь.
- Замётано! – воскликнул Андрей.
- А ты уверен, что сдашь экзамен? – осторожно спросил Ваня.
- Уверен!
Экзамен я сдал на «отлично».
Мы гуляли по Гавани. Стояло замечательное, настоящее лето. Ощущался лёгкий ветерок с моря. Жизнь представлялась прекрасной.
В киоске мы купили конфеты «Грильяж». Прежде, до приезда в Ленинград, я и не знал о существовании таких конфет. «Грильяж» мне понравился. Смакование этой вкуснятины – ещё одна светлая и приятная сторона жизни!
- Ребята! – обратился к нам с воззванием Игорь. - Смотрите! В «Ленэкспо» открылась международная выставка, посвящённая рыболовству! Это должно быть интересно! Предлагаю посетить! Кто «За»?
Мы дружно подняли руки.
- Единогласно! – резюмировал Андрей.
Мы бродили по огромным выставочным площадям с раскрытыми от изумления ртами. Наши глаза также были широко открытыми; мы впитывали новые знания. Положительные впечатления и эмоции переполняли нас.
Неведомые орудия лова и добычи морепродуктов завораживали. Технический прогресс изумлял. Два часа до закрытия пролетели, как пять минут.
День складывался замечательно.
Недалеко от Гавани находилось несколько известных нам пунктов общественного питания. Мы прошли чуть вглубь Васильевского острова. Наш выбор пал на кафе, в котором работал музыкальный автомат. О кафе и автомате нам, конечно, поведал Андрей. Ни до, ни после этой абитуры ничего подобного в реальной жизни я больше не встречал. Только в зарубежных кинокартинах видел такие штуки. Как деталь загнивающего капитализма.
Мы пили кофе. Я предпочитаю двойной без сахара.
Андрей, как человек бывалый, научил пользоваться музыкальным автоматом, отправив в него мой пятачок – плату за науку. Хотя песню выбрал он. Мне она не понравилась, но, как человек, имеющий представление об этикете, я дослушал заказ до конца. А пока звучала музыка, я изучил репертуар. И с удивлением обнаружил в предлагаемом перечне песни группы «Криденс» - любимой группы моего дяди, к музыке которой он пристрастил и мою юную душу. Правда, у дяди иностранные ребята пели с «рёбер» - пластинки, записанной на рентгеновском снимке. Конечно же, я поставил «Криденс». За пятачок.
Мы говорили о чём-то хорошем. Улыбались. Кажется, я рассказывал товарищам об ансамбле то немногое, что слышал от дяди. Свои порции кофе и бутерброды мы уже употребили.
РУЛИ – НА ВСПЛЫТИЕ! (120 секунд)
Многие месяцы мне приходилось жить далеко от Родины. Бесконечное время. Бесконечная чужбина. Бесконечная тоска.
Я помню, как приходили минуты, когда тоска по родине была столь сильна, что я убегал из штурманской рубки в каюту, чтобы поплакать. Я знаю, что у моих товарищей тоже бывало такое время. Если я не мог уйти в каюту, то, склоняясь в штурманской рубке у приборов, плакал, спрятавшись за ними. Я хорошо помню те слёзы – большие и тяжелые – слёзы сильного молодого мужчины. Я просил море и ветер донести до родной земли мою тоску, а обратно – хотя бы запах родных мест.
Однажды я получил письмо, в которое мама положила веточку полыни со двора. Как я тогда рыдал!
Боже! Как хорошо думается о Родине, когда находишься вдали от нее! Хочется умереть сейчас же, сию секунду, лишь бы она была и здравствовала, и рождала б счастливых людей.
Первые дни после возвращения с чужбины острая душевная болезнь – почти невыносимая любовь к Родине – терзает нещадно. Я уже и дома, среди родных, любимых людей, а мне все жалко эту землю.
Но проходит время, и наступает момент, когда отчетливо понимаешь, что родная сторона обманула, высосала из тебя уже столько сил, что пора снова бежать из нее, чтобы не возненавидеть то, что нельзя ненавидеть, а суждено только любить. Я снова иду в море, где, измучившись до смерти, прощаю Родине ее предательство и надеюсь на ее счастливый завтрашний день.
И снова изо всех сил стремлюсь к тому, что есть боль и сладчайшее счастье, что нельзя ненавидеть, а суждено только любить.
Начался восьмой месяц с того момента, когда мы отошли от пирса родной бухты Средней залива Владимира и покинули территориальные воды Советского Союза.
Я поймал себя на мысли о том, что уже давно привык к ровному искусственному свету, к специфическому запаху, который исходит только от подводных лодок и которым одежда пропитывается раз и навсегда.
В разговорах моряки все чаще произносят слова «солнышко», «ветер», «родные», «дом». Тоска по свежему, а не восстановленному путем химической реакции, воздуху, похоже, гложет весь экипаж. Мы уже больше месяца находимся под водой в замкнутом и весьма ограниченном пространстве. Большая часть жизни экипажа в этом дальнем походе проходит на глубинах от ста до двухсот метров. Мы стёрты с лица Земли. Нас нет на её поверхности.
Я принадлежу к числу тех немногих счастливчиков, которым дано хотя бы видеть (при подвсплытии на перископную глубину) небо, чистое или в облаках; небесные светила; поверхность моря, которое может быть спокойным или штормовым; а то и попавшую в поле зрения чайку.
…Совсем недавно наша атомная подводная лодка с крылатыми ракетами осуществляла скрытное слежение за американским авианосцем и его шестью кораблями охранения. Мы перепахали всю северную часть Индийского океана, непрерывно держа авианосную группу на прицеле. По пути от Оманского залива к острову Сокотра пришло сообщение о гибели советской лодки в Атлантике.
Мне представилось, как десятки «потаённых судов» разных стран пронзают своими совершенными корпусами толщи вод Мирового океана, участвуя в опасных для всего человечества операциях холодной войны.
Срочное погруженье!
Задраен рубочный люк!
Сто двадцать секунд – как мгновенье,
Как сердца надорванный стук!
Камнем падаем в толщу.
Трясется корма – самый полный!
Обманчивы звездные ночи!
Коварством ласкают волны!
В подводной лодке – тревога.
Объявлен режим «Тишина».
Тревожим почтенного Бога:
«Не дай Бог, не дай Бог – война!»
В открытом и вольном море
Для жертвы друг друга пасем.
На случай надуманной ссоры
Ужасный заряд припасен.
Все ложь обрядили в тогу
Всеобщего кумира.
Нет Бога, кроме Бога.
Нет мира, кроме Мира.
Эту пацифистскую песенку в прошлом году пел в каютах наш бывший сослуживец Сережа Иванов. За подобные куплеты, хрипотцой пропетые под раздолбанную ленинградскую шестиструнку, старшину команды акустиков и мичмана флота уволили со службы без выходного пособия и пенсии перед самой «автономкой». Опальный моряк стал активно концертировать на кухнях бывших коллег. Самодеятельные незатейливые песенки быстро превратили Сергея Иванова в Прометея Ракушки и советского городка с неофициальным названием «Техас», в символ подпольной свободной мысли режимных военных поселков Приморья.
А сто двадцать секунд необходимо было нашей лодке для погружения из надводного положения на безопасную от таранного удара глубину.
Я вспомнил, как начальник политического отдела дивизии, капитан первого ранга Дранч, мужчина необъятных габаритов, обличал на офицерском собрании наш экипаж:
- Вы оказались слепы и небдительны!
- Действительно! – съёрничал вполголоса минер.
- Вы пригрели на своей груди…
Минер осмотрелся вокруг и внес поправку:
- Своих грудях…
-… змею предательства, подлости и разврата! Среди вас находился враг! Он сидел с вами за одним столом и ел с вами один хлеб. Он пел вам растлевающие шансончики и срывал аплодисменты. Прямо скажу – не-зас-лу-жен-ные! О чем пел этот Иванов? Что это за слова такие:
«Ракушка – огромная дыра
На судьбах у молодых ребят?..»
Что значит «На судьбах у»? Этот Иванов элементарно безграмотен! Уж пел бы лучше «В судьбах молодых людей». Теперь, товарищи офицеры, я разберу по косточкам еще один пасквиль на героев-подводников нашего доморощенного, с позволения сказать, барда. Зачитываю дословно.
Дранч достал из нагрудного кармана листок и аккуратно расправил его.
- Хранит у сердца, вместе с партбилетом, – не преминул вставить свое слово Колька- минер.
- Слушайте внимательно, товарищи офицеры! Обратите внимание на… гнилой душок, который исходит от этого…стихотворения. Нет! Не стихотворения! А пародии на… литературное произведение.
И начальник политотдела нараспев, с выражением, стал читать с листа, помогая себе жестами и мимикой.
В чреве стальной субмарины,
Со странной, нежданной судьбою,
Венчанные с глубиною,
Жизнь коротают мужчины.
Не каждый спасет здесь душу.
Совесть спасет здесь не всякий.
Без жалости мнет и душит
Планета Железяка.
Романтика – редкая гостья
В цепи подводницких будней.
Фортуна лукавит в кости;
В ее мы поверили плутни.
Великим обманом прикрыта
Простая того причина,
Ради чего зарыты
Заживо в воду мужчины.
Капитан первого ранга Дранч около получаса разбирал стихи мичмана Иванова, критикуя их с политической и литературной позиций, в которых, конечно же, капитан первого ранга обязан был разбираться лучше мичмана примерно настолько же, насколько звание Дранча было выше звания Иванова.
… Даже пока я вспоминал этот эпизод, с каждой из субмарин, бороздивших необъятные просторы Мирового океана, могла случиться беда. Любой выход в море любой подводной лодки - это всегда риск, непредсказуемый финал, борьба со стихией, с собой, героизм.
… Когда мы всплыли у острова Сокотра, нас ждало полтора десятка вымпелов оперативной эскадры Индийского океана, считая и суда обеспечения, спасателей, госпитальное судно, и, разумеется, десантный корабль с морской пехотой.
На якоре в надводном положении мы провели всего три дня. Экипаж сменами свозили на борт плавучего госпиталя для медицинского обследования и лечения. Свою очередь мне пришлось уступить БАСу – Баронову Александру Сергеевичу.
- Штурман, ты и так здоровее здорового. Выручи! Мне одна потрясающая врачиха повторный курс назначила, а мне вахту стоять…Я уже и старпому сказал, что ты согласен. А?..
Я взял у тонко организованного душой командира группы акустиков красно-бело-красную повязку «како», надел на свою левую руку и сделал БАСу пальцами «адьё».
- Спасибо, штурман! Ты же все равно у нас… монах Пересвет.
- Теперь ты – на службе, а Саня – на дружбе, - поупражнялся в остроумии мой закадычный приятель Колька – минёр. Вытаращив глаза и делая голос, как у спортивного комментатора Николая Озерова, минер проорал на всю верхнюю палубу:
- Замена в ходе встречи! Акустик обводит штурмана вокруг пальца. Да-а-а! Как два пальца об асфальт! Вот акустик выходит один на один с капитаном медицинской службы. Игрок в белом халате применяет против БАСа грубый силовой прием! Бросок! Еще бросок! ГО-О-ОЛ! Как сокол! БАС предпринимает ответную контратаку, прорывает оборону команды в белых халатах! Бросок! Бросок! Еще бросок! Это ничья! Такой хоккей нам не нужен!
Затем, поставив ладони рупором, минер изобразил репродуктор на железнодорожном вокзале:
- Уважаемые граждане отъезжающие! Не забудьте вставить беруши! Чтобы кое-что не хлынуло через уши! Внимание всем военморам! Застегните гульфики, зашейте карманы, чтобы ваши дымящиеся от долгого воздержания и сильного возбуждения торпеды, взятые наперевес, не навели ужас на медперсонал и не пробили обшивку госпитального судна!
- Коля, не трынди, - посоветовал я минеру, - ты и так всех акул распугал.
- Я, может, напрасно растрачиваю свой талант перед неблагодарной публикой, но я не такой непробиваемый идеалист, как ты, штурман. Ради недостижимой цели совершенствования человечества ты лишаешь себя простых и естественных жизненных радостей. Молод ты иш-шо! Да и повзрослеешь не скоро. Судя по всему – годам к сорока только. Если доживешь до сорока…
… Еще два дня мы провели в столице Южного Йемена – Адене. Странно было видеть следы недавнего боя танков советского производства против катеров советского производства. Несколько подбитых танков дымились на причальной зоне; примерно столько же катеров, уткнувшись в мелководье, догорали в бухте. Такова гражданская война.
Совсем недавно наши моряки спасали иностранцев от жестокой расправы местных жителей. Нескольких англичан забрала дизельная подводная лодка. Советских граждан йеменцы не трогали. Помимо оружия, наша страна им давала также продовольствие, медикаменты и горючее.
После Адена несколько дней мы провели в Красном море. Естественно, в надводном положении.
У архипелага Дахлак эфиопские партизаны пытались взорвать нашу атомарину, приняв ее за большую дизельную подводную лодку. Морские пехотинцы вовремя обнаружили подводных диверсантов и обстреляли их из крупнокалиберного пулемета. Пули попали во взрывчатку, и от диверсантов почти ничего не осталось. А Красное море избежало атомной аварии.
Теперь мы снова шли в водах Индийского океана в сторону Вьетнама, где нам предстояли дела и отдых. Корабль только что миновал меридиан Коломбо. Я проложил курс на пролив Грейт-Чаннел, сдал вахту и пошел в кают-компанию подкрепиться.
Прием пищи уже окончился. Свободные от вахты офицеры играли в шахматы на звание чемпиона экипажа.
Некормлеными остались только двое – командир дивизиона живучести капитан третьего ранга Веселов Вячеслав Борисович и я.
- Марат, убери эту тарелку и налей борщ в другую.
Марат Галин, вестовой матрос, молча передал тарелку в раздаточное окошко, принял от напарника матроса Фрейдиса новую порцию борща и передал Веселову.
- Галин. Я третью порцию тебе возвращаю. Ты никак не поймешь. Я не буду есть борщ, в котором ты моешь большие пальцы своих рук. Вылей это и подай новую порцию. Но не купай в моем борще свои руки!
Я предпочел выпить только два стакана компота.
В кают-компанию заглянул замполит Антон Иванович Тенежиян.
- Штурман, вы играете в шахматы?
- Уже нет. Вчера проиграл и выбыл из соревнований. Доктор применил запрещенную технику: купил у меня победу за десять сеансов иглотерапии и мою порцию вина до самого Вьетнама.
- Я разберусь с этим доктором!
- Не надо, Антон Иванович! Мы – по обоюдному согласию…
- А кто предложил?
- Конечно же, я…
- Не верю, штурман. Но делаю вам замечание.
- А об чем замечание, товарищ замполит?
- Ну не грубите, штурман. Вы же интеллигент. Вам так не к лицу грубость.
- Штурман, замполит намекает, что грубость тебе идет к другому месту.
- А с вами, Веселов, я вообще не разговариваю.
- Да и я с вами, товарищ капитан третьего ранга. Тем более, что вы, войдя в кают-компанию, даже не пожелали нам со штурманом приятного аппетита.
- Приятного аппетита, - сказал Тенежиян.
- Спасибо, - ответили мы с Веселовым.
-…штурман, - продолжил замполит, выходя из кают-компании.
- Балласт, - заключил Веселов в спину Тенежияна.
- Самый хитрый из армян – замполит Тенежиян, - пропел, двигая фигуру, начинающий специалист по космической разведке Жека Кушнер.
- Тебе мат, певец, - обрадовал своего подчиненного Владик Берзев. – Иди, скажи замполиту, пусть в таблице отметит.
- Я ему скажу, что ты воспользовался своим служебным положением и приказал мне проиграть. Тенежиян поверит и устроит тебе головомойку.
- А потом я тебе. Только намылю не только голову, а и шею, и ...
- Интим не предлагать!
- Я и не буду.
- Кстати, штурман, - поспешил сменить тему Кушнер, - какая самая популярная глубина погружения была на прошедшей вахте?
- Сто девяносто семь.
- Спасибо.
- Кушайте, не обляпайтесь.
Я спустился палубой ниже в каюту командиров боевых частей, достал дневник, замаскированный под конспект первоисточников классиков марксизма-ленинизма, и стал писать о жизни героев-подводников: «Нет повести печальнее на свете…»
Замполит материализовался в каюте неслышно, как слуга инквизиции. В руках он держал стопку книг. Сверху лежал «Вий» Гоголя. Моё услужливое воображение прокрутило кадры из одноименного кинофильма с Леонидом Куравлевым и Натальей Варлей: бледный бурсак часто крестился в меловом круге, по периметру которого летала в гробу панночка.
Volens-nolens (волей-неволей) подумалось о вечном.
Я закрыл дневник и убрал на полку. Замполиту была видна лишь надпись «Конспекты».
- А дайте мне, Антон Иванович, Гоголя!
- Ты что, штурман, «Вия» не читал?
- Читал. Люблю, знаете ли, Николая Васильевича. Наслаждаюсь его слогом.
- Возьми что-нибудь другое.
- Беру Гоголя. Мне через пять часов на вахту. Я сейчас спать лягу.
Я взял «Вия», поставил на полку рядом с конспектами и стал расправлять койку.
- Отдыхай, штурман.
Я кивнул, разделся, повесил у изголовья ПДУ – портативное дыхательное устройство, и, взлетев на второй ярус, почти мгновенно уснул.
… Сон освежил, принес долгожданный отдых. Вахта началась легко.
Командир вызвал интенданта и приказал «отменно накормить штурмана».
Тот принес красную икру, балык, хлеб, кофе и шоколад. На двоих.
Мы неплохо подкрепились.
- Ну, поели, можно и поспать, - произнес довольный кэп. – Штурман, где мы?
Я показал точку на карте.
- Штурман, а не пора ли нам проверить отсутствие слежения за нами? – Кэп, склонившись над путевой картой, тоже взял циркуль-измеритель и прошелся им по курсу.
Я доложил результаты расчетов и свои предложения.
- Согласен, штурман. Через пять минут командуй начало маневра, - сказал командир и лег на кровать в рубке.
Я предупредил вахтенного офицера и вахтенного инженера-механика о предстоящем скоро маневрировании. Они отдали необходимые распоряжения.
Вахтенный инженер-механик Веселов Вячеслав Борисович сообщил по корабельной связи офицерам, обслуживающим пульт управления главной энергетической установкой, то есть двумя ядерными реакторами, о возможных частых и кратковременных изменениях режима движения.
- Быть готовыми к даче реверса, - Веселов отключил связь. – А ты сними управление рулем глубины с автомата. Управлять будешь вручную.
Старший матрос Хутаба – командир отделения рулевых-сигнальщиков – самый опытный, после боцмана, специалист в своем деле. Все «рули» (так на лодках называют рулевых-сигнальщиков) - мои подчиненные. Еще один из них сидит слева от командира отделения спиной к нему и управляет лодкой по курсу.
Хутаба мнет кистевой эспандер – использует время вахты с максимальной пользой.
Из второго отсека в центральный пост, согнувшись, как и все, в проеме круглой переборочной двери, пришёл старший помощник командира корабля и с шумом опустился в камазовское кресло. Старпом – мужчина некрупный и подвижный. И всегда от него получается много шума.
Камазовское кресло командир распорядился поставить в центральном посту перед самой автономкой; его спинка почти упирается в носовую переборку отсека; чтобы попасть в штурманскую рубку, расположенную по левому борту корабля, из кресла достаточно просто встать и перешагнуть через комингс – порог. Все главные контрольные приборы, расположенные в центральном посту, из этого укромного и удобного места видны как на ладони.
Когда штурманы выходят из своей рубки или входят в нее, вахтенному командиру (кэпу, старпому или замкомдивизии) приходится убирать ноги с пути навигаторов.
Но когда вахтенного командира сморит сон, то штурманы перешагивают через ноги своих непосредственных и прямых начальников, как через беговые барьеры.
Я посмотрел на корабельные часы.
- Пора, товарищ командир.
Кэп одним глазом взглянул на свой ручной хронометр и кивнул.
- Командуй, штурман.
Я уже открыл, было, рот, чтобы рекомендовать вахтенному офицеру начать маневрирование на предмет проверки отсутствия слежения за нами, когда старший матрос Хутаба уронил на палубу эспандер. Рулевой наклонился за спортивным снарядом и нечаянно плечом перевел рычаг управления лодкой по глубине на погружение.
Лодка ранено клюнула носом и камнем пошла вниз.
Кэп ругнулся и вскочил с койки, но тут же, скользнув поверх стола автоматического прокладчика курса корабля, улетел головой за него, ударившись о приборы, закрепленные на носовой переборке отсека. Над картой торчали только ноги в кожаных подводницких тапках в дырочку.
Я успел ухватиться за переборку штурманской рубки и пытался вылезть в центральный пост. Было трудно попасть в узкий проем, изменивший свое привычное расположение в пространстве. Я продирался из рубки изо всех сил.
Угол наклона носа корабля ко дну (дифферент) нарастал с дикой скоростью. Секундная стрелка часов взбесилась: то ли время растворилось в нас, то ли мы растворились во времени; корабельные часы жили отдельной жизнью; я же физически ощущал вязкость и плотность каждого мгновения, то растянутого до громоздкого неприличия минуты, то спрессованного до наглой скорости ничем не прикрытой мысли.
В центральном посту все было кувырком. Старпом каким-то фантастическим образом завалился за спину камазовского кресла и прикладывал титанические усилия для того, чтобы выбраться из неожиданной ловушки.
Все вахтенные отсека попадали со своих мест, крепко ударившись о механизмы и арматуру.
Веселов, оказавшийся у переборочной двери, сбросив с себя рулевого Исаева и, убрав свои ноги со старпома, на четвереньках пробирался мимо меня к пульту корабельной связи. Я пытаюсь перепрыгнуть через механика Веселова. Неудачно. Падаю в кресло. Выкарабкиваюсь из него, прикладывая невероятные усилия. Недаром люблю спорт. Веселов добрался до своего командного пункта и по трансляции связался с пультом управления ГЭУ - отдал распоряжения офицерам. Они сманеврировали ходом.
… Стрелка дифферентометра прошла отметку пятнадцать градусов... двадцать градусов…
Я перелажу через тела, как в замедленной съемке – рапиде, и тянусь к рычагу, чтобы поставить горизонтальные рули на всплытие. «Я потом подсоблю вам, ребята! Сейчас нужно всплывать! Это – важнее всего!»
Наконец-то дотянувшись до заветного рычага, ставлю горизонтальные рули на всплытие.
Помогаю Хутабе подняться. Он уже на своем боевом посту, держит рукоять рычага. Левая бровь в крови, губа тоже разбита.
- Большие кормовые горизонтальные рули пять градусов на всплытие! – докладывает Хутаба. – Лодка продолжает погружаться! Дифферент – тридцать градусов на нос! Глубина – триста десять метров!
- Ну, давай, Хутаба, всплывай!
Смотрю по сторонам. Помогаю подняться Исаеву и Кольке-минеру. У обоих разбиты лица.
Исаев возвращает лодку на прежний курс.
Мичман Виктор Шаглаев, с которым мы идем вместе уже в третью автономку, добрался-таки до клапана, открыл его и подал воздух высокого давления (двести атмосфер) в носовую группу цистерн главного балласта.
При такой скорости, на такой глубине и при таком дифференте – что мертвому припарка. Но все же – теоретический шанс. Витя исполнил свой долг.
Веселов объявил по трансляции аварийную тревогу. Витя Шаглаев продублировал его корабельным звонком.
Собственно, всем уже некоторое время понятно, что дело пахнет керосином и лодке грозит гибель.
Минер помог старпому выбраться из-за кресла. Старпом бросил в него чистовой вахтенный журнал и стал отдавать команды.
Смирный Хутаба бел, как полотно. Его рука судорожно сжимает рычаг управления кормовыми горизонтальными рулями. Кладу руку на его плечо, успокаиваю:
- Мы справимся, Хутаба! Вы – справитесь!
В центральном посту появился командир и встал за спиной рулевого.
- Лодку чувствуешь, сынок?
- Чувствую, товарищ командир!
- Всплывай, сынок!
- Есть всплывать, товарищ командир!
Все мы только тем и занимаемся, что пытаемся всплыть, а не утонуть.
Секунды и минуты превратились в отдельную жизнь нервов высокого накала.
В центральном посту восстановлен порядок.
Я протиснулся обратно в штурманскую рубку, записал в навигационный журнал координаты и обстоятельства аварийной ситуации, сделал отметку на карте. Включил эхолот, сверил глубину с картой. Доложил командиру:
- Глубина с карты пять тысяч сто метров!
- Есть! – откликнулся кэп.
- Под килем – четыре тысячи семьсот метров!
Смотрю на глубиномер и дифферентометр.
Дифферент удалось удержать на тридцати градусах, но корабль все же проваливается вниз.
Если угол не начнет уменьшаться, то через несколько минут полетят со своих оснований все тяжеленные механизмы подводной лодки.
Будто узнав мои мысли, стрелка дифферентометра стала отходить. Угол уменьшается… Двадцать пять градусов… двадцать… пятнадцать… десять… восемь градусов. На нос. Лодка продолжает падать, глубина погружения увеличивается.
- Ну, милая, всплывай! – гипнотизирует корабль командир.
Предельно допустимая глубина погружения подводных лодок нашего проекта – триста двадцать метров. Прибор показывает четыреста пятьдесят! Красная отметка на шкале давно пройдена!
Мы продолжаем погружаться, но утешаем себя мыслью о том, что заводчане сработали корабль крепким; не зря же на глубиномере оцифровка до пятисот метров!
Два больших винта яростно перемалывают воду за кормой; они пытаются вытащить нас из пучины поближе к поверхности. Но корабль весит около десяти тысяч тонн. Так просто эту махину не остановить, не вытянуть.
Неужто сейчас раздастся треск, хлопок, прочный корпус не выдержит, вода сомнет лодку, как лист бумаги, и все кончится? Каждый из нас знает физику в необходимом объеме. Мне представилась ужасная картина: срываются со станин срезанные (легко, будто ножом по маслу,) тяжеленные механизмы, может быть, и оба реактора, круша все и перемешивая искореженное железо с телами, с гидравликой, продуктами, пластинами регенерации, со свистом из магистралей воздуха низкого, среднего и высокого давления, паром и криками людей. Вот из кормовых отсеков падает вниз все содержимое технического чуда вместе с венцом природы – людьми, ссыпаясь в мягкую подставленную ладонь Индийского океана…
Встряхнуло, пересыпало, переломало… За несколько секунд… Лодка, ударившись о дно, разворотив морду, ничего не видя и не слыша, стукнувшись и хвостом – кормой, агонизирует взрывами и пожарами еще некоторое время; но потом, затихнув, окончательно похоронив в себе всякую жизнь, умирает сама, превратившись в страшный, видимый только Богу и морским обитателям, памятник погибшим морякам…
Вот так. И все?!!
Возможно, подобным образом погибла американская субмарина «Трешер».
Но у нас еще есть шанс! Мы пока живы и боремся за живучесть корабля до последней возможности, до последнего вздоха! Каждую секунду!
Глубиномер показал пятьсот метров! Шкала на приборе закончилась. Но, по ощущениям, мы продолжаем погружаться.
Хутаба так и доложил (а ведь он один из всего экипажа сейчас чувствует организм корабля; он – наш врач и священник):
- Глубина пятьсот метров! Лодка погружается!
Прошло еще несколько долгих-предолгих секунд. К стрелкам часов будто привешены огромные многопудовые гири; тиканье отдается колокольным набатом.
«Море – моя могила и купель», - вспомнилась фраза Алексея Лебедева - поэта-подводника, погибшего в Великую Отечественную войну.
Корабль задрожал всем корпусом и передал дрожь людям. Так нам показалось. Мы переглянулись. Затаили дыхание. Прислушались к кораблю, к тому, что там, за его стальными пределами.
Лица подводников напряжены, сосредоточены. По лбам, щекам, шеям катится крупный пот. И по спинам, и по грудям, и ниже.
В глазах немой вопрос и невероятная борьба: «Верим – не верим!» И надежда! И мольба!
У кого-то – отчаянье: «Не может сейчас все закончиться! Нет!»
Несколько человек в центральном посту, в том числе и молодые матросы, поседели прямо на глазах.
Стрелка зашкалившего глубиномера не движется. Лодку трясет крупной, очень ощутимой дрожью.
Если бы перед погружением мы натянули от борта к борту нитку, насколько бы она сейчас провисла?!!
Почему-то именно в этот момент из второго отсека в центральный пост вошел наш уважаемый боцман – старший мичман Стрелец Николай Николаевич.
- Прошу разрешения, товарищ командир.
Кэп сдержанно кивнул. Стрелец положил свою ладонь на онемевшую руку Хутабы.
- Она всплывает! – громким шепотом говорит Хутаба, словно боится вспугнуть всплытие.
Несколько секунд рулевые правят вдвоем.
Боцман прислушивается к кораблю, напрягая все свои чувства. Наконец, просветлев лицом, произносит спокойно:
- Лодку чувствую… Лодка начала всплывать! Дифферент – пять градусов на корму.
Руку Хутабы свело и он не может ее разжать. Рулевому помогают боцман и командир.
- Хутаба, миленький, все хорошо, - говорит кэп. – Отпусти руку. Ты справился, сынок.
Наконец рулевой разжал пальцы и уступил управление кораблем.
Ожил и стал работать глубиномер.
- Глубина пятьсот метров! Дифферент – пять градусов на корму! Всплываем, - доложил невозмутимый боцман.
- Есть, - ответил командир. В его голосе снова металл. – Всплывать на глубину сто девяносто семь метров с дифферентом два градуса… Осмотреться в отсеках.
Боцман и механик повторили команды.
У Хутабы несчастный вид.
- Товарищ командир, - начал старший матрос, поймав на себе взгляд кэпа.
- Ничего, Хутаба. Бывает… Встань сюда. Рулевой встал на указанное место. Командир провёл молниеносный прямой удар в челюсть. Хутаба упал в кресло. Нокаут.
Дали отбой аварийной тревоги.
- Глубина сто девяносто семь метров. Дифферент – ноль градусов, - доложил боцман.
- Так держать, - приказал командир.
- Есть так держать!
- Минёр, принимай вахту!
- Есть принять вахту!
В отсеках осмотрелись и доложили в центральный пост. Минёр объявил по корабельной трансляции:
- Готовность номер два подводная. Третьей боевой смене заступить.
С пульта управления главной энергетической установкой спросили:
- Центральный! Кто это нас только что чуть не угробил?
- Хутаба.
- Он меня слышит?
- Уже да.
- Ты, Хутаба, хороший человек. Вот и не обижайся на нас.
Я подошел к переговорному устройству.
- Товарищ командир, разрешите, - кивнул я на «каштан». Тот молча согласился.
Я включил циркулярную связь.
- Внимание, экипаж! Говорит штурман. Прошу Хутабу не калечить. С него уже довольно.
И отключил «каштан».
Маневр проверки отсутствия слежения мы выполнили точно в соответствии с моими расчётами, только со сдвигом во времени. В вахтенном журнале минёр сделал записи: « В … часов … минут начата проверка отсутствия слежения»; « В … часов … минут окончена проверка отсутствия слежения. Слежения за кораблем не обнаружено».
… В конце вахты мой «руль» заглянул в штурманскую рубку. Он охал, держась за ребра. На лице свежело несколько синяков и ссадин.
- Спасибо, товарищ командир, за то, что заступились.
Ещё недавно черноволосый Хутаба сам прошел по лодке с первого по десятый отсек, прося у экипажа прощения. Люди поняли кающуюся душу и отпустили рулевому грех.
- Слава Богу, Хутаба, что всё обошлось! Слава Богу!
Перед вечерним чаем в штурманскую рубку заглянул офицер особого отдела комитета государственной безопасности. В рубке, кроме нас, никого не было.
- Где мы, штурман? – поинтересовался особист.
Я показал место корабля на карте. Он наклонился над ней и тихонечко сказал мне:
- Знаешь, мир не без добрых людей. Один добрый человек утверждает, что ты вместо конспектов первоисточников пишешь дневник. Тебе, конечно, известно, что, согласно Корабельному Уставу, ведение дневников на подводных лодках запрещено.
- Знаю. Поэтому я Устава не нарушаю и дневников не веду.
- Вот и ладненько. Докладывать о принятых мерах, как ты понимаешь, мне придется. Доложу, что произвел проверку лично, но сигнал не подтвердился… Тем более, что командир распорядился готовить наградные документы на Веселова, Шаглаева и на тебя.
Особист тихонечко исчез. Через пару минут на смену пришел штурманёнок Юра Коновалов, которому я с удовольствием сдал вахту.
Многие месяцы мне приходилось жить далеко от Родины. Бесконечное время. Бесконечная чужбина. Бесконечная тоска.
Я помню, как приходили минуты, когда тоска по родине была столь сильна, что я убегал из штурманской рубки в каюту, чтобы поплакать. Я знаю, что у моих товарищей тоже бывало такое время. Если я не мог уйти в каюту, то, склоняясь в штурманской рубке у приборов, плакал, спрятавшись за ними. Я хорошо помню те слёзы – большие и тяжелые – слёзы сильного молодого мужчины. Я просил море и ветер донести до родной земли мою тоску, а обратно – хотя бы запах родных мест.
Однажды я получил письмо, в которое мама положила веточку полыни со двора. Как я тогда рыдал!
Боже! Как хорошо думается о Родине, когда находишься вдали от нее! Хочется умереть сейчас же, сию секунду, лишь бы она была и здравствовала, и рождала б счастливых людей.
Первые дни после возвращения с чужбины острая душевная болезнь – почти невыносимая любовь к Родине – терзает нещадно. Я уже и дома, среди родных, любимых людей, а мне все жалко эту землю.
Но проходит время, и наступает момент, когда отчетливо понимаешь, что родная сторона обманула, высосала из тебя уже столько сил, что пора снова бежать из нее, чтобы не возненавидеть то, что нельзя ненавидеть, а суждено только любить. Я снова иду в море, где, измучившись до смерти, прощаю Родине ее предательство и надеюсь на ее счастливый завтрашний день.
И снова изо всех сил стремлюсь к тому, что есть боль и сладчайшее счастье, что нельзя ненавидеть, а суждено только любить.
Начался восьмой месяц с того момента, когда мы отошли от пирса родной бухты Средней залива Владимира и покинули территориальные воды Советского Союза.
Я поймал себя на мысли о том, что уже давно привык к ровному искусственному свету, к специфическому запаху, который исходит только от подводных лодок и которым одежда пропитывается раз и навсегда.
В разговорах моряки все чаще произносят слова «солнышко», «ветер», «родные», «дом». Тоска по свежему, а не восстановленному путем химической реакции, воздуху, похоже, гложет весь экипаж. Мы уже больше месяца находимся под водой в замкнутом и весьма ограниченном пространстве. Большая часть жизни экипажа в этом дальнем походе проходит на глубинах от ста до двухсот метров. Мы стёрты с лица Земли. Нас нет на её поверхности.
Я принадлежу к числу тех немногих счастливчиков, которым дано хотя бы видеть (при подвсплытии на перископную глубину) небо, чистое или в облаках; небесные светила; поверхность моря, которое может быть спокойным или штормовым; а то и попавшую в поле зрения чайку.
…Совсем недавно наша атомная подводная лодка с крылатыми ракетами осуществляла скрытное слежение за американским авианосцем и его шестью кораблями охранения. Мы перепахали всю северную часть Индийского океана, непрерывно держа авианосную группу на прицеле. По пути от Оманского залива к острову Сокотра пришло сообщение о гибели советской лодки в Атлантике.
Мне представилось, как десятки «потаённых судов» разных стран пронзают своими совершенными корпусами толщи вод Мирового океана, участвуя в опасных для всего человечества операциях холодной войны.
Срочное погруженье!
Задраен рубочный люк!
Сто двадцать секунд – как мгновенье,
Как сердца надорванный стук!
Камнем падаем в толщу.
Трясется корма – самый полный!
Обманчивы звездные ночи!
Коварством ласкают волны!
В подводной лодке – тревога.
Объявлен режим «Тишина».
Тревожим почтенного Бога:
«Не дай Бог, не дай Бог – война!»
В открытом и вольном море
Для жертвы друг друга пасем.
На случай надуманной ссоры
Ужасный заряд припасен.
Все ложь обрядили в тогу
Всеобщего кумира.
Нет Бога, кроме Бога.
Нет мира, кроме Мира.
Эту пацифистскую песенку в прошлом году пел в каютах наш бывший сослуживец Сережа Иванов. За подобные куплеты, хрипотцой пропетые под раздолбанную ленинградскую шестиструнку, старшину команды акустиков и мичмана флота уволили со службы без выходного пособия и пенсии перед самой «автономкой». Опальный моряк стал активно концертировать на кухнях бывших коллег. Самодеятельные незатейливые песенки быстро превратили Сергея Иванова в Прометея Ракушки и советского городка с неофициальным названием «Техас», в символ подпольной свободной мысли режимных военных поселков Приморья.
А сто двадцать секунд необходимо было нашей лодке для погружения из надводного положения на безопасную от таранного удара глубину.
Я вспомнил, как начальник политического отдела дивизии, капитан первого ранга Дранч, мужчина необъятных габаритов, обличал на офицерском собрании наш экипаж:
- Вы оказались слепы и небдительны!
- Действительно! – съёрничал вполголоса минер.
- Вы пригрели на своей груди…
Минер осмотрелся вокруг и внес поправку:
- Своих грудях…
-… змею предательства, подлости и разврата! Среди вас находился враг! Он сидел с вами за одним столом и ел с вами один хлеб. Он пел вам растлевающие шансончики и срывал аплодисменты. Прямо скажу – не-зас-лу-жен-ные! О чем пел этот Иванов? Что это за слова такие:
«Ракушка – огромная дыра
На судьбах у молодых ребят?..»
Что значит «На судьбах у»? Этот Иванов элементарно безграмотен! Уж пел бы лучше «В судьбах молодых людей». Теперь, товарищи офицеры, я разберу по косточкам еще один пасквиль на героев-подводников нашего доморощенного, с позволения сказать, барда. Зачитываю дословно.
Дранч достал из нагрудного кармана листок и аккуратно расправил его.
- Хранит у сердца, вместе с партбилетом, – не преминул вставить свое слово Колька- минер.
- Слушайте внимательно, товарищи офицеры! Обратите внимание на… гнилой душок, который исходит от этого…стихотворения. Нет! Не стихотворения! А пародии на… литературное произведение.
И начальник политотдела нараспев, с выражением, стал читать с листа, помогая себе жестами и мимикой.
В чреве стальной субмарины,
Со странной, нежданной судьбою,
Венчанные с глубиною,
Жизнь коротают мужчины.
Не каждый спасет здесь душу.
Совесть спасет здесь не всякий.
Без жалости мнет и душит
Планета Железяка.
Романтика – редкая гостья
В цепи подводницких будней.
Фортуна лукавит в кости;
В ее мы поверили плутни.
Великим обманом прикрыта
Простая того причина,
Ради чего зарыты
Заживо в воду мужчины.
Капитан первого ранга Дранч около получаса разбирал стихи мичмана Иванова, критикуя их с политической и литературной позиций, в которых, конечно же, капитан первого ранга обязан был разбираться лучше мичмана примерно настолько же, насколько звание Дранча было выше звания Иванова.
… Даже пока я вспоминал этот эпизод, с каждой из субмарин, бороздивших необъятные просторы Мирового океана, могла случиться беда. Любой выход в море любой подводной лодки - это всегда риск, непредсказуемый финал, борьба со стихией, с собой, героизм.
… Когда мы всплыли у острова Сокотра, нас ждало полтора десятка вымпелов оперативной эскадры Индийского океана, считая и суда обеспечения, спасателей, госпитальное судно, и, разумеется, десантный корабль с морской пехотой.
На якоре в надводном положении мы провели всего три дня. Экипаж сменами свозили на борт плавучего госпиталя для медицинского обследования и лечения. Свою очередь мне пришлось уступить БАСу – Баронову Александру Сергеевичу.
- Штурман, ты и так здоровее здорового. Выручи! Мне одна потрясающая врачиха повторный курс назначила, а мне вахту стоять…Я уже и старпому сказал, что ты согласен. А?..
Я взял у тонко организованного душой командира группы акустиков красно-бело-красную повязку «како», надел на свою левую руку и сделал БАСу пальцами «адьё».
- Спасибо, штурман! Ты же все равно у нас… монах Пересвет.
- Теперь ты – на службе, а Саня – на дружбе, - поупражнялся в остроумии мой закадычный приятель Колька – минёр. Вытаращив глаза и делая голос, как у спортивного комментатора Николая Озерова, минер проорал на всю верхнюю палубу:
- Замена в ходе встречи! Акустик обводит штурмана вокруг пальца. Да-а-а! Как два пальца об асфальт! Вот акустик выходит один на один с капитаном медицинской службы. Игрок в белом халате применяет против БАСа грубый силовой прием! Бросок! Еще бросок! ГО-О-ОЛ! Как сокол! БАС предпринимает ответную контратаку, прорывает оборону команды в белых халатах! Бросок! Бросок! Еще бросок! Это ничья! Такой хоккей нам не нужен!
Затем, поставив ладони рупором, минер изобразил репродуктор на железнодорожном вокзале:
- Уважаемые граждане отъезжающие! Не забудьте вставить беруши! Чтобы кое-что не хлынуло через уши! Внимание всем военморам! Застегните гульфики, зашейте карманы, чтобы ваши дымящиеся от долгого воздержания и сильного возбуждения торпеды, взятые наперевес, не навели ужас на медперсонал и не пробили обшивку госпитального судна!
- Коля, не трынди, - посоветовал я минеру, - ты и так всех акул распугал.
- Я, может, напрасно растрачиваю свой талант перед неблагодарной публикой, но я не такой непробиваемый идеалист, как ты, штурман. Ради недостижимой цели совершенствования человечества ты лишаешь себя простых и естественных жизненных радостей. Молод ты иш-шо! Да и повзрослеешь не скоро. Судя по всему – годам к сорока только. Если доживешь до сорока…
… Еще два дня мы провели в столице Южного Йемена – Адене. Странно было видеть следы недавнего боя танков советского производства против катеров советского производства. Несколько подбитых танков дымились на причальной зоне; примерно столько же катеров, уткнувшись в мелководье, догорали в бухте. Такова гражданская война.
Совсем недавно наши моряки спасали иностранцев от жестокой расправы местных жителей. Нескольких англичан забрала дизельная подводная лодка. Советских граждан йеменцы не трогали. Помимо оружия, наша страна им давала также продовольствие, медикаменты и горючее.
После Адена несколько дней мы провели в Красном море. Естественно, в надводном положении.
У архипелага Дахлак эфиопские партизаны пытались взорвать нашу атомарину, приняв ее за большую дизельную подводную лодку. Морские пехотинцы вовремя обнаружили подводных диверсантов и обстреляли их из крупнокалиберного пулемета. Пули попали во взрывчатку, и от диверсантов почти ничего не осталось. А Красное море избежало атомной аварии.
Теперь мы снова шли в водах Индийского океана в сторону Вьетнама, где нам предстояли дела и отдых. Корабль только что миновал меридиан Коломбо. Я проложил курс на пролив Грейт-Чаннел, сдал вахту и пошел в кают-компанию подкрепиться.
Прием пищи уже окончился. Свободные от вахты офицеры играли в шахматы на звание чемпиона экипажа.
Некормлеными остались только двое – командир дивизиона живучести капитан третьего ранга Веселов Вячеслав Борисович и я.
- Марат, убери эту тарелку и налей борщ в другую.
Марат Галин, вестовой матрос, молча передал тарелку в раздаточное окошко, принял от напарника матроса Фрейдиса новую порцию борща и передал Веселову.
- Галин. Я третью порцию тебе возвращаю. Ты никак не поймешь. Я не буду есть борщ, в котором ты моешь большие пальцы своих рук. Вылей это и подай новую порцию. Но не купай в моем борще свои руки!
Я предпочел выпить только два стакана компота.
В кают-компанию заглянул замполит Антон Иванович Тенежиян.
- Штурман, вы играете в шахматы?
- Уже нет. Вчера проиграл и выбыл из соревнований. Доктор применил запрещенную технику: купил у меня победу за десять сеансов иглотерапии и мою порцию вина до самого Вьетнама.
- Я разберусь с этим доктором!
- Не надо, Антон Иванович! Мы – по обоюдному согласию…
- А кто предложил?
- Конечно же, я…
- Не верю, штурман. Но делаю вам замечание.
- А об чем замечание, товарищ замполит?
- Ну не грубите, штурман. Вы же интеллигент. Вам так не к лицу грубость.
- Штурман, замполит намекает, что грубость тебе идет к другому месту.
- А с вами, Веселов, я вообще не разговариваю.
- Да и я с вами, товарищ капитан третьего ранга. Тем более, что вы, войдя в кают-компанию, даже не пожелали нам со штурманом приятного аппетита.
- Приятного аппетита, - сказал Тенежиян.
- Спасибо, - ответили мы с Веселовым.
-…штурман, - продолжил замполит, выходя из кают-компании.
- Балласт, - заключил Веселов в спину Тенежияна.
- Самый хитрый из армян – замполит Тенежиян, - пропел, двигая фигуру, начинающий специалист по космической разведке Жека Кушнер.
- Тебе мат, певец, - обрадовал своего подчиненного Владик Берзев. – Иди, скажи замполиту, пусть в таблице отметит.
- Я ему скажу, что ты воспользовался своим служебным положением и приказал мне проиграть. Тенежиян поверит и устроит тебе головомойку.
- А потом я тебе. Только намылю не только голову, а и шею, и ...
- Интим не предлагать!
- Я и не буду.
- Кстати, штурман, - поспешил сменить тему Кушнер, - какая самая популярная глубина погружения была на прошедшей вахте?
- Сто девяносто семь.
- Спасибо.
- Кушайте, не обляпайтесь.
Я спустился палубой ниже в каюту командиров боевых частей, достал дневник, замаскированный под конспект первоисточников классиков марксизма-ленинизма, и стал писать о жизни героев-подводников: «Нет повести печальнее на свете…»
Замполит материализовался в каюте неслышно, как слуга инквизиции. В руках он держал стопку книг. Сверху лежал «Вий» Гоголя. Моё услужливое воображение прокрутило кадры из одноименного кинофильма с Леонидом Куравлевым и Натальей Варлей: бледный бурсак часто крестился в меловом круге, по периметру которого летала в гробу панночка.
Volens-nolens (волей-неволей) подумалось о вечном.
Я закрыл дневник и убрал на полку. Замполиту была видна лишь надпись «Конспекты».
- А дайте мне, Антон Иванович, Гоголя!
- Ты что, штурман, «Вия» не читал?
- Читал. Люблю, знаете ли, Николая Васильевича. Наслаждаюсь его слогом.
- Возьми что-нибудь другое.
- Беру Гоголя. Мне через пять часов на вахту. Я сейчас спать лягу.
Я взял «Вия», поставил на полку рядом с конспектами и стал расправлять койку.
- Отдыхай, штурман.
Я кивнул, разделся, повесил у изголовья ПДУ – портативное дыхательное устройство, и, взлетев на второй ярус, почти мгновенно уснул.
… Сон освежил, принес долгожданный отдых. Вахта началась легко.
Командир вызвал интенданта и приказал «отменно накормить штурмана».
Тот принес красную икру, балык, хлеб, кофе и шоколад. На двоих.
Мы неплохо подкрепились.
- Ну, поели, можно и поспать, - произнес довольный кэп. – Штурман, где мы?
Я показал точку на карте.
- Штурман, а не пора ли нам проверить отсутствие слежения за нами? – Кэп, склонившись над путевой картой, тоже взял циркуль-измеритель и прошелся им по курсу.
Я доложил результаты расчетов и свои предложения.
- Согласен, штурман. Через пять минут командуй начало маневра, - сказал командир и лег на кровать в рубке.
Я предупредил вахтенного офицера и вахтенного инженера-механика о предстоящем скоро маневрировании. Они отдали необходимые распоряжения.
Вахтенный инженер-механик Веселов Вячеслав Борисович сообщил по корабельной связи офицерам, обслуживающим пульт управления главной энергетической установкой, то есть двумя ядерными реакторами, о возможных частых и кратковременных изменениях режима движения.
- Быть готовыми к даче реверса, - Веселов отключил связь. – А ты сними управление рулем глубины с автомата. Управлять будешь вручную.
Старший матрос Хутаба – командир отделения рулевых-сигнальщиков – самый опытный, после боцмана, специалист в своем деле. Все «рули» (так на лодках называют рулевых-сигнальщиков) - мои подчиненные. Еще один из них сидит слева от командира отделения спиной к нему и управляет лодкой по курсу.
Хутаба мнет кистевой эспандер – использует время вахты с максимальной пользой.
Из второго отсека в центральный пост, согнувшись, как и все, в проеме круглой переборочной двери, пришёл старший помощник командира корабля и с шумом опустился в камазовское кресло. Старпом – мужчина некрупный и подвижный. И всегда от него получается много шума.
Камазовское кресло командир распорядился поставить в центральном посту перед самой автономкой; его спинка почти упирается в носовую переборку отсека; чтобы попасть в штурманскую рубку, расположенную по левому борту корабля, из кресла достаточно просто встать и перешагнуть через комингс – порог. Все главные контрольные приборы, расположенные в центральном посту, из этого укромного и удобного места видны как на ладони.
Когда штурманы выходят из своей рубки или входят в нее, вахтенному командиру (кэпу, старпому или замкомдивизии) приходится убирать ноги с пути навигаторов.
Но когда вахтенного командира сморит сон, то штурманы перешагивают через ноги своих непосредственных и прямых начальников, как через беговые барьеры.
Я посмотрел на корабельные часы.
- Пора, товарищ командир.
Кэп одним глазом взглянул на свой ручной хронометр и кивнул.
- Командуй, штурман.
Я уже открыл, было, рот, чтобы рекомендовать вахтенному офицеру начать маневрирование на предмет проверки отсутствия слежения за нами, когда старший матрос Хутаба уронил на палубу эспандер. Рулевой наклонился за спортивным снарядом и нечаянно плечом перевел рычаг управления лодкой по глубине на погружение.
Лодка ранено клюнула носом и камнем пошла вниз.
Кэп ругнулся и вскочил с койки, но тут же, скользнув поверх стола автоматического прокладчика курса корабля, улетел головой за него, ударившись о приборы, закрепленные на носовой переборке отсека. Над картой торчали только ноги в кожаных подводницких тапках в дырочку.
Я успел ухватиться за переборку штурманской рубки и пытался вылезть в центральный пост. Было трудно попасть в узкий проем, изменивший свое привычное расположение в пространстве. Я продирался из рубки изо всех сил.
Угол наклона носа корабля ко дну (дифферент) нарастал с дикой скоростью. Секундная стрелка часов взбесилась: то ли время растворилось в нас, то ли мы растворились во времени; корабельные часы жили отдельной жизнью; я же физически ощущал вязкость и плотность каждого мгновения, то растянутого до громоздкого неприличия минуты, то спрессованного до наглой скорости ничем не прикрытой мысли.
В центральном посту все было кувырком. Старпом каким-то фантастическим образом завалился за спину камазовского кресла и прикладывал титанические усилия для того, чтобы выбраться из неожиданной ловушки.
Все вахтенные отсека попадали со своих мест, крепко ударившись о механизмы и арматуру.
Веселов, оказавшийся у переборочной двери, сбросив с себя рулевого Исаева и, убрав свои ноги со старпома, на четвереньках пробирался мимо меня к пульту корабельной связи. Я пытаюсь перепрыгнуть через механика Веселова. Неудачно. Падаю в кресло. Выкарабкиваюсь из него, прикладывая невероятные усилия. Недаром люблю спорт. Веселов добрался до своего командного пункта и по трансляции связался с пультом управления ГЭУ - отдал распоряжения офицерам. Они сманеврировали ходом.
… Стрелка дифферентометра прошла отметку пятнадцать градусов... двадцать градусов…
Я перелажу через тела, как в замедленной съемке – рапиде, и тянусь к рычагу, чтобы поставить горизонтальные рули на всплытие. «Я потом подсоблю вам, ребята! Сейчас нужно всплывать! Это – важнее всего!»
Наконец-то дотянувшись до заветного рычага, ставлю горизонтальные рули на всплытие.
Помогаю Хутабе подняться. Он уже на своем боевом посту, держит рукоять рычага. Левая бровь в крови, губа тоже разбита.
- Большие кормовые горизонтальные рули пять градусов на всплытие! – докладывает Хутаба. – Лодка продолжает погружаться! Дифферент – тридцать градусов на нос! Глубина – триста десять метров!
- Ну, давай, Хутаба, всплывай!
Смотрю по сторонам. Помогаю подняться Исаеву и Кольке-минеру. У обоих разбиты лица.
Исаев возвращает лодку на прежний курс.
Мичман Виктор Шаглаев, с которым мы идем вместе уже в третью автономку, добрался-таки до клапана, открыл его и подал воздух высокого давления (двести атмосфер) в носовую группу цистерн главного балласта.
При такой скорости, на такой глубине и при таком дифференте – что мертвому припарка. Но все же – теоретический шанс. Витя исполнил свой долг.
Веселов объявил по трансляции аварийную тревогу. Витя Шаглаев продублировал его корабельным звонком.
Собственно, всем уже некоторое время понятно, что дело пахнет керосином и лодке грозит гибель.
Минер помог старпому выбраться из-за кресла. Старпом бросил в него чистовой вахтенный журнал и стал отдавать команды.
Смирный Хутаба бел, как полотно. Его рука судорожно сжимает рычаг управления кормовыми горизонтальными рулями. Кладу руку на его плечо, успокаиваю:
- Мы справимся, Хутаба! Вы – справитесь!
В центральном посту появился командир и встал за спиной рулевого.
- Лодку чувствуешь, сынок?
- Чувствую, товарищ командир!
- Всплывай, сынок!
- Есть всплывать, товарищ командир!
Все мы только тем и занимаемся, что пытаемся всплыть, а не утонуть.
Секунды и минуты превратились в отдельную жизнь нервов высокого накала.
В центральном посту восстановлен порядок.
Я протиснулся обратно в штурманскую рубку, записал в навигационный журнал координаты и обстоятельства аварийной ситуации, сделал отметку на карте. Включил эхолот, сверил глубину с картой. Доложил командиру:
- Глубина с карты пять тысяч сто метров!
- Есть! – откликнулся кэп.
- Под килем – четыре тысячи семьсот метров!
Смотрю на глубиномер и дифферентометр.
Дифферент удалось удержать на тридцати градусах, но корабль все же проваливается вниз.
Если угол не начнет уменьшаться, то через несколько минут полетят со своих оснований все тяжеленные механизмы подводной лодки.
Будто узнав мои мысли, стрелка дифферентометра стала отходить. Угол уменьшается… Двадцать пять градусов… двадцать… пятнадцать… десять… восемь градусов. На нос. Лодка продолжает падать, глубина погружения увеличивается.
- Ну, милая, всплывай! – гипнотизирует корабль командир.
Предельно допустимая глубина погружения подводных лодок нашего проекта – триста двадцать метров. Прибор показывает четыреста пятьдесят! Красная отметка на шкале давно пройдена!
Мы продолжаем погружаться, но утешаем себя мыслью о том, что заводчане сработали корабль крепким; не зря же на глубиномере оцифровка до пятисот метров!
Два больших винта яростно перемалывают воду за кормой; они пытаются вытащить нас из пучины поближе к поверхности. Но корабль весит около десяти тысяч тонн. Так просто эту махину не остановить, не вытянуть.
Неужто сейчас раздастся треск, хлопок, прочный корпус не выдержит, вода сомнет лодку, как лист бумаги, и все кончится? Каждый из нас знает физику в необходимом объеме. Мне представилась ужасная картина: срываются со станин срезанные (легко, будто ножом по маслу,) тяжеленные механизмы, может быть, и оба реактора, круша все и перемешивая искореженное железо с телами, с гидравликой, продуктами, пластинами регенерации, со свистом из магистралей воздуха низкого, среднего и высокого давления, паром и криками людей. Вот из кормовых отсеков падает вниз все содержимое технического чуда вместе с венцом природы – людьми, ссыпаясь в мягкую подставленную ладонь Индийского океана…
Встряхнуло, пересыпало, переломало… За несколько секунд… Лодка, ударившись о дно, разворотив морду, ничего не видя и не слыша, стукнувшись и хвостом – кормой, агонизирует взрывами и пожарами еще некоторое время; но потом, затихнув, окончательно похоронив в себе всякую жизнь, умирает сама, превратившись в страшный, видимый только Богу и морским обитателям, памятник погибшим морякам…
Вот так. И все?!!
Возможно, подобным образом погибла американская субмарина «Трешер».
Но у нас еще есть шанс! Мы пока живы и боремся за живучесть корабля до последней возможности, до последнего вздоха! Каждую секунду!
Глубиномер показал пятьсот метров! Шкала на приборе закончилась. Но, по ощущениям, мы продолжаем погружаться.
Хутаба так и доложил (а ведь он один из всего экипажа сейчас чувствует организм корабля; он – наш врач и священник):
- Глубина пятьсот метров! Лодка погружается!
Прошло еще несколько долгих-предолгих секунд. К стрелкам часов будто привешены огромные многопудовые гири; тиканье отдается колокольным набатом.
«Море – моя могила и купель», - вспомнилась фраза Алексея Лебедева - поэта-подводника, погибшего в Великую Отечественную войну.
Корабль задрожал всем корпусом и передал дрожь людям. Так нам показалось. Мы переглянулись. Затаили дыхание. Прислушались к кораблю, к тому, что там, за его стальными пределами.
Лица подводников напряжены, сосредоточены. По лбам, щекам, шеям катится крупный пот. И по спинам, и по грудям, и ниже.
В глазах немой вопрос и невероятная борьба: «Верим – не верим!» И надежда! И мольба!
У кого-то – отчаянье: «Не может сейчас все закончиться! Нет!»
Несколько человек в центральном посту, в том числе и молодые матросы, поседели прямо на глазах.
Стрелка зашкалившего глубиномера не движется. Лодку трясет крупной, очень ощутимой дрожью.
Если бы перед погружением мы натянули от борта к борту нитку, насколько бы она сейчас провисла?!!
Почему-то именно в этот момент из второго отсека в центральный пост вошел наш уважаемый боцман – старший мичман Стрелец Николай Николаевич.
- Прошу разрешения, товарищ командир.
Кэп сдержанно кивнул. Стрелец положил свою ладонь на онемевшую руку Хутабы.
- Она всплывает! – громким шепотом говорит Хутаба, словно боится вспугнуть всплытие.
Несколько секунд рулевые правят вдвоем.
Боцман прислушивается к кораблю, напрягая все свои чувства. Наконец, просветлев лицом, произносит спокойно:
- Лодку чувствую… Лодка начала всплывать! Дифферент – пять градусов на корму.
Руку Хутабы свело и он не может ее разжать. Рулевому помогают боцман и командир.
- Хутаба, миленький, все хорошо, - говорит кэп. – Отпусти руку. Ты справился, сынок.
Наконец рулевой разжал пальцы и уступил управление кораблем.
Ожил и стал работать глубиномер.
- Глубина пятьсот метров! Дифферент – пять градусов на корму! Всплываем, - доложил невозмутимый боцман.
- Есть, - ответил командир. В его голосе снова металл. – Всплывать на глубину сто девяносто семь метров с дифферентом два градуса… Осмотреться в отсеках.
Боцман и механик повторили команды.
У Хутабы несчастный вид.
- Товарищ командир, - начал старший матрос, поймав на себе взгляд кэпа.
- Ничего, Хутаба. Бывает… Встань сюда. Рулевой встал на указанное место. Командир провёл молниеносный прямой удар в челюсть. Хутаба упал в кресло. Нокаут.
Дали отбой аварийной тревоги.
- Глубина сто девяносто семь метров. Дифферент – ноль градусов, - доложил боцман.
- Так держать, - приказал командир.
- Есть так держать!
- Минёр, принимай вахту!
- Есть принять вахту!
В отсеках осмотрелись и доложили в центральный пост. Минёр объявил по корабельной трансляции:
- Готовность номер два подводная. Третьей боевой смене заступить.
С пульта управления главной энергетической установкой спросили:
- Центральный! Кто это нас только что чуть не угробил?
- Хутаба.
- Он меня слышит?
- Уже да.
- Ты, Хутаба, хороший человек. Вот и не обижайся на нас.
Я подошел к переговорному устройству.
- Товарищ командир, разрешите, - кивнул я на «каштан». Тот молча согласился.
Я включил циркулярную связь.
- Внимание, экипаж! Говорит штурман. Прошу Хутабу не калечить. С него уже довольно.
И отключил «каштан».
Маневр проверки отсутствия слежения мы выполнили точно в соответствии с моими расчётами, только со сдвигом во времени. В вахтенном журнале минёр сделал записи: « В … часов … минут начата проверка отсутствия слежения»; « В … часов … минут окончена проверка отсутствия слежения. Слежения за кораблем не обнаружено».
… В конце вахты мой «руль» заглянул в штурманскую рубку. Он охал, держась за ребра. На лице свежело несколько синяков и ссадин.
- Спасибо, товарищ командир, за то, что заступились.
Ещё недавно черноволосый Хутаба сам прошел по лодке с первого по десятый отсек, прося у экипажа прощения. Люди поняли кающуюся душу и отпустили рулевому грех.
- Слава Богу, Хутаба, что всё обошлось! Слава Богу!
Перед вечерним чаем в штурманскую рубку заглянул офицер особого отдела комитета государственной безопасности. В рубке, кроме нас, никого не было.
- Где мы, штурман? – поинтересовался особист.
Я показал место корабля на карте. Он наклонился над ней и тихонечко сказал мне:
- Знаешь, мир не без добрых людей. Один добрый человек утверждает, что ты вместо конспектов первоисточников пишешь дневник. Тебе, конечно, известно, что, согласно Корабельному Уставу, ведение дневников на подводных лодках запрещено.
- Знаю. Поэтому я Устава не нарушаю и дневников не веду.
- Вот и ладненько. Докладывать о принятых мерах, как ты понимаешь, мне придется. Доложу, что произвел проверку лично, но сигнал не подтвердился… Тем более, что командир распорядился готовить наградные документы на Веселова, Шаглаева и на тебя.
Особист тихонечко исчез. Через пару минут на смену пришел штурманёнок Юра Коновалов, которому я с удовольствием сдал вахту.
Post factum
При жизни не был я известен.
Как умер – многим стал знаком.
Эти строчки – обо мне. И их написал не Шекспир.
Я умер в 73 года в расцвете физических, духовных и умственных сил. По неосторожности.
Я не собирался рассказывать о себе миру.
«Я жил, как мог.
И умер, как случилось»…
Я воевал. Перед самым окончанием войны, в 23 года, получил орден Красной Звезды. Меня всегда спрашивали – за что? Я не любил вспоминать, что убил много людей. Мне было их жаль.
… Весной 1945-го мы шли по Чехословакии с боями. Освобождали один населенный пункт за другим. В каком-то городке мы уже дошли до окраины, когда вдруг из-за домов выскочил грузовик, набитый фашистскими солдатами. Я был пулеметчиком, но в этот раз вооружился и трофейным фауст – патроном.
- Васильев! – закричали мои товарищи, - Стреляй! Бей из фауста!
- Молодец! Молодец, Васильев! Попал! - услышал я крики.
В День Победы я надевал награды, встречался с ветеранами и обязательно пил водку.
Почему я вспоминаю об этом? Потому, что это явилось событием в моей жизни, значительность которого не вызывала никаких сомнений и состояла в том, что я убил других людей, распорядился чужими жизнями и судьбами. До сих пор мне слышится: «Васильев! Стреляй! Бей из фауста!.. Молодец! Молодец, Васильев! Попал!!!»
Наверное, я вспоминаю об этом потому, что преступил важнейшую заповедь «Не убий», но при этом не чувствовал себя преступником. Напротив, товарищи считали меня героем, хорошим солдатом. Потому что защищал Родину, народ, мать. А это – святое.
В своей не самой короткой жизни я совершил все-таки мало поступков. Об этом я думаю с сожалением.
Я избегал перемен. Жизнь текла свободно и естественно, как равнинная река.
Одна из таких ситуаций, которая могла бы стать событием, интересной страницей в моей судьбе, осталась только воспоминанием о нереализованных возможностях…
…Апрель 1965 года. Мне – 43 и я – отец солидного семейства: жена, две дочери и сын. Плюс хорошая должность и диссертация на подходе.
Я лежал в больнице. В соседней палате находилась на излечении моя бывшая студентка, которой когда-то я преподавал физику. Полторы недели мы ходили по больничному коридору и беседовали, вспоминая общих знакомых и смешные моменты, случавшиеся в студенческой жизни. Этих полутора недель оказалось достаточно для того, чтобы Надя влюбилась в меня. Сильно, пылко и безответственно. Что меня, признаюсь, удивило: ей, симпатичной, аккуратненькой блондинке, – чуть за 35, муж – умница, две чудесных дочурки; на работе, вроде, всё ладилось. А моя абсолютно голая голова и начинавший округляться животик не делали меня похожим на актера кино Кадочникова.
Я считал наши случайные беседы в коридорах общими, поверхностными, ничего не значащими и ни к чему не обязывающими. У меня не было в планах продолжать наши какие-либо контакты после выписки. Что, собственно, и произошло по отношению к другим людям, с которыми я общался в больнице.
Что же привлекло Надю во мне?
Возможно, ей нужен был источник, который давал бы силы пережить то угнетенное состояние, в котором она находилась. Можно допустить, что у нее все-таки были проблемы в семье. Мы не говорили об этом.
После выписки из больницы я получил от нее несколько писем, и мы даже трижды встречались: в парке, у Волги и на вокзале.
Мы просто шли рядом и беседовали о том и о сём. У меня сложилось впечатление, что Надя отождествила себя с героиней «Бесприданницы» Островского. Фатальность была написана на ее лице, читалась в ее глазах, звучала в ее голосе…
Через два месяца она уехала в Москву и осталась там навсегда.
Перед отъездом мы сидели в кафе. При свечах. Звучала живая музыка. Скрипка, виолончель, фортепиано.
Моя бывшая студентка сама была музыкантом. Она получила классическое образование в училище; играла на фортепиано, домре, гитаре, неплохо пела.
Мы пили хороший кофе. Разговаривали. Курили. Возможно, то, что она курила, а также её редкая целеустремленность, логика (она хорошо играла в шахматы), твёрдость характера в сочетании с фатальностью, романтичностью, с поволокой глаз, с неким флёром, присущим её одежде, причёске, походке, манере беседовать (несмотря на стройность изложения мыслей), - возможно, всё это расположило меня к ней. Иначе, почему я сразу же твердо и решительно не прервал наших встреч, бесед, гуляний?
В кафе Надя передала мне письмо. Она придумала сказку, в которой использовала язык бытовой физики - чтобы мне было понятнее. И я её понял.
Письмо я помню от первого до последнего слова. Вот оно.
« Уважаемый О.К.!
Позвольте предложить Вашему вниманию сказку. Про обычную электрическую лампочку.
Жила – была Лампочка. Всё было у неё как у всех, и так продолжалось бы и дальше, но вдруг в сети повысили напряжение. Лампочка встрепенулась и стала гореть ярче. Всем стало светлее. И сама Лампочка почувствовала прилив сил и желание дарить ещё больше света, она все разгоралась, потеряв осторожность и не думая о последствиях, которые не заставили себя ждать - однажды её сопротивление резко упало, и произошло короткое замыкание. Лампочка перегорела.
Её ещё можно было встряхнуть, и вольфрамовая спиралька, хитро качнувшись, ещё ухватилась бы за жизнь и восстановила бы возможность светить. Но Хозяин взял молоток и легонько стукнул по Лампочке. « Что ж, - сказал он, - придётся купить новую лампочку!»
Уважаемый О.К.! Вам тоже придётся купить себе новую лампочку!»
Надя передавала мне письма при личных встречах. Иногда не одно. Я бережно хранил их в укромном месте и любил время от времени перечитывать; особенно некоторые места. Например, это.
« Дорогой О.К!
Простите меня. За то, что было, есть и авансом за то, что будет. Решила покаяться. И за это простите.
Я люблю Вас. Это правда. Мы никогда не будем вместе. Это обидно. Всё пройдет. Это одновременно и правда, и обидно. Понимаю… (Далее шли неуклюжие рифмованные строчки)…
…Это называется бред на рассвете – сейчас 5 часов утра. Хочется потихоньку выйти из дома и побежать на Волгу. Она сейчас такая тихая и спокойная. И подарить ей себя. И поплыть. Но на берегу непременно должны ждать Вы. Иначе всё неинтересно. Я уже начинаю путаться в Вы – Ты. Но не хочу переходить на ты. Хочу на Вы. В этом – романтика наших отношений.
А вот и дождик пошёл. Так что Волга отменяется. Но не отменяется мой Вам телефонный звонок на работу в понедельник. Я Вас услышу. И обрадуюсь. И всё будет хорошо".
Я даже выучил наизусть её самое первое письмо ко мне.
«Дорогой О.К.!
Давно не писала писем, хотя всегда любила это делать. Вы – благодарный повод вспомнить эпистолярный жанр. Спасибо Вам за это. К тому же возникла необходимость объясниться. Вернее, объяснить самой себе, что происходит. «И все-таки, что ж это было, чего так хочется и жаль…»
В юности я вела дневник. Он сохранился. Иногда перечитываю свои записи.
Я не изменилась с тех пор – или ещё не вышла из детства, или всегда была взрослым ребёнком. Иногда хочется вернуться в прошлое. Даю Вам эту возможность, когда лет через 20 Вы возьмёте в руки пожелтевшие страницы этого опуса. Хотя, мужчины не сентиментальны. Да и бывают трусоваты… Впрочем, к Вам это не относится. Вам ни к чему избавляться от всякого рода изобличающих вещей. Во избежание…
Вас не в чем изобличать.
Май полностью оправдал свое название. Я маялась. Я болела. Я перемогалась и втянула Вас в этот процесс. Простите великодушно.
Вы – удивительно добрый человек. Ваша доброта – всеобъемлющая. Она огромна и неисчерпаема. Я просто купалась в ней, погружаясь всё глубже… Никогда я не встречала таких людей. Я полюбила Вас.
И моя истерика дома после выписки из больницы была, конечно, следствием стресса от сознания того, что нас с Вами разлучили. Ну а дальше – больше.
Телефон стал моим мучителем. Но и спасителем тоже.
Я металась и не знала, как расценить Ваш прощальный (при выписке) поцелуй в щечку – как простую любезность или же, как нечто большее.
И даже наше «стояние» на берегу Волги не дало мне уверенности ни в чем.
Апогеем всего, безусловно, был коньяк.
Вы за полчаса умудрились наговорить мне столько не просто добрых и приятных слов, но, на мой взгляд, ласковых, душевных, - сколько я не слышала за всю свою жизнь.
Меня обычно любили молча.
И вдруг – обрыв, недоумение, изумление, сомнение, обида и разочарование.
Вы искали причины. Потому что не хотели сближения.
А тот, кто хочет – ищет возможности.
По–моему, Вы испугались. Не за себя, а за всех тех, кто вокруг Вас. И только поэтому я могу Вам простить. Малодушие и трусость «за себя» я никогда не прощу.
Безусловно, это всего лишь моя трактовка происходящего, мое видение. И мои фантазии, если хотите.
Хотелось бы услышать Вашу версию.
Вы – удивительный человек. Не хотелось бы прерывать наших отношений.
Предлагаю Вам дружбу с привкусом несбывшейся любви. Хотя, наверное, так не бывает. Кажется, Мопассан сказал: «Дружба между мужчиной и женщиной - это взаимоотношения либо бывших любовников, либо будущих».
А я думаю, что есть три стадии.
Первая: мужчина – знакомый. Вторая: мужчина-любовник. Третья: мужчина-друг. Предлагаю опустить вторую стадию, перейдя сразу к третьей.
Я успокоилась и снова приобрела способность здраво рассуждать и трезво анализировать. Хотя был момент, когда была готова разрушить всё, что имела. Это было так сильно! По-настоящему. Спасибо Вам за это.
Я люблю Ваш смех и надеюсь иногда его слышать.
Не пропадайте. Звоните. Хороший Вы мой Человек.
С наилучшими пожеланиями,
Ваша Н.
Р.S. Простите великодушно, я не думала, что Вы так легко пойдёте у меня на поводу…»
Особенно я оценил этот её по-дамски изящный укол в сердце: «Простите великодушно, я не думала, что Вы так легко пойдёте у меня на поводу»…
Что ж, Надя отомщена сполна…
Меня давно нет на свете, а я всё ещё вспоминаю этот постскриптум, выведенный особенно чётким почерком.
…На следующий день после кафе, кофе, музыки и гуляния по парку я провожал Надю в Москву. У вагона пассажирского поезда она пылко поцеловала меня, сунула в руку листок бумаги и … уехала навсегда.
Это оказались стихи, написанные ею. О нас. Я их люблю. Они напоминают мне период, когда я истинно жил: мгновения человеческой теплоты, искренних чувств, глубоких переживаний, - всё то, что чего-то стоит в этом мире.
Посмотри на меня через пламя свечи.
И во лжи ты её не спеши уличить.
Я укроюсь в судьбу, как в мохеровый плед.
И не стану искать на вопрос свой ответ.
Посмотри на меня через пламя свечи.
Те слова мне скажи, прошепчи, прокричи.
Я укроюсь в слова, сердцу станет тепло.
Благодарна судьбе, что мне так повезло.
Посмотри на меня через пламя свечи.
Свою руку в мою положи. Промолчи.
Я укроюсь в туман из несказанных фраз,
Умоляя свечу, чтоб огонь не угас.
Через неделю Надя позвонила из Москвы мне на работу. Она сообщила о том, что послала письмо до востребования.
Я сжёг его, не читая.
Больше Надины звонки до меня не доходили.
А в шестьдесят я сам влюбился, как мальчишка, в сорокалетнюю, умную и красивую женщину, мать двоих детей, которые меня приняли, потому что приняла Она.
Сначала Она не пускала меня даже на порог. Долго и терпеливо я ждал приглашения. И дождался, наконец.
Теперь уже я писал записочки и письма, звонил по телефону, стремился увидеть предмет моего обожания.
Мне легко дышалось рядом с любимой.
Нет, я не оставил семью: ухаживал за больной женой, помогал детям. Но душа моя трепетала и жила только рядом с любимой женщиной. Это и была моя настоящая жизнь, которая длилась 13 лет, и в которой было много, очень много хорошего.
Кажется, я запомнил каждый день, и каждый из них был мне дорог.
Благодаря последним тринадцати годам жизни я понял Надю. Идеально, когда любовь взаимна. Но, как известно, это большая редкость…
Я стал умирать, когда моей любимой не было в городе. Она уехала с детьми на их родину, а я брал почту, присматривал за квартирой, проводил там восхитительные часы, купаясь в Её запахе, любуясь заведённым Ею порядком, прикасаясь к Её вещам, читая Её книги…
Через неделю, дождавшись их возвращения, я вздохнул с облегчением. И умер.
Мне было светло от их искренних слёз.
Я думаю о нереализованности человеческих жизней. О своей, в частности. И об упущенных возможностях.
Судьба всегда дает людям шанс. Может быть, и не один.
Надо было совершать поступки. А я уклонялся от них. Хотя был умным, здоровым, сильным мужчиной.
Я думаю о том, что большинство из живущих – по сути – мёртвые люди; что и на пороге смерти возможно воз - рождение. Именно это со мною и произошло.
БАС
БАС – это Баронов Александр Сергеевич… Легендарная личность… в некоторых узких кругах!
…Мы не виделись двое суток. Ему задолжали отпуск, который благополучно истёк. Сегодня Шурик сменит меня, заступив дежурным по экипажу.
БАС пришёл заблаговременно. Он вошёл в комнату-каюту с группой товарищей – с такими же лейтенантами из нашего экипажа и с дружественного корабля. Молодёжь кипела страстями, фонтанировала эмоциями, бурно выражая их жестами и громким голосом. И, казалось даже, что младшие офицеры изредка, но интенсивно побрызгивали слюной, как народные артисты уважаемого академического театра на почётных зрителей двух первых литерных рядов.
Я сидел за пишущей машинкой, допечатывая документ.
- Здорово, служба! – поприветствовал меня Шура.
- Сам такой... – рассыпался я в любезностях.
Мы весело поручкались и слегка приобнялись.
- Слушай мою поучительную историю, моряк! Нет повести…
- Знаю-знаю: печальнее на свете. Дальше – по тексту или по обстоятельствам. На одних салазках катаемся и в горочку их тащим.
- Ну, не перебивай, пожалуйста. Я распеваюсь перед арией варяжского гостя.
Фоном всё время бурлила и клокотала живейшая беседа Шуркиного окружения.
- Ты прикинь, друг Горацио, какие могут с человеком приключиться метаморфозы, – плавно вошёл в разговор общительный Андрюша Комарь, два месяца назад представившийся экипажу по случаю его назначения на должность инженера ракетной боевой части нашей атомной подводной лодки. – Мы животы надорвали. Шурик ещё так уморительно показывает! Просто бесподобно! Давай, БАС! Трави помалу!
Александр свет Сергеевич, действительно, мимикой владеет виртуозно. Благодаря также и ей он имеет славу отличного рассказчика.
И Шура начал соло. Это была его песня. Товарищи поддержали солиста вторыми и иными голосами. По способностям. Коими, впрочем, все обладали. Ребята поддавали жару в эмоциональное оформление действия.
Я вставил два чистых листа с копиркой между ними в пишущую машинку и начал стенографировать.
- Ну,.. что тут… скажешь?!... Вы… все… знаете,.. что попёрлись… мы… по тревоге,.. как… дураки. Побросали… всё… – только… нас и… видели… Всё,.. как положено…
- Шура, ближе к телу, старина! Твой рассказ состоит в основном из двух-трёх подобий слов. Просвещённый читатель может и не понять сути, – посетовал я.
- Я гадил на то, чего не поймёт твой просвечённый читатель. Я – плоть от плоти, кровь от крови гегемона – народный сказитель. Поэтому, мои уважаемые слушатели, растопырьте уши и внимайте.
- О, Гомер нашего экипажа! – вновь заполнил даже ещё не успевшую возникнуть паузу Андрюша Комарь, – не передавай столь уж дословно столь уж прямую речь Эзопа нашего экипажа…
- Как ты меня назвал, салага зелёный? Куда это ты меня только что послал? В какую такую эзопу? Нарываешься, Комарь!
- Прекращаю дозволенные речи, – по-шахерезадски изобразил покорную мину Андрей.
- Чего ты дринькаешь на этой железке, разбитой параличом?
- Служебную записку. О плавно и гармонично проходящем дежурстве. Не мешай службу править.
- А-а. А то я купился на шутку лейтенанта: думал, ты мою речь конспектируешь.
- Много мнишь о своих бубнилках. Делать мне больше нечего. А то я твоих спичей не слышал.
- Ладно. Продолжу. Вот ведь, перебивают всякие лейтенанты старших…
- Лейтенантов… – естественно встрял натурально скромный Андрюша Комарь.
- Каких лейтенантов? – не понял БАС.
- Старших, – дружелюбно улыбнулся Андрюша.
- Чего – старших?
- Старших лейтенантов. Лейтенанты грубо и невежественно перебивают старших… лейтенантов. Простите, та-ащ старший лейтенант… – продолжал придуриваться Андрей Комарь.
- Убью, – пообещал БАС.
- Потом, – предложил ему Володя Норкин, тоже – старший лейтенант, однокашник БАСа, прикомандированный к нашему экипажу от соседей. – Валяй дальше, Сашок.
Я прислушался к совету Комаря: перестал переносить на бумагу слова-паразиты, которые сам БАС считал украшением речи; к тому же, по его мнению, они отлично связывали его мысли между собой. Мне пришлось экспромтом подыскивать и вставлять в быстро набираемый текст подходящие к случаю замены.
Я, конечно, все эти пакостные слова знаю, сам по-молодости их использовал, но, с получением погон и кортика, – как отрезало. Не матерюсь.
В нашей семье это не принято. Видимо, один я, по-молодости, и сквернословил.
Поэтому – не взыщите-с…
- Так вот, – продолжил Александр Сергеевич. – Приходим мы через неделю. Все – в белом!
- Ты нам говоришь? – поинтересовался Норкин.
- А кому ж? – удивился БАС.
Лейтенанты укатывались со смеху. Володя жестами призывал Шурика вернуться в действительность.
- Чай, вместе морячили, – заметил он.
- Не мешай, паж, входить в раж. Так вот: все – в белом!
- Страшно-то как! – вставил механический старлей Юра Гулевский.
- Убью! – напомнил БАС.
- Угу, – Гулевский подтвердил, что он в курсе.
- Командир говорит: «Раз ты, Баронов, весь в белом, то, так и быть – отдыхай».
- Тебе, Шурик, командир так сказал? – поинтересовался Норкин. – Мне-то он кренделей навешал. А мы с тобой в одной гидроакустической рубке водную среду слушали. Даже как-то странно. И обидно, понимаешь.
- Какие же вы все… Сказал бы я. А кто, по-вашему, америкоса услышал? Поэтому: я – в белом; и вы – в белом.
- Так вот мы кому обязаны!.. Я, стало быть, – некопенгаген, а ты – мастер военного дела…в белом, – возмутился Володя Норкин, – я, стало быть…
- Не очень в белом? – предположил Комарь.
- Мне с вахтой повезло. Каюк… Вся охота пропала делиться богатейшим личным опытом с нуждающимся населением. Идите вы все в …
- Прочный корпус? – предположил Андрюха Комарь.
- Убьёт! – напомнил Юра Гулевский. – Продолжай, БАС.
- Да ну вас всех в Мандрыкино! – от души послал расстроенный туристский агент Саня Баронов.
- Это где? – заинтересовался географией штурман соседнего экипажа Володя Воскресенский.
- В Баба-Ежкиной звезде! – просветил штурмана БАС.
- Ладно вам, ребята, – призвал стороны к перемирию механический офицер Андрей Изюмов. – Пусть Шура дорассказывает. Интересно же! Мы (кое-кто из нас), конечно, тоже с ним были. Но не всё время. Мы не всё видели. Не всё знаем. А вдруг и с нами чего-нибудь эдакое впредь случится. Так мы хоть представлять будем, как из неловкого положения извернуться.
- Давай, БАС, – поощрил Александра Сергеича Володя Воскресенский.
- Только мы ошвартовались к пирсу и закрыли море на замок, я взял у кока банку квашеной капусты. Потому как знаю, что в моём номере чудильника жрать нечего. Бутылочка волшебного шила была приготовлена заранее.
- Какое предвидение ситуации! – восхитился постоянный собутыльник БАСа Андрей Изюмов.
- Подхожу к двери своего чудильниковского номера, и слышу жуткий кошачий вопль и скрежет когтей. Всё, думаю, кранты Мурзику. Неделю без харчей он вряд ли выдержал.
- Ты ж не один в номере живёшь! – напомнил рассказчику космический разведчик Женя Кушнер.
- Экипаж Андрюхи Огольцова на день раньше нашего в пучину нырнул. И, по достоверным сведениям, до сих пор не объявился. Что они там делают? Не пойму!
- С рыбаками шило на морепродукты меняют, – догадался Кушнер. – Очень интенсивно и обоюдовыгодно.
- Трави дальше, – поддержали Шуру Баронова сразу несколько голосов.
- Со страхом открыл я потайную дверцу. Кошак как бросился из темени пространства! И пропал! Минут на пять. Кругов десять, наверное, по этажу нарезал! Я как раз успел вскрыть банку с квашеной капустой. Если б вы видели, как он её уписывал!
- Кошка ела квашеную капусту? – усомнился космический разведчик Женя Кушнер.
- Ещё как! Мурзик её трескал оптом, то есть целиком… Прямо-таки поглощал в бездонную утробу! Он всосал капусту за одну секунду, как сверхмощный пылесос! Мне не досталось ни крошки, ни капли!
- Нам, – уточнил Изюмов. – И не совсем за одну секунду, – восстановил он справедливость. – Но очень быстро. Секунд за пять управился. Просто жуть брала… Пришлось по чудильнику с шапкой, то есть с протянутой рукой пойти – сшибать у добрых людей закуску.
- С рукой, протянутой к закуске, вы по чудлу несли свой крест, - нараспев продекламировал Воскресенский.
- Кошак хоть жив? – поинтересовался гуманист Андрюша Комарь.
- А кто его знает! – искренне ответил БАС.
- Вы не пробовали Мурзика шилом отпаивать? – задал профессиональный вопрос корабельный доктор Игорь Маслов.
Вся компания с недоумением уставилась на Игорька.
- Шутка, – вывел слушателей из гипнотического состояния док.
– Он обожрал нас с Изюмом – и был таков. Я Мурзика больше не видел, – продолжил БАС после ступора.
- Ты лучше дальше рассказывай, – поторапливал Шурика далёкий от гуманистических идей Юра Гулевский. – Кот вернётся. Как пить дать.
- Тогда ты с него и спросишь, – рассудил Володя Норкин. – А то повадились коты честных героев-подводников объедать!
- Это была присказка. Чистейшей воды правда – вся впереди! – пообещал Изюмов.
- В общем, нашли мы на свою головушку…
- И другие части офицерского тела, – поддержал дружка Андрей Изюмов.
- …не только закуску. Но и компанию…переменного состава… Пили весь вечер и всю ночь! Пили страшно! Исходили весь наш посёлок вдоль и поперёк. Где только не были! Шило не иссякало! Мы его пьём, а оно не кончается! Мы его пьём, а оно всё откуда-то берётся!
- И вы ещё жалуетесь?! – возмутился Гулевский. И громко сглотнул слюну. – В то время, когда…
- Космические корабли бороздят необъятные просторы Вселенной,.. – Женя Кушнер тоже громко сглотнул.
Все утёрли рты белыми одноразовыми подводницкими платочками.
Слово «шило» вызывает у многих военных моряков обильное и неконтролируемое слюнотечение, как слово «лимон» – жалкое подобие упомянутого процесса у большинства гражданских лиц. Это достоверно замечено военной наукой.
- Мужики, простите! Сменюсь с дежурства – исправлюсь. Приглашаю всех в мою чудильниковскую каюту.
Саня сам размашисто утёрся белоснежным подводницким платком.
- Я бы сказал: «чудаковатую» каюту, – резюмировал Володя Воскресенский, прижимая свой одноразовый платочек к тонким и интеллигентным чертам благородного дворянского лица.
БАС согласно кивнул.
- Где нас с Изюмом только не носило! Но не это главное! Потому что я всё равно ни шиша не помню! Главное – то, что случилось в результате!
- Ладно мозги-то купоросить! Что может случиться в результате пьянки? Раз ты жив, значит, всё в норме, – философски заметил Володя Норкин.
Володя однозначно был огорчён тем, что не составил компанию своим закадычным приятелям. В таком случае, сейчас бы он, а не БАС рассказывал товарищам свою историю. Как говаривал их экипажный замполит: «Это имело турнирное значение»!
- И что там? В результате? – всё ещё прижимая платочек к лицу, поинтересовался штурман Воскресенский.
- Опля! Вы представьте мизансцену и антураж! Кромешная, беспросветная, первозданная темень! Сначала откуда-то медленно начинают доходить звуки. Водопады и ручьи… Отдалённые раскаты грома…Артиллерийская канонада эскадры крейсеров… Мозг в истерике колотится о крепкие стенки военно-морского черепа…
- Господи, помилуй! Господи, помилуй! – неистово перекрестился секретарь комсомольской организации экипажа доктор Маслов.
- Вата тумана клоками отваливается от безжалостно оглушенного серого вещества, – продолжал нагнетать обстановку БАС. – Медленно-медленно проходит онемение членов…
- На онемение членов, по-моему, ещё никто не жаловался. Во всяком случае, твоя жалоба – первая в моей медицинской корабельной практике, – заверил док.
- Сплюнь! – испуганно крикнул БАС.
Доктор послушно плюнул акустику на грудь.
- Ты, что – дурак? – поинтересовался у Игоря Маслова Шура Баронов.
- Ты же сам просил! Как я могу отказать другу в такой плёвой, хоть и необычной, просьбе?
- Нарожают идиотов, потом выучат за казённый счёт, и посылают людей лечить и Родину защищать!
- Шура! Я умоляю! – пафосно заломил руки Гулевский.
- Ладно! – БАС символически стер рукавом эфемерный плевок, а затем рукав смачно вытер о докторский прикид.
- Антисанитарию разводишь, – уныло констатировал док.
- На чём я остановился? – спросил БАС.
- На онемении членов, – напомнил док.
- Пошёл ты!
- «Нарожают идиотов»… – напомнил Юра Гулевский.
- Щас как вдарю! Больно будет! – Александр Сергеевич недвусмысленно двинулся к телу механического старлея.
- Шура! Ты чего?! Я же просто напомнил тебе, с какого места продолжать! – в панике затараторил Гулевский.
- Нарожают идиотов! Именно так! – БАС вернулся на исходный рубеж, почесал затылок, затем место, которым тут же сел. – Мизансцена… Забодай её комарь!
- Как что, так сразу я! – изобразил малыша Андрюша Комарь.
- Как вы меня все достали, дискоболы Зуевы!
- Всё, БАС! Больше не будем перебивать, – заверил Жека Кушнер.
- Кто перебьёт Шуру, тому клизму вне очереди! Сделаешь, док? – поинтересовался Изюмов.
- Начну с тебя, – согласился добрый доктор.
- Когда же иссякнет это словесное недержание! – сокрушился БАС. – Как больно слушать художнику эту пошлость!
- Не травмируйте хрупкую душу эстета! – призвал компанию Жека Кушнер.
- Блин! Вот так и сводят талантливых людей в могилу! До срока…До времени… – БАС опустил буйную голову на грудь.
Я продолжал дренькать на пишущей машинке.
- Строчи, пулемётчик! За синий платочек… – горестно поддержал мои усилия Александр Сергеевич.
Поняв, какую гадость сию минуту собираются изрыгнуть сразу несколько ртов, переделав глагол, я крикнул знаменитую анекдотную фразу: «Молчать, господа офицеры»!
«Господа» дружно заржали. Их мысли шли параллельными курсами. И я их прочитал.
- Шура! Просим! – примирительно заявил деликатный Андрей Комарь.
Пауза длилась недолго.
Как ни в чём не бывало, Саша Баронов продолжил свой рассказ.
- Я почувствовал, что пальцы рук и ног шевелятся…
- …твою мать! – не выдержали чьи-то нервы.
БАС говорил с закрытыми глазами, припоминая прошлое состояние в деталях.
- Я почувствовал своё дыхание – болели лёгкие. Всё болело – внутри и снаружи. «Живой!» – пронеслось ликование где-то глубоко в моей голове...
- …твою мать! – это уже точно нервы Гулевского сдали.
– Моё бедное, бесшабашное, молодое тело затекло. Миллионы острых иголочек вонзились в меня. Но для меня эти уколы были сладкими…
- Садо-мазо, – зловеще прошептал Норкин.
Шура вошёл в образ. Он не обращал внимания на реплики невыдержанных камрадов. А может, просто не слышал их. Артист поймал кураж!
- Я смог пошевелить ресницами...
- Етит!..
- … и веками… Открыл глаза
- Отрыл глаза? – я-то понимаю, что это Изюм прикалывается, но Шура, что хорошо, не слышит друга.
- Онемевшая шея…
- Представляю, как разговаривает шея БАСа! – шепчет Воскресенский.
- …начинает шевелиться. Я поворачиваю голову…
- Сворачиваю голову… На фиг! – это Изюм.
- Глаза натыкаются…
- Я так и знал, – шёпотом верещит Гулевский. – Они наткнулись!
- … на люстру над головой…
- О-о! – как от боли воскликнуло несколько голосов.
- Покажь глазики! – требует доктор.
Он берёт голову БАСа двумя руками и смотрит ему в глаза.
- Как новые! – звучит его профессиональное медицинское заключение.
Шура пребывает в первобытном трансе; ему по барабану, что происходит вокруг. Он принадлежит высшим силам, общается с ними, пребывает в иных сферах. Он – артист! Художник! Творец!
- На люстре висит тельник…
- Какого цвета? – интересуется Изюмов.
- Сине-белого, – прозревает даль Александр Сергеевич.
- Это мастер-класс танцев на столе! «Яблочко»!
- О! Как больно!
Окружение БАСа всколыхнулось и заволновалось.
- Всё болит!..
Ребята поняли, что это слова из роли.
- Мама! Мамочка! Как же мне плохо, родная! О, мама! Дай мне силы перемочь эту невыносимую, невероятную муку! Я обещаю, я клянусь, мама, что буду слушать тебя, как школяр начальных классов свою первую учительницу! Я женюсь, мама, на той чудесной девушке Оленьке, которая тебе так понравилась! Я буду заниматься живописью денно и нощно! Напишу тысячу пейзажей и две тысячи натюрмортов. А также портрет…
- Зелёного Змия, – дружелюбно подсказал Вова Воскресенский.
БАС корчил рожи и извивался ужом. Его голос выводил удивительные рулады.
- Я изменю свою жизнь! Я поборю все дурные привычки, и буду жить в праведности и благочестии!
Кто-то сопереживал его мукам, кто-то выражал озабоченность психическим здоровьем товарища. Но, на всякий случай, народ отпрянул от вдохновенного Александра Сергеевича на более безопасное расстояние.
- Постепенно я смог двигать руками, ногами…
- Трансформер ты наш! – промокнул свои глазницы Володя Воскресенский.
- Кубик Рубика! – поддержал товарища Юра Гулевский.
- …принять естественное положение. Взглядом окинул…
- Взглядометатель! – посчитал своим долгом молвить Женя Кушнер.
- Тише-тише! – призвал аудиторию к порядку Андрей Комарь.
- …поверхность стола… Какая зараза посшибала всю еду и посуду?! – вдруг заорал БАС.
- Так ведь танцы же… «Яблочко». Мастер-класс… – напомнил Изюмов.
- О, любимая мамочка! Ты одна желаешь мне добра! Ты одна спасёшь меня от этого кошмарного, унизительного, жестокого прозябания! Я – художник – вынужден бродить по морям-океанам, как неприкаянный Летучий Голландец, охотиться за себе подобными! Тогда как моя нежнейшая, бессмертная душа жаждет…
- Опохмелиться!.. – подсказало сразу несколько добрых самаритян.
- Какая проза, господа-товарищи офицеры! Какая пошлятина! Моя нежнейшая, бессмертная душа жаждет творить доброе, светлое, вечное!
- На прошлой неделе за твоё светлое и вечное нам впаяли по трое суток «губы»! Забыл?
- Рабская ты душонка, остров Кунашир! С высоким тебя связывает только космическая разведка…
- Жека, ну, не перебивай, пожалуйста! Если не интересно, уйди; не мешай нам слушать. Нам же о-го-го как интересно! – это уже Юра Гулевский изображает институтку.
Женя хмыкнул. БАС продолжил.
- Я молился…
- Замполиту не говори! – предостерёг секретарь комсомольской организации.
БАС понимающе кивнул.
- …чтобы прекратились мои страдания! Я хотел умереть…
- В назидание пьяницам всего могучего Военно-морского флота СССР! – патетично, задрав вверх перст указующий, продекламировал Володя Норкин.
Прежде всего, он, конечно, имел в виду себя самого.
- С трудом воспринимая действительность, я завершил наблюдение за внешней обстановкой в ближней зоне. Круг замкнулся на табурете, до которого было рукой подать. Вернее, рука чуть не дотягивалась до него. Табурет отдалился от меня, покуда я делал гимнастические упражнения по сбору собственных конечностей в единое целое.
- Величайший конструктор современности! Доложу я вам! – значительно произнёс Изюмов.
- Какая трагедия непонимания двух близких… существ! – заключил Володя Воскресенский.
- Всё ещё матер… молясь, я, с огромным напряжением воли и физических сил, потянулся к табурету.
- А на кой ляд? – незатейливо поинтересовался я.
- Понимаешь, интуиция! Предчувствие! Что-то повлекло меня к этому простому предмету! Поманило! Безотчётно, но непреодолимо потянуло к обыкновенному предмету быта, простейшей мебели!
- Что же это было, Сашок? – Володя Норкин, заинтригованный, понизил голос до шёпота и смачно сглотнул слюну.
- Да, друзья! Морское братство существует! Когда я смог поднять глаза…
- Да сколько же можно их ронять! Побойся Бога! Что ты нас триллером своим стращаешь! То ты складываешься, то раскладываешься, то глазами на что-то натыкаешься, а то их поднимаешь откуда-то! Я всё командиру расскажу! – с возмущением пообещал добрый доктор.
Глаза БАСа увлажнились внутренней влагой. Он уже сам смачно, громко и беззастенчиво сглотнул добрых полстакана благословенной жидкости, помогающей смачивать пищу. Взгляд Шуры выражал ликование.
- …то увидел на штилевой поверхности табурета его – альфу и омегу, вожделенную мечту любого…
- …пьяницы, – подсказал Норкин.
- …достойнейшего военмора и мужика…
- Да не томи же! – не выдержал непорочный Андрей Комарь.
- Целый стакан…
- Молока! – откровенно издевался Вовка Норкин.
Он явно завидовал БАСу.
- Кефира! – поддержал игру Женя Кушнер.
- Ча-а-ю-у! – растягивая гласные и удовольствие, прожонглировал звуками механический старлей Гулевский.
- Придурки! – снисходительно объявил БАС! – Целый стакан чистейшего шила!
- Ладно врать-то, – с глубоким сомнением высказался Изюмов. – Некому было среди присутствующих заниматься благотворительностью. Я – точно такую глупость не делал!
- А я решил, что именно ты мне лекарство оставил! Вот, думаю, – настоящий друг! Не бросил в беде!.. Ошибся… Жаль…
- Ну, и что было дальше, – без энтузиазма поинтересовался Норкин.
- Хорошо, что никто не видел меня в эту минуту! Самому теперь стыдно. Я ничего в жизни так сильно не желал, как опростать этот волшебный стакан.
- Что естественно, то – не безобразно! – произнёс знаменитую житейскую мудрость Гулевский.
- Опростал? – удручённо, заранее зная ответ, спросил мученик Норкин.
- Куда ж деваться? – будто иного и не могло быть по независящим от него обстоятельствам, философски молвил Баронов. – Только я сам себе стал противен. Секунду назад я говорил правильные слова, выражал правильные мысли. Все они утонули в одно мгновение в гранёном стакане со спиртом. Как только я понял, что находится на табурете, я бросился к стакану, как дикий зверь на Мцыри! Или, может, как Мцыри на дикого зверя. Я рычал, как хищник! Я потерял человеческий облик. Я ненавидел себя!.. Но – потом. Недолго. Какой хороший человек тот, кто не пожалел стакана спиртяги!
- Да-а, такое пробуждение – мечта любого отдыхающего! – констатировал Юра Гулевский.
- Мечты – сбываются, чудеса – случаются, – зарифмовал свой вывод Володя Воскресенский.
- Это – фишка! – признал Норкин.
- Ещё какая! – согласился Андрей Изюмов. – Так вот что сокрылось от моего взора! Где же он прятался, тот стакан, так необходимый мне?
- Ничего вы не поняли! Я прошёл через катарсис! Очистил помыслы, душу омыл слезами совести. Приготовился к новой, неведомой мне жизни. А тут!.. Эх! В стакане всё утопил! И себя потерял!
- За это надо выпить! – возвестил Изюм.
- Обязательно надо выпить! – в один голос согласились Норкин, Гулевский и Кушнер.
- Только через сутки – после смены с дежурства, – напомнил я о долге Баронова перед Отечеством, с треском вытащил из каретки пишущей машинки бумагу и вручил один экземпляр Александру Сергеевичу; второй оставил себе – на всякий случай.
- И ты, Брут! – выдохнул мне в лицо горестную фразу БАС, прочитав аббревиатуру – заголовок рассказа.
- Чавой-то? – живо поинтересовался Андрей Комарь.
- Эпитафия моей душе… Препарация поганой жизни на примере отдельно взятого младшего офицера советского Военно-Морского Флота… Рассказик… средней паршивости… – брезгливо заключил Шурик, бегло просмотрев текст. – Ну, готовься, брат, после развода суточного наряда буду принимать службу, как положено.
Народ, который так весело смеялся несколько минут назад, стал понуро расходиться.
Я подошёл к своему коллеге и товарищу – штурману Воскресенскому.
- Спасибо, Володя, за спасение сменщика! С меня – магарыч!
- Согласен. Есть лишняя карта залива Владимира?
- Не вопрос!
- Ну, ещё попрошу компенсировать затраты – стакан спирта!
Мы засмеялись. За дверью комнаты каюты наконец-то тоже послышался смех лейтенантов. Солировал разудалый БАС. Мы с Воскресенским поддержали товарищей. На этот раз мы смеялись над разными историями.
ЭПИЛОГ
Несколько лет спустя, когда мы уже уволились с флота, ещё один наш «легендарный» сослуживец – Колька-минёр, рассказал о том, что хронический холостяк БАС женился на некой Ольге, и малюет море с берега, глядя на аквариум, или – по памяти. А Андрей Комарь показал в Интернете сайт талантливого художника Александра Сергеевича Баронова, чьи картины с большим успехом выставляются и хорошо продаются в нашей стране и далеко за её пределами.
…Мы не виделись двое суток. Ему задолжали отпуск, который благополучно истёк. Сегодня Шурик сменит меня, заступив дежурным по экипажу.
БАС пришёл заблаговременно. Он вошёл в комнату-каюту с группой товарищей – с такими же лейтенантами из нашего экипажа и с дружественного корабля. Молодёжь кипела страстями, фонтанировала эмоциями, бурно выражая их жестами и громким голосом. И, казалось даже, что младшие офицеры изредка, но интенсивно побрызгивали слюной, как народные артисты уважаемого академического театра на почётных зрителей двух первых литерных рядов.
Я сидел за пишущей машинкой, допечатывая документ.
- Здорово, служба! – поприветствовал меня Шура.
- Сам такой... – рассыпался я в любезностях.
Мы весело поручкались и слегка приобнялись.
- Слушай мою поучительную историю, моряк! Нет повести…
- Знаю-знаю: печальнее на свете. Дальше – по тексту или по обстоятельствам. На одних салазках катаемся и в горочку их тащим.
- Ну, не перебивай, пожалуйста. Я распеваюсь перед арией варяжского гостя.
Фоном всё время бурлила и клокотала живейшая беседа Шуркиного окружения.
- Ты прикинь, друг Горацио, какие могут с человеком приключиться метаморфозы, – плавно вошёл в разговор общительный Андрюша Комарь, два месяца назад представившийся экипажу по случаю его назначения на должность инженера ракетной боевой части нашей атомной подводной лодки. – Мы животы надорвали. Шурик ещё так уморительно показывает! Просто бесподобно! Давай, БАС! Трави помалу!
Александр свет Сергеевич, действительно, мимикой владеет виртуозно. Благодаря также и ей он имеет славу отличного рассказчика.
И Шура начал соло. Это была его песня. Товарищи поддержали солиста вторыми и иными голосами. По способностям. Коими, впрочем, все обладали. Ребята поддавали жару в эмоциональное оформление действия.
Я вставил два чистых листа с копиркой между ними в пишущую машинку и начал стенографировать.
- Ну,.. что тут… скажешь?!... Вы… все… знаете,.. что попёрлись… мы… по тревоге,.. как… дураки. Побросали… всё… – только… нас и… видели… Всё,.. как положено…
- Шура, ближе к телу, старина! Твой рассказ состоит в основном из двух-трёх подобий слов. Просвещённый читатель может и не понять сути, – посетовал я.
- Я гадил на то, чего не поймёт твой просвечённый читатель. Я – плоть от плоти, кровь от крови гегемона – народный сказитель. Поэтому, мои уважаемые слушатели, растопырьте уши и внимайте.
- О, Гомер нашего экипажа! – вновь заполнил даже ещё не успевшую возникнуть паузу Андрюша Комарь, – не передавай столь уж дословно столь уж прямую речь Эзопа нашего экипажа…
- Как ты меня назвал, салага зелёный? Куда это ты меня только что послал? В какую такую эзопу? Нарываешься, Комарь!
- Прекращаю дозволенные речи, – по-шахерезадски изобразил покорную мину Андрей.
- Чего ты дринькаешь на этой железке, разбитой параличом?
- Служебную записку. О плавно и гармонично проходящем дежурстве. Не мешай службу править.
- А-а. А то я купился на шутку лейтенанта: думал, ты мою речь конспектируешь.
- Много мнишь о своих бубнилках. Делать мне больше нечего. А то я твоих спичей не слышал.
- Ладно. Продолжу. Вот ведь, перебивают всякие лейтенанты старших…
- Лейтенантов… – естественно встрял натурально скромный Андрюша Комарь.
- Каких лейтенантов? – не понял БАС.
- Старших, – дружелюбно улыбнулся Андрюша.
- Чего – старших?
- Старших лейтенантов. Лейтенанты грубо и невежественно перебивают старших… лейтенантов. Простите, та-ащ старший лейтенант… – продолжал придуриваться Андрей Комарь.
- Убью, – пообещал БАС.
- Потом, – предложил ему Володя Норкин, тоже – старший лейтенант, однокашник БАСа, прикомандированный к нашему экипажу от соседей. – Валяй дальше, Сашок.
Я прислушался к совету Комаря: перестал переносить на бумагу слова-паразиты, которые сам БАС считал украшением речи; к тому же, по его мнению, они отлично связывали его мысли между собой. Мне пришлось экспромтом подыскивать и вставлять в быстро набираемый текст подходящие к случаю замены.
Я, конечно, все эти пакостные слова знаю, сам по-молодости их использовал, но, с получением погон и кортика, – как отрезало. Не матерюсь.
В нашей семье это не принято. Видимо, один я, по-молодости, и сквернословил.
Поэтому – не взыщите-с…
- Так вот, – продолжил Александр Сергеевич. – Приходим мы через неделю. Все – в белом!
- Ты нам говоришь? – поинтересовался Норкин.
- А кому ж? – удивился БАС.
Лейтенанты укатывались со смеху. Володя жестами призывал Шурика вернуться в действительность.
- Чай, вместе морячили, – заметил он.
- Не мешай, паж, входить в раж. Так вот: все – в белом!
- Страшно-то как! – вставил механический старлей Юра Гулевский.
- Убью! – напомнил БАС.
- Угу, – Гулевский подтвердил, что он в курсе.
- Командир говорит: «Раз ты, Баронов, весь в белом, то, так и быть – отдыхай».
- Тебе, Шурик, командир так сказал? – поинтересовался Норкин. – Мне-то он кренделей навешал. А мы с тобой в одной гидроакустической рубке водную среду слушали. Даже как-то странно. И обидно, понимаешь.
- Какие же вы все… Сказал бы я. А кто, по-вашему, америкоса услышал? Поэтому: я – в белом; и вы – в белом.
- Так вот мы кому обязаны!.. Я, стало быть, – некопенгаген, а ты – мастер военного дела…в белом, – возмутился Володя Норкин, – я, стало быть…
- Не очень в белом? – предположил Комарь.
- Мне с вахтой повезло. Каюк… Вся охота пропала делиться богатейшим личным опытом с нуждающимся населением. Идите вы все в …
- Прочный корпус? – предположил Андрюха Комарь.
- Убьёт! – напомнил Юра Гулевский. – Продолжай, БАС.
- Да ну вас всех в Мандрыкино! – от души послал расстроенный туристский агент Саня Баронов.
- Это где? – заинтересовался географией штурман соседнего экипажа Володя Воскресенский.
- В Баба-Ежкиной звезде! – просветил штурмана БАС.
- Ладно вам, ребята, – призвал стороны к перемирию механический офицер Андрей Изюмов. – Пусть Шура дорассказывает. Интересно же! Мы (кое-кто из нас), конечно, тоже с ним были. Но не всё время. Мы не всё видели. Не всё знаем. А вдруг и с нами чего-нибудь эдакое впредь случится. Так мы хоть представлять будем, как из неловкого положения извернуться.
- Давай, БАС, – поощрил Александра Сергеича Володя Воскресенский.
- Только мы ошвартовались к пирсу и закрыли море на замок, я взял у кока банку квашеной капусты. Потому как знаю, что в моём номере чудильника жрать нечего. Бутылочка волшебного шила была приготовлена заранее.
- Какое предвидение ситуации! – восхитился постоянный собутыльник БАСа Андрей Изюмов.
- Подхожу к двери своего чудильниковского номера, и слышу жуткий кошачий вопль и скрежет когтей. Всё, думаю, кранты Мурзику. Неделю без харчей он вряд ли выдержал.
- Ты ж не один в номере живёшь! – напомнил рассказчику космический разведчик Женя Кушнер.
- Экипаж Андрюхи Огольцова на день раньше нашего в пучину нырнул. И, по достоверным сведениям, до сих пор не объявился. Что они там делают? Не пойму!
- С рыбаками шило на морепродукты меняют, – догадался Кушнер. – Очень интенсивно и обоюдовыгодно.
- Трави дальше, – поддержали Шуру Баронова сразу несколько голосов.
- Со страхом открыл я потайную дверцу. Кошак как бросился из темени пространства! И пропал! Минут на пять. Кругов десять, наверное, по этажу нарезал! Я как раз успел вскрыть банку с квашеной капустой. Если б вы видели, как он её уписывал!
- Кошка ела квашеную капусту? – усомнился космический разведчик Женя Кушнер.
- Ещё как! Мурзик её трескал оптом, то есть целиком… Прямо-таки поглощал в бездонную утробу! Он всосал капусту за одну секунду, как сверхмощный пылесос! Мне не досталось ни крошки, ни капли!
- Нам, – уточнил Изюмов. – И не совсем за одну секунду, – восстановил он справедливость. – Но очень быстро. Секунд за пять управился. Просто жуть брала… Пришлось по чудильнику с шапкой, то есть с протянутой рукой пойти – сшибать у добрых людей закуску.
- С рукой, протянутой к закуске, вы по чудлу несли свой крест, - нараспев продекламировал Воскресенский.
- Кошак хоть жив? – поинтересовался гуманист Андрюша Комарь.
- А кто его знает! – искренне ответил БАС.
- Вы не пробовали Мурзика шилом отпаивать? – задал профессиональный вопрос корабельный доктор Игорь Маслов.
Вся компания с недоумением уставилась на Игорька.
- Шутка, – вывел слушателей из гипнотического состояния док.
– Он обожрал нас с Изюмом – и был таков. Я Мурзика больше не видел, – продолжил БАС после ступора.
- Ты лучше дальше рассказывай, – поторапливал Шурика далёкий от гуманистических идей Юра Гулевский. – Кот вернётся. Как пить дать.
- Тогда ты с него и спросишь, – рассудил Володя Норкин. – А то повадились коты честных героев-подводников объедать!
- Это была присказка. Чистейшей воды правда – вся впереди! – пообещал Изюмов.
- В общем, нашли мы на свою головушку…
- И другие части офицерского тела, – поддержал дружка Андрей Изюмов.
- …не только закуску. Но и компанию…переменного состава… Пили весь вечер и всю ночь! Пили страшно! Исходили весь наш посёлок вдоль и поперёк. Где только не были! Шило не иссякало! Мы его пьём, а оно не кончается! Мы его пьём, а оно всё откуда-то берётся!
- И вы ещё жалуетесь?! – возмутился Гулевский. И громко сглотнул слюну. – В то время, когда…
- Космические корабли бороздят необъятные просторы Вселенной,.. – Женя Кушнер тоже громко сглотнул.
Все утёрли рты белыми одноразовыми подводницкими платочками.
Слово «шило» вызывает у многих военных моряков обильное и неконтролируемое слюнотечение, как слово «лимон» – жалкое подобие упомянутого процесса у большинства гражданских лиц. Это достоверно замечено военной наукой.
- Мужики, простите! Сменюсь с дежурства – исправлюсь. Приглашаю всех в мою чудильниковскую каюту.
Саня сам размашисто утёрся белоснежным подводницким платком.
- Я бы сказал: «чудаковатую» каюту, – резюмировал Володя Воскресенский, прижимая свой одноразовый платочек к тонким и интеллигентным чертам благородного дворянского лица.
БАС согласно кивнул.
- Где нас с Изюмом только не носило! Но не это главное! Потому что я всё равно ни шиша не помню! Главное – то, что случилось в результате!
- Ладно мозги-то купоросить! Что может случиться в результате пьянки? Раз ты жив, значит, всё в норме, – философски заметил Володя Норкин.
Володя однозначно был огорчён тем, что не составил компанию своим закадычным приятелям. В таком случае, сейчас бы он, а не БАС рассказывал товарищам свою историю. Как говаривал их экипажный замполит: «Это имело турнирное значение»!
- И что там? В результате? – всё ещё прижимая платочек к лицу, поинтересовался штурман Воскресенский.
- Опля! Вы представьте мизансцену и антураж! Кромешная, беспросветная, первозданная темень! Сначала откуда-то медленно начинают доходить звуки. Водопады и ручьи… Отдалённые раскаты грома…Артиллерийская канонада эскадры крейсеров… Мозг в истерике колотится о крепкие стенки военно-морского черепа…
- Господи, помилуй! Господи, помилуй! – неистово перекрестился секретарь комсомольской организации экипажа доктор Маслов.
- Вата тумана клоками отваливается от безжалостно оглушенного серого вещества, – продолжал нагнетать обстановку БАС. – Медленно-медленно проходит онемение членов…
- На онемение членов, по-моему, ещё никто не жаловался. Во всяком случае, твоя жалоба – первая в моей медицинской корабельной практике, – заверил док.
- Сплюнь! – испуганно крикнул БАС.
Доктор послушно плюнул акустику на грудь.
- Ты, что – дурак? – поинтересовался у Игоря Маслова Шура Баронов.
- Ты же сам просил! Как я могу отказать другу в такой плёвой, хоть и необычной, просьбе?
- Нарожают идиотов, потом выучат за казённый счёт, и посылают людей лечить и Родину защищать!
- Шура! Я умоляю! – пафосно заломил руки Гулевский.
- Ладно! – БАС символически стер рукавом эфемерный плевок, а затем рукав смачно вытер о докторский прикид.
- Антисанитарию разводишь, – уныло констатировал док.
- На чём я остановился? – спросил БАС.
- На онемении членов, – напомнил док.
- Пошёл ты!
- «Нарожают идиотов»… – напомнил Юра Гулевский.
- Щас как вдарю! Больно будет! – Александр Сергеевич недвусмысленно двинулся к телу механического старлея.
- Шура! Ты чего?! Я же просто напомнил тебе, с какого места продолжать! – в панике затараторил Гулевский.
- Нарожают идиотов! Именно так! – БАС вернулся на исходный рубеж, почесал затылок, затем место, которым тут же сел. – Мизансцена… Забодай её комарь!
- Как что, так сразу я! – изобразил малыша Андрюша Комарь.
- Как вы меня все достали, дискоболы Зуевы!
- Всё, БАС! Больше не будем перебивать, – заверил Жека Кушнер.
- Кто перебьёт Шуру, тому клизму вне очереди! Сделаешь, док? – поинтересовался Изюмов.
- Начну с тебя, – согласился добрый доктор.
- Когда же иссякнет это словесное недержание! – сокрушился БАС. – Как больно слушать художнику эту пошлость!
- Не травмируйте хрупкую душу эстета! – призвал компанию Жека Кушнер.
- Блин! Вот так и сводят талантливых людей в могилу! До срока…До времени… – БАС опустил буйную голову на грудь.
Я продолжал дренькать на пишущей машинке.
- Строчи, пулемётчик! За синий платочек… – горестно поддержал мои усилия Александр Сергеевич.
Поняв, какую гадость сию минуту собираются изрыгнуть сразу несколько ртов, переделав глагол, я крикнул знаменитую анекдотную фразу: «Молчать, господа офицеры»!
«Господа» дружно заржали. Их мысли шли параллельными курсами. И я их прочитал.
- Шура! Просим! – примирительно заявил деликатный Андрей Комарь.
Пауза длилась недолго.
Как ни в чём не бывало, Саша Баронов продолжил свой рассказ.
- Я почувствовал, что пальцы рук и ног шевелятся…
- …твою мать! – не выдержали чьи-то нервы.
БАС говорил с закрытыми глазами, припоминая прошлое состояние в деталях.
- Я почувствовал своё дыхание – болели лёгкие. Всё болело – внутри и снаружи. «Живой!» – пронеслось ликование где-то глубоко в моей голове...
- …твою мать! – это уже точно нервы Гулевского сдали.
– Моё бедное, бесшабашное, молодое тело затекло. Миллионы острых иголочек вонзились в меня. Но для меня эти уколы были сладкими…
- Садо-мазо, – зловеще прошептал Норкин.
Шура вошёл в образ. Он не обращал внимания на реплики невыдержанных камрадов. А может, просто не слышал их. Артист поймал кураж!
- Я смог пошевелить ресницами...
- Етит!..
- … и веками… Открыл глаза
- Отрыл глаза? – я-то понимаю, что это Изюм прикалывается, но Шура, что хорошо, не слышит друга.
- Онемевшая шея…
- Представляю, как разговаривает шея БАСа! – шепчет Воскресенский.
- …начинает шевелиться. Я поворачиваю голову…
- Сворачиваю голову… На фиг! – это Изюм.
- Глаза натыкаются…
- Я так и знал, – шёпотом верещит Гулевский. – Они наткнулись!
- … на люстру над головой…
- О-о! – как от боли воскликнуло несколько голосов.
- Покажь глазики! – требует доктор.
Он берёт голову БАСа двумя руками и смотрит ему в глаза.
- Как новые! – звучит его профессиональное медицинское заключение.
Шура пребывает в первобытном трансе; ему по барабану, что происходит вокруг. Он принадлежит высшим силам, общается с ними, пребывает в иных сферах. Он – артист! Художник! Творец!
- На люстре висит тельник…
- Какого цвета? – интересуется Изюмов.
- Сине-белого, – прозревает даль Александр Сергеевич.
- Это мастер-класс танцев на столе! «Яблочко»!
- О! Как больно!
Окружение БАСа всколыхнулось и заволновалось.
- Всё болит!..
Ребята поняли, что это слова из роли.
- Мама! Мамочка! Как же мне плохо, родная! О, мама! Дай мне силы перемочь эту невыносимую, невероятную муку! Я обещаю, я клянусь, мама, что буду слушать тебя, как школяр начальных классов свою первую учительницу! Я женюсь, мама, на той чудесной девушке Оленьке, которая тебе так понравилась! Я буду заниматься живописью денно и нощно! Напишу тысячу пейзажей и две тысячи натюрмортов. А также портрет…
- Зелёного Змия, – дружелюбно подсказал Вова Воскресенский.
БАС корчил рожи и извивался ужом. Его голос выводил удивительные рулады.
- Я изменю свою жизнь! Я поборю все дурные привычки, и буду жить в праведности и благочестии!
Кто-то сопереживал его мукам, кто-то выражал озабоченность психическим здоровьем товарища. Но, на всякий случай, народ отпрянул от вдохновенного Александра Сергеевича на более безопасное расстояние.
- Постепенно я смог двигать руками, ногами…
- Трансформер ты наш! – промокнул свои глазницы Володя Воскресенский.
- Кубик Рубика! – поддержал товарища Юра Гулевский.
- …принять естественное положение. Взглядом окинул…
- Взглядометатель! – посчитал своим долгом молвить Женя Кушнер.
- Тише-тише! – призвал аудиторию к порядку Андрей Комарь.
- …поверхность стола… Какая зараза посшибала всю еду и посуду?! – вдруг заорал БАС.
- Так ведь танцы же… «Яблочко». Мастер-класс… – напомнил Изюмов.
- О, любимая мамочка! Ты одна желаешь мне добра! Ты одна спасёшь меня от этого кошмарного, унизительного, жестокого прозябания! Я – художник – вынужден бродить по морям-океанам, как неприкаянный Летучий Голландец, охотиться за себе подобными! Тогда как моя нежнейшая, бессмертная душа жаждет…
- Опохмелиться!.. – подсказало сразу несколько добрых самаритян.
- Какая проза, господа-товарищи офицеры! Какая пошлятина! Моя нежнейшая, бессмертная душа жаждет творить доброе, светлое, вечное!
- На прошлой неделе за твоё светлое и вечное нам впаяли по трое суток «губы»! Забыл?
- Рабская ты душонка, остров Кунашир! С высоким тебя связывает только космическая разведка…
- Жека, ну, не перебивай, пожалуйста! Если не интересно, уйди; не мешай нам слушать. Нам же о-го-го как интересно! – это уже Юра Гулевский изображает институтку.
Женя хмыкнул. БАС продолжил.
- Я молился…
- Замполиту не говори! – предостерёг секретарь комсомольской организации.
БАС понимающе кивнул.
- …чтобы прекратились мои страдания! Я хотел умереть…
- В назидание пьяницам всего могучего Военно-морского флота СССР! – патетично, задрав вверх перст указующий, продекламировал Володя Норкин.
Прежде всего, он, конечно, имел в виду себя самого.
- С трудом воспринимая действительность, я завершил наблюдение за внешней обстановкой в ближней зоне. Круг замкнулся на табурете, до которого было рукой подать. Вернее, рука чуть не дотягивалась до него. Табурет отдалился от меня, покуда я делал гимнастические упражнения по сбору собственных конечностей в единое целое.
- Величайший конструктор современности! Доложу я вам! – значительно произнёс Изюмов.
- Какая трагедия непонимания двух близких… существ! – заключил Володя Воскресенский.
- Всё ещё матер… молясь, я, с огромным напряжением воли и физических сил, потянулся к табурету.
- А на кой ляд? – незатейливо поинтересовался я.
- Понимаешь, интуиция! Предчувствие! Что-то повлекло меня к этому простому предмету! Поманило! Безотчётно, но непреодолимо потянуло к обыкновенному предмету быта, простейшей мебели!
- Что же это было, Сашок? – Володя Норкин, заинтригованный, понизил голос до шёпота и смачно сглотнул слюну.
- Да, друзья! Морское братство существует! Когда я смог поднять глаза…
- Да сколько же можно их ронять! Побойся Бога! Что ты нас триллером своим стращаешь! То ты складываешься, то раскладываешься, то глазами на что-то натыкаешься, а то их поднимаешь откуда-то! Я всё командиру расскажу! – с возмущением пообещал добрый доктор.
Глаза БАСа увлажнились внутренней влагой. Он уже сам смачно, громко и беззастенчиво сглотнул добрых полстакана благословенной жидкости, помогающей смачивать пищу. Взгляд Шуры выражал ликование.
- …то увидел на штилевой поверхности табурета его – альфу и омегу, вожделенную мечту любого…
- …пьяницы, – подсказал Норкин.
- …достойнейшего военмора и мужика…
- Да не томи же! – не выдержал непорочный Андрей Комарь.
- Целый стакан…
- Молока! – откровенно издевался Вовка Норкин.
Он явно завидовал БАСу.
- Кефира! – поддержал игру Женя Кушнер.
- Ча-а-ю-у! – растягивая гласные и удовольствие, прожонглировал звуками механический старлей Гулевский.
- Придурки! – снисходительно объявил БАС! – Целый стакан чистейшего шила!
- Ладно врать-то, – с глубоким сомнением высказался Изюмов. – Некому было среди присутствующих заниматься благотворительностью. Я – точно такую глупость не делал!
- А я решил, что именно ты мне лекарство оставил! Вот, думаю, – настоящий друг! Не бросил в беде!.. Ошибся… Жаль…
- Ну, и что было дальше, – без энтузиазма поинтересовался Норкин.
- Хорошо, что никто не видел меня в эту минуту! Самому теперь стыдно. Я ничего в жизни так сильно не желал, как опростать этот волшебный стакан.
- Что естественно, то – не безобразно! – произнёс знаменитую житейскую мудрость Гулевский.
- Опростал? – удручённо, заранее зная ответ, спросил мученик Норкин.
- Куда ж деваться? – будто иного и не могло быть по независящим от него обстоятельствам, философски молвил Баронов. – Только я сам себе стал противен. Секунду назад я говорил правильные слова, выражал правильные мысли. Все они утонули в одно мгновение в гранёном стакане со спиртом. Как только я понял, что находится на табурете, я бросился к стакану, как дикий зверь на Мцыри! Или, может, как Мцыри на дикого зверя. Я рычал, как хищник! Я потерял человеческий облик. Я ненавидел себя!.. Но – потом. Недолго. Какой хороший человек тот, кто не пожалел стакана спиртяги!
- Да-а, такое пробуждение – мечта любого отдыхающего! – констатировал Юра Гулевский.
- Мечты – сбываются, чудеса – случаются, – зарифмовал свой вывод Володя Воскресенский.
- Это – фишка! – признал Норкин.
- Ещё какая! – согласился Андрей Изюмов. – Так вот что сокрылось от моего взора! Где же он прятался, тот стакан, так необходимый мне?
- Ничего вы не поняли! Я прошёл через катарсис! Очистил помыслы, душу омыл слезами совести. Приготовился к новой, неведомой мне жизни. А тут!.. Эх! В стакане всё утопил! И себя потерял!
- За это надо выпить! – возвестил Изюм.
- Обязательно надо выпить! – в один голос согласились Норкин, Гулевский и Кушнер.
- Только через сутки – после смены с дежурства, – напомнил я о долге Баронова перед Отечеством, с треском вытащил из каретки пишущей машинки бумагу и вручил один экземпляр Александру Сергеевичу; второй оставил себе – на всякий случай.
- И ты, Брут! – выдохнул мне в лицо горестную фразу БАС, прочитав аббревиатуру – заголовок рассказа.
- Чавой-то? – живо поинтересовался Андрей Комарь.
- Эпитафия моей душе… Препарация поганой жизни на примере отдельно взятого младшего офицера советского Военно-Морского Флота… Рассказик… средней паршивости… – брезгливо заключил Шурик, бегло просмотрев текст. – Ну, готовься, брат, после развода суточного наряда буду принимать службу, как положено.
Народ, который так весело смеялся несколько минут назад, стал понуро расходиться.
Я подошёл к своему коллеге и товарищу – штурману Воскресенскому.
- Спасибо, Володя, за спасение сменщика! С меня – магарыч!
- Согласен. Есть лишняя карта залива Владимира?
- Не вопрос!
- Ну, ещё попрошу компенсировать затраты – стакан спирта!
Мы засмеялись. За дверью комнаты каюты наконец-то тоже послышался смех лейтенантов. Солировал разудалый БАС. Мы с Воскресенским поддержали товарищей. На этот раз мы смеялись над разными историями.
ЭПИЛОГ
Несколько лет спустя, когда мы уже уволились с флота, ещё один наш «легендарный» сослуживец – Колька-минёр, рассказал о том, что хронический холостяк БАС женился на некой Ольге, и малюет море с берега, глядя на аквариум, или – по памяти. А Андрей Комарь показал в Интернете сайт талантливого художника Александра Сергеевича Баронова, чьи картины с большим успехом выставляются и хорошо продаются в нашей стране и далеко за её пределами.
Автор статьи: Юрий Головин
В литературном музее имени М. Горького на днях состоялась презентация уникальной книги «Про воров и оперов».
- Сейчас молодежь пытаются вовлечь в преступный мир, - говорит полковник милиции в отставке, 20 лет жизни отдавший работе в уголовном розыске, Евгений Макаров. -Появляются всевозможные «АУЕ» (Арестанский уклад един» - неформальные банды - Авт.). Но это все аналоги того, что было раньше. Раньше когда ты приходил в чужой район, тебя спрашивали: «Кто шишку держит?» Если правильно отвечал, тебя не трогали. Сейчас на АУЕ отвечают «Фарту масти», но это не гарантия, что тебя не тронут. Воровские понятия искажаются, меняются криминальным бизнесом под свои интересы. И эта книга для пацанов, которые еще не сделали своего выбора, и для оперов, которые хотят посвятить свою жизнь защите честных людей от преступников. Я пытаюсь показать, что вся блатная романтика искусственна, что молодежь обманывают.
Повесть уже вызвала резонанс в определенных кругах.
- Очень многие хотели бы со мной разобраться, но пусть занимают очередь, - смеется бывший опер. - Пока 4-0 в мою пользу, если у кого-то будут вопросы, пусть приходят поговорить. У нас четыре варианта разговора: по закону, по беспределу, по понятиям или по человеческим понятиям. Выбирайте любой! Я во всех четырех случаях мастер спорта. Только не сворачивайте с этого пути! По закону? Встретимся в суде! По беспределу? В роще на дубовых колах!
Полковник упомянул «4-0» не случайно, он четыре раза применял оружие, и это заканчивалось плачевно для преступников.
Отличие этой книги, от тысяч других воспоминаний бывших оперативников в том, что автор изнутри знает не только службу в органах, но и уклад бандитских групп.
- Я прошел путь от вора до полковника милиции, сам я автозаводский парень, - рассказывает Евгений Иванович. - Входил в преступную группу, воровал. Меня медленно и верно вовлекли: «Ты хочешь, как папа, всю жизнь гайки крутить?» - говорили мне «друзья». «Видишь, они обогащаются? Пойди и возьми! Не верь, не бойся, не проси!» А вовлекали в банду легко. На попойке просили юнца порезать ножом колбаски, а наутро сообщали, что этим ножом кого-то порезали. «Но мы тебя не сдали!» Вступая в банду, мы расписывались кровью. Менты для нас становились мусорами. Нас было 30 человек и в 90-е все, кто остались в группе, полегли. Я же ушел из этой среды. Меня спасли спорт и учеба. Стал работать на заводе. Потом передо мной поставили выбор: ехать в Афган или поступить на службу в правоохранительные органы. Я пошел служить на зону, где изнутри понял искусственность всей воровской системы, а потом стал опером, специалистом по ворам в законе и авторитетом в 6-ом отдеел по борьбе с оргпреступностью. Два года внедрялся в банды. Пройдя все эти тернии, я узнал, что всю преступную градацию придумали на Лубянке в 1932-м году. Воров контролировали вплоть до 90-х годов, но потом криминал вышел из под контроля. И мы с этим боролись. Сейчас я вижу возвращение в лихие 90-е: молодежь снова затягивают в преступные группы. Им нужны «пехотинцы». Государственная идеология разрушена, а криминальная система сохранилась. И блатные этому скажут только «Спасибо», это готовые ребята для криминала.
Поэтому основная аудитория, на которую рассчитана книга – это молодежь: ребята с района, перед которыми стоит выбор – сломать свою жизнь, купившись на блатную романтику или стать честным человеком.
Читайте на https://www.nnov.kp.ru/daily/26744.5/3773032/
- Сейчас молодежь пытаются вовлечь в преступный мир, - говорит полковник милиции в отставке, 20 лет жизни отдавший работе в уголовном розыске, Евгений Макаров. -Появляются всевозможные «АУЕ» (Арестанский уклад един» - неформальные банды - Авт.). Но это все аналоги того, что было раньше. Раньше когда ты приходил в чужой район, тебя спрашивали: «Кто шишку держит?» Если правильно отвечал, тебя не трогали. Сейчас на АУЕ отвечают «Фарту масти», но это не гарантия, что тебя не тронут. Воровские понятия искажаются, меняются криминальным бизнесом под свои интересы. И эта книга для пацанов, которые еще не сделали своего выбора, и для оперов, которые хотят посвятить свою жизнь защите честных людей от преступников. Я пытаюсь показать, что вся блатная романтика искусственна, что молодежь обманывают.
Повесть уже вызвала резонанс в определенных кругах.
- Очень многие хотели бы со мной разобраться, но пусть занимают очередь, - смеется бывший опер. - Пока 4-0 в мою пользу, если у кого-то будут вопросы, пусть приходят поговорить. У нас четыре варианта разговора: по закону, по беспределу, по понятиям или по человеческим понятиям. Выбирайте любой! Я во всех четырех случаях мастер спорта. Только не сворачивайте с этого пути! По закону? Встретимся в суде! По беспределу? В роще на дубовых колах!
Полковник упомянул «4-0» не случайно, он четыре раза применял оружие, и это заканчивалось плачевно для преступников.
Отличие этой книги, от тысяч других воспоминаний бывших оперативников в том, что автор изнутри знает не только службу в органах, но и уклад бандитских групп.
- Я прошел путь от вора до полковника милиции, сам я автозаводский парень, - рассказывает Евгений Иванович. - Входил в преступную группу, воровал. Меня медленно и верно вовлекли: «Ты хочешь, как папа, всю жизнь гайки крутить?» - говорили мне «друзья». «Видишь, они обогащаются? Пойди и возьми! Не верь, не бойся, не проси!» А вовлекали в банду легко. На попойке просили юнца порезать ножом колбаски, а наутро сообщали, что этим ножом кого-то порезали. «Но мы тебя не сдали!» Вступая в банду, мы расписывались кровью. Менты для нас становились мусорами. Нас было 30 человек и в 90-е все, кто остались в группе, полегли. Я же ушел из этой среды. Меня спасли спорт и учеба. Стал работать на заводе. Потом передо мной поставили выбор: ехать в Афган или поступить на службу в правоохранительные органы. Я пошел служить на зону, где изнутри понял искусственность всей воровской системы, а потом стал опером, специалистом по ворам в законе и авторитетом в 6-ом отдеел по борьбе с оргпреступностью. Два года внедрялся в банды. Пройдя все эти тернии, я узнал, что всю преступную градацию придумали на Лубянке в 1932-м году. Воров контролировали вплоть до 90-х годов, но потом криминал вышел из под контроля. И мы с этим боролись. Сейчас я вижу возвращение в лихие 90-е: молодежь снова затягивают в преступные группы. Им нужны «пехотинцы». Государственная идеология разрушена, а криминальная система сохранилась. И блатные этому скажут только «Спасибо», это готовые ребята для криминала.
Поэтому основная аудитория, на которую рассчитана книга – это молодежь: ребята с района, перед которыми стоит выбор – сломать свою жизнь, купившись на блатную романтику или стать честным человеком.
Читайте на https://www.nnov.kp.ru/daily/26744.5/3773032/
+79965642389
smsaltykov@yandex.ru
Viber +79965642389
